Подлетая к Москве, из иллюминатора самолета видишь заснеженные поля , бесконечное белое пространство, на котором в ноябре 1941 года где-то погиб мой прадед, так закончивший замерзающей рукой свое письмо, которое потом привез товарищ из плена: "Боже мой, конец".
Как странно приземляться теперь на самолете компании "Люфтганза" в Москве! От аэропорта Шеремеьево едешь 20 минут на автобусе до Химок, до рубежа перед Москвой, на котором в декабре, 60 лет назад, были разбиты немцы. Сегодня здесь расположены залы первых в России филиалов компании "Икеа", которые недавно торжественно отметили свое открытие и где, как утверждают, президент Путин купил перед камерой полку "Билли".
Между тем, на дороге, ведущей из Петербурга в Москву, образовалась пробка. Трещащие и сигналящие "Жигули", за окном все черно от выхлопных газов и грязного снега. В кузове грузовой машины сидит мужчина в меховой шапке с мешком в руках. Он сидит к Москве, куда он едет, спиной и неподвижно смотрит на дорогу, уходящую к Петербургу.
В ближайшие дни мне предстоит узнать что-нибудь о знаменитой российской душе, при случае даже обняться с ней, а аспирин на следующий день (водка, водка!) я тоже упаковал.
Тверская ведет несколько под уклон прямо к Кремлю, и если выходишь из автобуса, то оказываешься в самом сердце Москвы. Правда, для этого в декабре надо быть в прочной обуви и ни в коем случае не отправляться сюда в спортивных ботинках, как я, без шапки, что совсем безрассудно, по крайней мере, в этом-то я мог бы воспользоваться опытом своего прадеда. Мое приближение по Красной площади к Кремлю и резиденции президента представляет сейчас собой сочетание прыжков через лужи раскисшего снега и замирания на месте, взглядов в направлении Кремля. Иными словами, я приближаюсь к центру власти как кузнечик. Справа и слева по Тверской - огромные витрины, которые выглядят точно так же, как и на Курфюрстендамм или Елисейских полях. Я прыгаю по ступенькам большого стеклянного дома и думаю про себя: хватит, сейчас ты купишь себе русские меховые сапоги!
На первом этаже стоит первая русская. Я уже видел несколько русских женщин, но еще ни разу не встречался с ними в России. Она стоит между стойками с одеждой чуть ли не в нижнем белье, держит в руках бутылку "Baileys" и стакан и улыбается. Я спрашиваю: "Do you something like Russian moon-boots?", но она улыбается и отвечает: "Drinking Baileys?" Хорошо я выпью (боже мой, Baileys - спустя десять минут после прибытия в Москву!). Ей не больше 18 лет, улыбается как русская принцесса из сказок, но не говорит ни одного слова по-английски, кроме "Drinking Baileys?" Наверху телеграфа еще один стеклянная оранжерея, инкрустированная серебром и золотом. Я поднимаюсь на лифте на один этаж и оказываюсь в зале с витринами, в которых выставлена итальянская женская обувь. На третьем этаже - витрины с французской женской обувью, на третьем - смешанная, на четвертом - тоже. Обувь стоит от 5 000 до 9 000 рублей, и начинаешь сглатывать слюну, когда знаешь, что 1 300 рублей это, примерно, 100 марок. "Do you have real Russian boots for gentlemen?", - спрашиваю я, - и одна женщина, похожая на русского агента туристического бюро с открытки "Привет из Москвы", показывает на противоположную сторону улицы, на пятиэтажный стеклянный дом, где продают мужскую обувь.
В полдень Тверскую ни в коем случае нельзя пересекать пешком, это опаснее, чем в Палермо. В ином случае, спустя 15 минут после появления в Москве и рюмки Baileys, это кончилось бы гибелью под колесами каких-нибудь "Жигулей".
Толстой в книге "Война и мир" писал, что любой иностранец, который впервые видит Москву, обнаружит в этом городе женский характер. Такое ощущение было даже у Наполеона (Napoleon). Стоишь теперь на Красной площади, прямо перед сказочным собором Василия Блаженного, где всегда стоял Герд Руге (Gerd Ruge), когда он делал репортажи для ARD из Москвы, и думаешь, Толстой прав. Красная площадь изгибается, как живот у беременной женщины на четвертом или пятом месяце. Если смотришь на громадную площадь со стороны, то этот изгиб дает к центру ощущение чего-то мощного и органического, будто под легендарной брусчаткой находится нечто большое и подвижное. На Красной площади бывал Иван Грозный, здесь короновались цари, казнили предателей, провозглашались революции и войны, праздновались побед. Но есть впечатление, будто под площадью находится нечто еще, которое скоро покажется.
Снежная метель. И из белизны облаков, висящих почти над землей, сверкает золото, виднеется красный кирпич башен и соборов. Я бегу направо, в восточном направлении, к светлому фасаду, с замотанной шарфом головой, прохожу через автоматическую стеклянную дверь в салон "Haute-Couture-Salon La Perla". Из салона "La Perla" мчусь через магазин "Hugo-Boss-Collection", затем через магазины "Pierre Cardin", "Escada Sport", "Daniel hechter", "Prada", "Max Mara", "Cacharel", "Gabrielli", "Wella", и везде на меня смотрят продавщицы, будто я татарский пришелец из степей в буйволиной шкуре, который вот-вот нападет на них. Это действительно безумие. Я нахожусь в 30 метрах от Красной площади, в ста метрах в мавзолее лежит Ленин, а здесь, в торговых павильонах российского универмага ГУМ, деградируешь до уровня татарина.
Я чувствую себя именно так. Например, "Stillwerk" в Берлине или "Arkaden" на Потсдамской площади выглядят по сравнению с этим российским универмагом некими разгрузочными площадками. Громадные светильники, кругом зеркала, украшенные мостики, лепнина, фонтаны, переходы, шикарные бары или закусочные, где можно чего-нибудь выпить или перекусить за 300 рублей. Я мчусь по залам ГУМа, параллельно Красной площади, длина которой, между прочим, 400 метров, и не вижу ни одного единственного человека. Повстречались только пять мужчин из команды уборщиков. Все выглядит очень жутко. Как кошмар Ленина стоит этот Универмаг рядом с его мавзолеем.
Итак, ведь известно же давно, что времена изменились, но в такой степени?! Говорят, что здесь что-то покупают два процента жителей Москвы, остальные ищут необходимое на рынках, иными словами, товары, которые не из Парижа, Милана или Лондона, а то, что предлагается в ГУМе, где при Горбачеве невозможно было купить приличные носки, в пять раз дороже, чем товары из Турции, Польши.
В конце ГУМа, пройдя мимо магазина "Christian Dior", я выхожу на улицу, Кольскую (так в тексте. - Прим пер.), где расположился ресторан с подсвеченной надписью на табличке: "Eat as much as you can!" Перед ней на табуретке сидит пожилая женщина, закутанная в одеяло, она протирает яблоки, предлагая негромким голосом купить их.
В начале Тверской, где позже я уже сижу в ресторане "Макдональдс", улица переливается всеми красками. Повсюду экраны для демонстрации видеороликов с девушками, рекламирующими продукцию "Chopard" и "Chanel", аппаратура компании "Sony", игровые автоматы, кинотеатры, бары и ларьки, на столбах висят ящики, из которых слышна техномузыка. Какой-то ребенок в рваных штанах подсаживается ко мне, показывает пальцем на мой Pommes Frites. У него очень серьезные глаза. Затем он выходит с Pommes Frites снова на улицу и исчезает в море огней.
Если смотреть от банка на Пушкинской площади, все выглядит действительно замечательно. Незадолго до этого я был в Лос-Анджелесе, но Голливуд, где я ожидал увидеть море огней и роскоши, был одним единственным разочарованием. Sunset Boulevard выглядел как дешевый променаж на Канарах, Лос-Анджелес в целом - как Рурская область, но Тверская, которая раньше носила имя Горького, светится сейчас как Дисней-лэнд.
Но зачем я до приезда сюда читал великих русских? И о чем, собственно, они писали?!
"Москва, - говорит Ольга, которая входит за кем-то в лифт в гостинице "Интурист" и спрашивает, сколько у того долларов, - Москва, - говорит она, - меняется каждую минуту". Три года она работала в Гамбурге, а потом, вернувшись сюда, она не нашла своего высотного дома, в котором она жила, вместо него стоял щит с надписью: "Правительство Москвы ведет здесь строительство трассы для гонок по формуле-1". Потом она добавляет, что я должен пойти в метро, оно, как и раньше, и там можно платить рублями.
Неожиданно, когда проходишь через автоматический турникет, который москвичи придерживают, чтобы пропустить следующего с ним пассажира, что, наверное, можно назвать пережитком социализма, когда оказываешься, иными словами, на километровом пологом эскалаторе в глубине метро, то все снова видится в добром свете. Где еще есть такие замечательные старые лампы? Где есть такие мраморные залы? А такие светильники? Тост за Никиту Хрущева, который отдавал указание на строительство этой станции!
Снова на Красной площади. Совсем рано, несколько человек с папками в руках спешат к зданию президиума Верховного Совета. В центре площади сидит мужчина, обвешанный фотоаппаратами с табличкой на стуле с табличкой "Фото? Кодак!" Он понимает немножко по-немецки и говорит, он был первым, кто тогда, в 1987 году, приветствовал Mатиаса Руста (Mathias Rust), когда тот приземлился здесь на спортивном самолете. Этот Руст, продолжает фотограф, был пророком и очень дружелюбным, он вышел из самолета и пожал ему руку, были, конечно, и другие люди, которые тут же полезли в драгоценную систему. А когда я спросил - "Пророк?", он ответил: да, господа, которые правят теперь Москвой, все они, ведь, сидели в спортивном самолете. "Мы сидим внизу, а они - в спортивном самолете!"
Наконец, - у Ленина. Повсюду в полутемном помещении стоят, будто высвеченные Робертом Вильсоном (Robert Wilson) красивые солдаты, а в центре, в стеклянном саркофаге, лежит Ленин. Как восковая кукла в синем костюме, правая рука сжата в кулак, левая покоится на костюме. Останавливаться можно только на несколько секунд, но уже в эти секунды задаешь себе вопрос, что все это, собственно, должно означать?
Говорят, что под Красной площадью есть, якобы, лаборатории, в которых готовится специальный раствор для сохранения тела Ленина. Но для чего такие расходы, если уже в ста метрах отсюда над ним смеется весь мир? Было бы логичнее, продать Ленина в ГУМе, чем сохранять его в городе, который во что бы то ни стало выглядеть как все богатые города мира. В городе, в котором все, однако, оказывается не более чем приукрашенной и абсурдной постановкой капитализма, за которой стыдливо наблюдает большинство россиян с такими же печальными лицами, как у того паренька, который исчез в огнях рекламы с Pommes Frites в руках.
Да, а что же с русской душой?
На кладбище Новодевичьевого монастыря, на могиле Антона Чехова, я думал о том, что, быть может, девушка с бутылкой Baileys могла бы появиться у него в другой одежде. А потом я был вынужден все время думать о том, как его "Чайка" или "Три сестры" стоят сейчас у Путина на полке Billy, купленной в магазине "Икеа". Я был в Третьяковской галерее, где, напротив, в выходные дни, много русских девушек. Правда, честно говоря было трудно с любой точки зрения, флиртовать с русской девушкой, когда та рассматривает в Третьяковской галерее Иванова или Сурикова. Затем немножко России я купил себе на Воробьевых горах. Здесь, откуда Наполеон смотрел на горящую Москву, которая теперь, как я думаю, горит иным образом, здесь есть знаменитые матрешки: большая кукла, а в ней другая и так далее. Глупо, но в матрешке с изображением Путина, находится матрешка Ельцина, а дальше - Брежнева, даже Сталина и, наконец, - Ленина. Ленин стоит теперь у меня дома на подоконнике, без консервантов, на компакт-диске у меня есть запись балалайки.
Между прочим, в матрешке за Лениным следуют Николай II, потом Петр Великий, а в самом конце - совсем маленький Иван. Все прочее от России я выбросил.
