Интервью с Джилл Абрамсон, главным редактором The New York Times

В течение многих поколений издатели крупнейших американских газет получали этот бизнес по наследству от своих отцов. Они получали эту должность уже при рождении, однако часто это вовсе не означало, что они были прирожденным издателями. В своих угловых офисах эти современные Сульцбергеры, Бэнкрофтсы и Грэхэмы выглядели (и действовали) робко и застенчиво, так, будто они занимались не своим делом. Однако их собственное чувство несоответствия своим должностям сделало их добросовестными стюардами: они очень старались ничего не испортить в тех изданиях, которые достались им по наследству, иногда даже в ущерб жизненно необходимым инновациям.

После того как недавно издание Washington Post было продано, The New York Times стала единственной газетой, оставшейся в руках легендарной издательской семьи. Другими словами, ни у какого другого американского ежедневного издания нет владельца, который ежедневно бросал бы вызов власти, как политической, так и корпоративной. Сульцбергеры пошли еще дальше. Было бы странным услышать, как эту семью расхваливают за ее деловую хватку, однако ей удалось продержаться на этом рынке уже довольно долгое время и даже сделать свою газету лучшей на фоне всеобщего упадка.

Тем не менее, это вовсе не означает, что их издание сейчас в безопасности. Times, безусловно, находится под влиянием тех же технологических тенденций, которые положили конец правлению Грэхэмов и уничтожили основы целой индустрии. Тем не менее, исполнительный редактор Times Джилл Абрамсон (Jill Abramson) прикладывает массу усилий для того, чтобы ее издание смогло удержаться на плаву в этот трудный период времени. Майкл Кинсли навестил ее в ее офисе и задал ей несколько вопросов, касающихся ее собственного видения того, какой должна быть эта газета. Не стоит придираться к мелочам в тех предложениях, которые она выдвигает. Она высказывает свои идеи, руководствуясь духом солидарности, потому что в нынешнее время, когда над всеми нависла серьезная опасность, подписка на газету стала почти актом патриотизма. Да здравствует Серая Леди!

Майкл Кинсли: Я так понимаю, Newsweek меня обманула. Они напечатали на обложке вашу фотографию, а статью на самом деле написал Ллойд Гроув (Lloyd Grove). Я даже не знал, что есть такой Newsweek.

Джилл Абрамсон: Я тоже. И про обложку мне также ничего не известно.

— И про Ллойда Гроува?

— Я знала, что есть некий Ллойд Гроув.

— А известно ли вам, что про вас говорят, будто вы грубая?

— Я бы сказала, что я не грубая. И большинство людей, которые хорошо меня знают, удивлены существованием такого стереотипа просто потому, что я не тот человек, который часто дает волю своему гневу или ведет себя высокомерно. Я стараюсь вести себя несколько иначе.

— Однажды вы сказали, что вы надеетесь измениться в лучшую сторону. Считаете ли вы, что вам это удалось?

— (Смеется) Мне кажется, у меня нет достаточного количества доказательств того, что это произошло, но я думаю, что я все-таки стала лучше.

— Так вы все-таки думали об этом?

— Я об этом думала. Я всегда хотела полностью выражать свою радость, если я чем-то очень довольна. Если статья получается лучше, чем я могла предположить, или если многие мои коллеги по изданию выходят за рамки своих обязанностей, чтобы закончить какой-нибудь масштабный проект, или если они демонстрируют огромное мужество в освещении тех ли иных событий. Без сомнения, мне удалось увеличить интенсивность и частоту, с которыми я откровенно говорю своим коллегам о том, что они доставили мне массу удовольствия и принесли огромную жертву ради процветания Times.

— Хорошо, довольно об этом. Как, по вашему мнению, изменилось Times в смысле работы редакции: какого рода статьями вы занимаетесь, как долго вы над ними работаете, прослеживается ли в них идеологический уклон в какую-либо сторону?

— Я считаю, что некоторые изменения все-таки произошли, но я бы не стала говорить о них в идеологическом ключе. Мне кажется, что хорошая газета — это такая газета, главной целью которой является докопаться до истории, стоящей за каким-либо событием. Я поняла это, когда я еще работала в Wall Street Journal под началом Норма Перлстайна (Norm Pearlstine). В том Wall Street Journal на первой странице всегда публиковались только две достаточно объемные новостные статьи в день. Тогда, чтобы попасть на первую страницу, статья должна была отвечать самым высоким стандартам. Сейчас все иначе. Однако я считаю, что The New York Times удалось сохранить эту ориентацию на приоритет глубоких и проработанных статей, которые рассказывают читателям, каковы причины тех или иных событий, кто на самом деле был стратегом, вдохновителем и исполнителем тех или иных действий. В журналистской профессии сегодня этого почти не осталось, и в Times мы гордимся тем, что у нас до сих пор есть огромное число репортеров, которые лично на местах собирают информацию из первых уст и доносят ее до читателей.

— Считаете ли вы, что непредвзятый читатель может обнаружить в вашем издании некоторые идеологические предпочтения?

— В редакторских статьях и колонках обозревателя они их обнаружат.

— Нет, я имею в виду новостные статьи.

— Думаю, в новостных статьях они увидят некий космополитический взгляд, который будет являться отражением того, что, хотя мы и вышли на международный рынок, мы остаемся нью-йоркским новостным изданием. Я понимаю, что интенсивность освещения некоторых вопросов может натолкнуть некоторых людей на мысль о том, что мы придерживаемся либеральных взглядов. Но лично мне так не кажется. Я очень внимательно читаю New York Times с того момента, когда я только начала читать газеты, и я не считаю, что за этот период времени оно сильно изменилось. Я часто размышляю над следующим: однажды Эйба Розенталя (Abe Rosenthal) спросили, какую надпись он хотел бы сделать на своем надгробии, и он ответил: «Он вел газету прямым курсом». Я часто размышляю над этим. Вы можете проверить это, посетив мои совещания, на которых я нередко говорю: «Здесь слишком сильно чувствуется уклон влево» или «Такая подборка статей кажется мне рассчитанной на читателя с определенной системой взглядов, а такого быть не должно».

— Я могу объяснить вам, как все это выглядит с позиций читателя. Я бы сказал, что New York Times в некотором смысле исповедует взгляды Верхнего Вест-Сайда и его политику, что лично мне нравится. Я бы также добавил, что это стало особенно заметным в последние полтора года или около того. Вы скажете, что я не прав?

— Я бы не стала так говорить — это ваше восприятие, поэтому я не могу оспаривать его правоту.

— Думаю, можете.

— Хорошо.

— Можете ли вы привести пример какого-либо вашего решения, которое вы приняли, как исполнительный редактор, и которое принесло ощутимую пользу изданию, или вы до сих пор находитесь на стадии экспериментов?

— Я не слишком люблю хвалить себя, поэтому воздержусь от этого, но добавлю, что я приложила массу усилий к созданию интегрированной редакции новостей с высоким инновационным потенциалом, в которой у нас нет отдельной редакции для интернет-издания. У нас есть единая редакция, и ее создание — это во многом моя заслуга.

— Итак что вы думаете о той статье о вас в Politico?

— Я считаю ее оскорбительной и грубой. Но она вполне в духе этого издания.

— Мне показалось, что она абсурдна, а цитаты без указания источников, по-моему, были истолкованы неверно. Но разве эта статья не натолкнула вас на размышления по поводу публикации цитат без указания источников в Times?

— Мы подходим к этому вопросу с большой осторожностью. Наши стандарты подразумевают, что мы не можем публиковать анонимные цитаты, рассчитанные на чувства людей, а не на разум. Мы просто этого не делаем.

— Так что вы думаете о Politico? Этому изданию удалось изменить политический ландшафт Вашингтона.

— Я читала б этом — в книге Марка Лейбовича (Mark Leibovich).

— Вы проглядываете Politico каждый день?

— Да. Я его проглядываю, я читаю электронные письма Майка Аллена (Mike Allen). Но если они и публикуют какие-либо сенсационные сообщения, то это такие сообщения, которые я называю «скуплетами»: на момент выхода они способны привлечь внимание, но из-за своей поверхностности они быстро забываются. Тем не менее, я считаю, что в Politico публикуется масса интересных политических репортажей. И я готова аплодировать тому, что они постоянно отправляют своих настойчивых репортеров на места, чтобы те лично собирали информацию. Когда я ездила на встречу с Энтони Вайнером (Anthony Weiner), на тротуаре я видела Мэгги Хаберман (Maggie Haberman), ожидающую его появления. Мне кажется, она отличный репортер. Я думаю, у них есть несколько очень талантливых репортеров.

— Что вы думаете о книге Лейбовича?

— Я очень рада, что у нее появляется все больше поклонников. Я прочла ее, когда она еще была в форме рукописи, и она показалась мне интересной и очень поучительной.

— При помощи каких устройств вы обычно читаете The New York Times?

— Все зависит от времени суток. В течение первого года после моего появления в издании в качестве исполнительного редактора дома я читала его исключительно на своем iPhone и iPad. Здесь, в офисе, я в течение дня постоянно слежу за ним при помощи моего телефона и компьютера. Последнее время я редко пользуюсь ноутбуком, потому что теперь я редко занимаюсь построчным редактированием.

— Так вы читаете черновики статей на телефоне?

— Да, иногда. Но теперь мне приходится вставать еще раньше, чем когда-либо прежде. Я просыпаюсь в 6 утра и провожу час с лишним, листая печатную версию издания. Я всегда нахожу что-то, что я пропустила — я переворачиваю лист и вдруг обнаруживаю нечто очень интересное, о чем мы еще не говорили в редакции. Что касается меня, что мне до сих пор гораздо интереснее читать текст, напечатанный на бумаге. И, как говорила Морин Дауд (Maureen Dowd), когда я с ней познакомилась, «это самое большое удовольствие, которое вы можете получить за один доллар». Разумеется, сейчас газета стоит 2,5 доллара.

— Сохранится ли печатная версия The New York Times через пять лет?

— Думаю, сохранится. Мне кажется, что существует определенный разряд читателей, которые хотят видеть Times именно в печатной форме. У нас сейчас 800000 подписчиков, которые остаются верными нам уже более двух лет.

— Насколько я понимаю, у Артура Сульцбергера (Arthur Sulzberger) есть стратегия, которая звучит как «мы собираем новости, проверяем их, а затем журналисты выкладывают их на ту платформу, которая кажется им наиболее удобной».

— Да, это так. С тех пор как я была ответственным редактором под началом Билла Келлера (Bill Keller), мы публиковали статьи на тех платформах, которые казались нам наиболее подходящими.

— Не сводите ли вы своих репортеров с ума, заставляя работать круглые сутки?

— Некоторые из них уже немного сумасшедшие. До вашего прихода я беседовала с одним из редакторов, Сьюзан Чира (Susan Chira), об одном нашем репортере — Чарли Сэвидже (Charlie Savage). Чарли — один из наших репортеров в Вашингтоне, который писал о слежке АНБ и программах по сбору данных. У него есть масса других идей и разработок. Как только Guardian опубликовало новую статью, и он сразу же занялся проверкой информации, касающейся этого события. Он выложил свой материал в интернет уже сегодня утром, а сегодня днем он должен будет сдать еще одну статью. Я спросила у Сьюзан: «У него действительно хватит времени для того, чтобы написать статью о прослушке?» Меня это немного беспокоит. Репортеры, подобные Чарли, и многие другие журналисты в нашем издании по-настоящему ценят способность регулярно обращаться к читателям и получать от них больше отзывов, а потом включать эти отзывы в свои последующие материалы. По большей части, они не сумасшедшие. Просто они работают на пределе своих возможностей.

— Считаете ли вы, что Times сможет справиться с нынешними трудностями? Вы ввели очень сложную систему, определяющую, сколько страниц читатель может просмотреть, прежде чем сработает Pay Wall. И во многих других отношениях вы, кажется, опережаете всех остальных. Но так ли это на самом деле?

— Мне кается абсурдным так думать в том мире и в том конкурентном пространстве, в котором мы находимся сейчас. То есть нет, я не считаю, что мы справились с трудностями, потому что, по сути, нет никаких «трудностей». Мы следуем продуманной стратегии, которая основана на наших сильных сторонах и том факте, что мы никогда не отклоняемся от нашей журналистской и деловой линии, основанной на идее ценности качественной журналистики.

— Что вам нравится больше, The Daily Beast или The Huffington Post?

— Не могу сказать, что я регулярно читаю эти издания. Иногда я встречаю статьи, содержащие ссылки на оба эти издания, поэтому можно сказать, что я читаю и то, и другое.

— Это приводит нас к очень интересной теме для обсуждения: сейчас люди все чаще узнают последние новости из социальных сетей, и все реже заходят на домашние странички изданий. Вы с этим согласны?

— Наша главная страница до сих пор может похвастаться огромным числом посещений ежедневно. Но мне известно — и я не удивляюсь этому — что роль социальных сетей в привлечении аудитории становится все более значимой.

— Когда я упоминаю о том, что собираюсь брать интервью у Джилл Абрамсон, людям — которые близко с вами не знакомы, но кое-что о вас слышали — сразу приходит на ум ваш акцент.

— Вам стоит позвонить моей сестре, которая говорит точно так же, как я. Это похоже на акцент жителей района Центрального парка. Наша мама говорила так же. Но наша мама никогда не могла отличить нас с сестрой по телефону.



— Однако она, несомненно, знала, что звонит одна из вас.

— (Смеется) Я всегда так говорила.

— Сколько я вас помню, это было так.

— Я не так часто появляюсь на телевидении. Но после каждой программы я всегда получаю письма от зрителей, и среди них попадаются несколько писем с предложениями посетить уроки постановки дикции.

— Правда? Я знаю множество людей, которым хотелось бы говорить с вашим акцентом — или иметь ваш дефект речи, или что-либо еще.

— Неужели (смеется).

— Вы не жалеете, что написали книгу о вашей собаке?

— Нет.

— Она вышла как раз в тот момент, когда вы заняли вашу нынешнюю должность.

— Признаю, время выхода оказалось довольно странным. Но я до сих пор получаю письма от людей, которые утверждают, что эта книга оказалась очень полезной и доставила им массу удовольствия. А я получила массу удовольствия, работая над ней. Никаких сожалений.

— Не сожалеете ли вы о том, что однажды сказали, будто некоторые вещи, которым вас научила ваша собака, вполне применимы к ситуации в редакции новостей?

— Мне кажется, это мое высказывание было неверно интерпретировано.

— Объясните, пожалуйста.

— Мне казалось, что это должно было отчасти стать шуткой, но в той книге я много писала о положительном подкреплении и, я думаю, я попыталась немного поиронизировать на этот счет. Параллели найти нетрудно, потому что положительное подкрепление часто приносит гораздо более весомый результат, чем выражение недовольства.

— Вы уже говорили об этом ранее.

— Совершенно верно.

— Какие выводы вы сделали из ситуации с продажей The Washington Post?

— Это, несомненно, историческое событие. Мне жаль, что The Washington Post больше не принадлежит Грэхэмам, потому что, как мне кажется, они блестяще управляли этим изданием. Я считаю, что они придерживались высочайших стандартов, характерных для образцов журналистской профессии моего времени. Поэтому мне грустно наблюдать за тем, как они лишились The Washington Post.

— Известно ли вам что-либо о Джеффе Безосе (Jeff Bezos)?

— Я с ним не знакома. Я пару раз слышала, как он выступает, и мне было бы любопытно посмотреть, как он будет управлять изданием. В своих выступлениях он говорил о необходимости решиться на эксперименты, и мне кажется весьма интересным и даже, возможно, вдохновляющим, понаблюдать за тем, как он будет внедрять свои идеи и предлагать свои решения проблем, которые, как написал Дон Грэхэм (Don Graham) в своем обращении к сотрудникам Post, он и Кэтрин Уэймут (Katharine Weymouth) не смогли решить.

— Вам не кажется, что заслуги Артура были в некотором смысле недооценены?

— Я считаю, что он не получил той доли уважения, которую он заслуживает за то, что он долгое время пытался отстаивать журналистику высочайшего качества в чрезвычайно тяжелых условиях. Несмотря на то, что в редакции мы провели два раунда добровольного выкупа, в те времена, когда я была ответственным редактором, а также тогда, когда я стала исполнительным редактором, он продолжал вкладывать деньги в то, что, по моему мнению, является настоящей журналистикой — то есть в то, чтобы иметь на местах людей, которые бы наблюдали и проверяли факты, которые были бы экспертами в своих областях, которые бы собирали новости по всей стране и за рубежом. Продолжая вкладывать деньги в такую журналистику — именно это семья Сульцбергеров считает своей миссией — он способствовал росту популярности Times во всем мире, что является одним из ключевых моментов нашей нынешней стратегии: сделать The New York Times источником качественных новостей, уважаемым во всем мире, точно так же, как несколько лет назад он сделал The New York Times главным источником информации в США. Мне кажется, в этом отношении он оказался провидцем в некотором роде и что семья Сульцбергеров выдержала очень серьезную битву, чтобы доказать ценность качественной журналистики. Мне кажется, лишь немногие до конца осознают его заслуги перед изданием.

— Эмили Белл (Emily Bell) из Школы журналистики округа Колумбия, прежде работавшая в Guardian, утверждает, что «приятные люди далеко не всегда могут стать хорошими редакторами». Что вы об этом думаете?

— Не думаю, что качество работы редактора определяется его личностью. Оно определяется его профессиональными навыками. Я много читала о самых разных редакторах и зачастую их нельзя записать в категорию «приятных» или «неприятных» людей — будь то Макс Перкинс (Max Perkins), Гарольд Росс (Harold Ross) или Бен Брэдли (Ben Bradlee) — все гораздо сложнее.