Заметки военкора
В Буйнакске, дагестанском городе, расположенном на изрядном удалении от Чечни, очень боятся ваххабитов. Здесь хорошо помнят, как осенью 1999 года они взорвали жилой дом, и как потом началась война в Кадарской зоне, когда громада российской армии в течение двух недель штурмовала ваххабитский оплот в Карамахи и Чабанмахи. Часть боевиков из отрядов, оборонявших эти селения, ушли в Чечню - «Даргинский батальон» долго оставался одним из элитных соединений эмира Хаттаба и, по всей видимости, существует до сих пор - по крайней мере, жители Буйнакска находят основания опасаться возвращения своих соседей. В самой Кадарской зоне семьи боевиков живут в постоянном страхе перед односельчанами, которые не упускают случая припомнить женщинам и старикам деяния их мужей и сыновей в пору джамаата. Но дальше слов дело, как правило, не идет - всегда надо учитывать вероятность, что следующей весной боевики из «Даргинского батальона» спустятся с покрытых «зеленкой» гор и восстановят справедливость.
Кстати, о справедливости в Буйнакске и окрестностях говорят не только вслух, но и вполголоса. И тогда добавляют, что при джамаате, вообще-то, жилось неплохо, и коррупции не было, и пить перестали, и воровать боялись. Добавляют еще, что жители соседних сел приходили в Карамахи посмотреть, как там все устроено - так сказать, перенять опыт. То, что можно было увидеть в Карамахи, нравилось не только дагестанским селянам, но и российским руководителям. Тогдашний премьер России, Сергей Степашин, приехал, к примеру, в ваххабитские села с дружеским визитом и даже увез оттуда подарки - словно не заметив зеленого щита с надписью по-арабски и по-русски, про то, что на территории общины не действует закон Российской Федерации. Со щитами, как считают в соседних селах, пожалуй, вышел перебор - не было бы щитов, глядишь, никто бы ничего и не заметил, жили бы себе и жили люди, как им нравится, и других бы учили. Но в самом Буйнакске зеленых щитов тоже полно, к ним привыкли и не видят в них ничего угрожающего. Криминала, действительно, нет - на щитах начертаны суры священного Корана. В микроскопическом Буйнакске - несколько медресе, учеба в которых среди молодежи считается почетной. Все это происходит на фоне упадка традиционного образования, огромной безработицы, общей бедности и разочарования в традиционных элитах, погрязших в коррупции и обворовывающих собственных односельчан. Даже если полностью исключить возможность ваххабитской проповеди в медресе и местных мечетях - а это едва ли возможно, - становится понятно, что на наших глазах формируется совершенно иная нормативная база, охватывающая все сферы жизни. Эта база существует как бы параллельно с писанным российским правом, а постольку, поскольку писанное российское право в большинстве случаев не работает, то она его подменяет.
Между тем, город Буйнакск - отнюдь не центр радикального ислама, а просто один из провинциальных дагестанских городов. По примерным подсчетам дагестанского МВД, в республике есть несколько сотен (!) селений, в которых существуют ваххабитские общины. До поры они не вывешивают никаких агрессивных плакатов. И вполне возможно, что это неплохо с точки зрения, скажем, свободы вероисповедания. Но если принимать за соединительную ткань государства единое правовое пространство, то эти селения - мертвые клетки ткани. А у российских военных гарнизонов в Дагестане не может не возникать ощущения, что они находятся на чужой территории. И граница Ставрополья с Дагестаном все больше напоминает государственную.
Про границы на Северном Кавказе вообще разговор особый - это даже не швы, а скорее, линии перфорации, которые в случае кризиса в любой момент могут стать линией разлома - если не линией фронта. Республики отгорожены друг от друга блок-постами, как будто это не территория одной страны, а отдельные враждующие княжества. Над постами, как правило, подняты государственные флаги России, и стоят на них - исключая чеченские - обычные милиционеры в форме российской милиции. Нормально проехать через пост - если вы, скажем, едете из мирной Ингушетии через мирную Осетию в мирную же Кабардино-Балкарию, чтобы в Нальчике сесть на самолет и улететь в Москву, - с гарантией можно только заготовив полтинник. В противном случае самолет может улететь без вас, потому что очередной страж порядка, приметив «не свои» номера, предъявит тысячу обоснованнейших претензий к вашей машине. Разговаривать с милиционерами на постах о едином правовом поле, безусловно, глупейшая затея.
А ведь в первое время после начала контртеррористической операции машину из Чечни или Моздока, тем более с пропуском Объединенной группировки и в сопровождении офицеров российских вооруженных сил, не пришло бы в голову задерживать ни на одном посту ни в Осетии, ни в Кабарде. Сейчас таким пропуском уже никого не удивишь - придется стоять в общей очереди. Машина чеченской милиции, едущая с боевым предписанием в Ингушетию, спокойно минует все федеральные посты в Чечне, но на ингушском посту ее могут продержать полчаса, или час, или столько, сколько заблагорассудится ингушскому милиционеру. Конечно, Чечня - случай особый, и т. д., и т. п., но по идее и чеченские, и ингушские милиционеры делают одно дело и работают в одной организации. Эта организация дала им оперативное задание, и они должны его оперативно выполнить, а не выяснять в течение получаса, кто из них больше джигит. Но им это отчего-то в голову не приходит.
А вот для радикальных проповедников границы не так важны. В Ингушетии еще совсем недавно не было и намека на популярность исламского образования - прежняя администрация, при всех ее возможных недостатках куда более популярная, чем нынешняя, брала на себя заботу обозначить для людей иные приоритеты - спорт, образование, работа. За год картина изменилась: на ингушском участке трассы «Кавказ» появились, совсем как в Дагестане, зеленые щиты с сурами Священного писания, открываются медресе, строятся мечети. Селение Новый Редант неподалеку от чеченской границы никогда не отличалось богатством и зажиточностью, но на облицовку мрамором местной мечети денег хватило. Теперь туда любят ходить молодые люди. Несколько беженцев, живущих в чистом поле на месте бывшего палаточного лагеря в Аки-Юрт, едва не плюются, услышав протяжный крик муэдзина - дурные ассоциации.
Конечно, ваххабиты и радикальный ислам здесь пока ни при чем, и говорить об этом значило бы сеять религиозную рознь. Речь по-прежнему идет о другом - о сужении нормативного пространства, подконтрольного государству. К слову, на вопрос - «Есть ли у вас ваххабиты?» - в Ингушетии уже нельзя получить возмущенного и однозначно отрицательного ответа. «Есть, пока их немного, всех их знаем», - говорят в селениях. Скорость, с которой идут в бедных республиках такие социальные процессы, хорошо известна по опыту Дагестана и Чечни, в которой этнический сепаратизм на глазах ощутимо сдал позиции религиозному экстремизму. Между тем, ваххабитские общины сегодня есть не только на левом фланге Кавказской линии, но и далеко на западе - в Карачаево-Черкесии и Кабардино-Балкарии.
Разумеется, разговор про всемирный халифат и глобальный исламский заговор в терминах мира, изменившегося после 11 сентября, применительно к Северному Кавказу - это продолжение страусиной политики 90-х годов, когда считалось, что проще в ту сторону вообще не смотреть и не видеть происходящих там реальных изменений. Сейчас мы по-прежнему не вполне понимаем, что происходит, пытаемся подогнать наше представление о ситуации под клише. Однако, когда политики начинают руководствоваться клише, политика становится игрушечной и подменяет реальную. Для примера очень подходит осеннее осетино-ингушское соглашение о мире и сотрудничестве, которое президент Осетии г-н Дзасохов подписал с президентом Ингушетии г-ном Зязиковым. Соглашение есть, а мир и сотрудничество выражаются, кажется, в совместных походах президентов в театр: лагеря беженцев из Пригородного района остаются на месте, в милицейских сводках с осетино-ингушской границы по-прежнему хватает убитых и раненых.
Между тем, России следовало бы более наглядно показывать людям, живущим на Кавказе, что ее законы - благо, а жить в российском правовом пространстве предпочтительнее, чем в ваххабитском джамаате. Как бы примитивно это ни звучало, мы должны доказать, что мы лучше. Речь идет о мире и десятках тысяч человеческих жизней. В течение последнего десятилетия Россия соглашалась ставить выше интересы этнических меньшинств. Теперь, как недавно заметил один из ведущих российских этнологов, «пришла пора задуматься об интересах большинства» - нас всех, независимо от религии и национальности.
Шанс есть
Федеральные чиновники, для которых Чечня задолго до этого октября стала головной болью, при вопросе об урегулировании на Северном Кавказе заметно меняются в лице. После 11 сентября 2001 года удалось, кажется, найти удобное и правильное объяснение тому, что там происходит - война с мировым терроризмом, который благодаря усилиям тележурналистов принял весьма размытый и странный облик вселенского зла. Правда, эта нота правильно прозвучала после захвата заложников на Дубровке - вовремя сказанные корректные слова позволили России избежать целого урагана разрушительной ксенофобии, который начал было зарождаться среди свидетелей и участников трагедии «Норд-Оста».
Но испытания, которые ждут Россию дальше, на поверку еще сложнее, и пропагандистских клише будет недостаточно для того, чтобы пройти их успешно. Еще в середине уходящего года Москва объявила о своем намерении превратить мятежную республику в обычный российский регион. Для этого там уже в марте, скорее всего, будет принята конституция, а к концу 2003 года избран законный президент. Если все это удастся сделать, к концу первого срока своего президентства Владимир Путин сможет предъявить результат, который не мог и присниться его предшественнику - после целого десятилетия кровопролитных гражданских войн Чечня вернется в политическое пространство России. После огромного перерыва, когда управление в республике с переменным успехом лишь имитировалось, Россия (и, кажется, всерьез) берет на себя эту тяжелую работу. Очень важно, чтобы это не оказалось очередным спектаклем - люди, живущие в Чечне, очень устали от смертей, лишений и бедствий. Они отвыкли видеть в федеральной власти организующую и, пожалуй, единственную силу, которая располагает ресурсами, достаточными, чтобы хотя бы немного улучшить их жизнь. Зато они привыкли к немотивированной жестокости, мздоимству и казнокрадству. И все-таки очень многие из них по привычке верят, что их судьба решается в Москве. Москва не должна еще раз обмануть ожидания.
Кремль, конечно, заинтересован в урегулировании в Чечне. Пока еще, правда, не вполне ясны инструменты, с помощью которых этой цели можно достигнуть, зато определен метод - его называют «всеобъемлющим политическим урегулированием». Урегулирование теперь - не контакты с сепаратистами, а строительство нормального политико-правового пространства, где теоретически даже сепаратисты смогут цивилизованно отстаивать свою точку зрения, если, конечно, речь не идет об участниках уголовных преступлений. Остаются открытыми более частные вопросы - например, можно ли снова делать Чечню президентской республикой или лучше ввести парламентское правление. Но, в конечном счете, не так уж существенно, будет ли Чечня президентской, или ее правительство будет подотчетно парламенту, или главным действующим лицом чеченской политики на первые послевоенные годы станет российский генерал-губернатор.
Вот уже несколько месяцев Москва явно старается взять под жесткий контроль военную группировку в Чечне. Формальная власть постепенно переходит от военной к гражданской администрации. Новый премьер республики Михаил Бабич чистит правительство от чиновников, работавших там при Джохаре Дудаеве, и при Аслане Масхадове, и пытается найти дополнительные деньги на восстановление. Схему восстановления того, что разрушено, пытаются усовершенствовать так, чтобы в Чечне не пропадали бюджетные миллиарды, а действительно возводились дома и заводы. В республике работают прокуратура и суд, чеченская милиция заново набирает сотрудников - так, чтобы среди них не оказалось бывших боевиков.
Если угодно, последний взрыв в Грозном, кто бы его ни устроил, свидетельствует и о том, что такая работа началась: чем активнее она будет вестись, чем жестче будет управление, тем сильнее будут сопротивляться. И дальше может быть еще страшнее, но отступать некуда. Неправда, что на войне не место политическому процессу. Войну придется рано или поздно закончить - в конце концов, она оказывается слишком дорогой для российского бюджета. Но если и в этот раз управление политическим процессом окажется только имитацией, Россия окажется перед лицом вполне реальной угрозы - вовсе уйти с Кавказа.
Ведь как ни парадоксально, именно страшная и разрушенная Чечня становится экспериментальной площадкой, на которой отрабатываются приемы «кризисного управления». Тотальная зачистка под аккомпанемент тяжелой артиллерии в духе Второй мировой войны тоже была опробована здесь как метод - и не приведи Бог, он покажется кому-то эффективным и целесообразным. Но сегодня, кажется, уже и военные видят, что такая сомнительная демонстрация силы неэффективна. А России обязательно надо показать сейчас, что у нее есть другие средства, помимо старых танков и снарядов, показать, что она может управлять, и управлять лучше, гуманнее и честнее, чем местные коррумпированные элиты, сложившиеся за десятилетие, и их оппозиция из числа исламских радикалов. Шансы - есть: местные жители слишком устали от того, что происходило в последние годы, они ждут, когда им предложат нечто лучшее, чем то, что они несколько лет подряд видели ежедневно. Так что в Чечне Россия сдает большой и решающий экзамен.
