Очертания структуры международных отношений после войны в Ираке до сих пор неясны. Будет ли это полным разрывом с прошлым?
«Им просто нужно сотрудничать». Когда президент Буш произнес эту угрожающую фразу, он имел в виду Сирию и подозрения в том, что она помогала режиму Саддама Хусейна во время войны в Ираке. Но конфронтационный настрой Буша по отношению к государствам, которые он считает враждебными Америке и ее интересам сигнализирует - для некоторых, по крайней мере, - сейсмический сдвиг в американской внешней политике. Со времени сентябрьского теракта 2001 года Буш говорил: кто не с Америкой, тот против нее. Такой подход частично отражал его сильные христианские убеждения. Но если президент хочет, чтобы его слова воспринимали буквально, это показывает, как сильно изменился мир.
Как он изменился, и какими окажутся международные отношения по окончании войны в Ираке, судить гораздо сложнее. Как всегда с Бушем, смотреть, что он делает, так же важно, как слушать, что он говорит. В конце концов, Америка все же вторглась в Ирак, несмотря на значительное международное противодействие. Но в то же время вашингтонская администрация продемонстрировала гораздо больше терпения, пытаясь обеспечить широкую поддержку своих намерений в ООН, чем предполагали многие. Язык, которым Сирии недавно посоветовали вести себя хорошо, дал некоторым наблюдателям основание считать, что режиму в Дамаске тоже грозит свержение. Но Америка утверждает, что у нее нет таких планов. Пока мало что говорит о том, что даже самые отъявленные «ястребы» в администрации Буша настаивают на продолжении военной интервенции на Ближнем Востоке. То, что случилось в Ираке, должно оказаться на время достаточным, чтобы заставить сильно понервничать страны-изгои. Возможно, это уже даже возымело действие на северокорейский режим, который приглушил свою устрашающую риторику и согласился обсудить свою ядерную программу с Америкой и Китаем.
Это, разумеется, и есть так называемая доктрина упреждения. Америка сейчас, кажется, готова ударить по любой потенциальной угрозе своим интересам до того, как эта угроза будет реализована. Если учесть, что США - единственная в мире супердержава, становится понятно, почему такой подход кажется Вашингтону разумным. Америка сейчас ясно продемонстрировала свое убедительное военное превосходство. Если кто-нибудь сомневается, что Америка может успешно вести войну в нескольких местах одновременно, и делать это относительно малыми силами, события последних нескольких недель должны заставить скептиков передумать.
Но статус супердержавы не гарантирует от терактов, как показало разрушение Всемирного торгового центра. Не означает он и того, что Америка может действовать безо всякой оглядки на интересы и желания других. Америке нужны хорошие отношения с остальным миром, особенно с ее ключевыми стратегическими партнерами. Политическая философия, лежащая в основе ее существования и экономического успеха, сильно зависит от активных связей с другими странами и участия в мировой экономике. Тот факт, что некоторые представители американского бизнеса, не говоря уже о Конгрессе, инстинктивно проповедуют протекционизм, не значит, что американская экономика выиграет без свободной торговли. Любой отдельный сектор экономики любой отдельной страны обычно выигрывает от предоставления субсидий и ограничения зарубежной конкуренции, но это не значит, что это точно так же пойдет на благо экономике в целом.
Для «не супердержав», которые, тем не менее, привыкли играть значительную роль в мировых делах (очевидным примером является Франция), сдвиг равновесия сил, произошедший за последние пару десятилетий, должен быть обескураживающим. В дни «холодной войны» стратегическим союзникам Америки было гораздо легче выступать не в своей «весовой категории». Говоря политическим языком, Европа сильно выигрывала от своей близости к Советской империи. Для Америки континент был важным буфером, на который не жалко было средств. Для Европы это означало влияние и, что еще важнее, наличие кого-то, кто готов был взять на себя большую часть оборонных расходов.
Но даже в те дни трения имели место. В принципе, Америке нравилась идея Европейского Союза. Для Вашингтона это могло упросить ведение дел с группой столь разных стран. На практике, он часто все только усложнял - никогда не было понятно, кто говорит от лица Европы - и Америка возмущалась попытками Европы проводить независимую линию точно так же, как Европу возмущали попытки говорить ей, что делать. С 1991 года, однако, с окончанием «холодной войны», Америка, возможно, обращает на Европу меньше внимания, чем та думает.
Это высокомерие, возможно, достигло апогея в болезненных спорах, шедших в ООН накануне вторжения в Ирак. Администрация Буша ясно дала понять, что хотя она и готова попытаться достичь соглашения по новой резолюции ООН, она не готова свернуть с выбранного ею курса под влиянием Франции, Германии или России. Администрация Буша, возможно, более настороженно относится к Европе, чем ее предшественники, но это, возможно, лишь вопрос степени. Большинство значимых американских политиков считают Европейский Союз косным, протекционистским и, хуже всего, склонным к попустительству. Вот почему поддержка британского премьера Тони Блэра была так важна для Вашингтона.
Американская настороженность по отношению к Европе не развеется теперь, когда кампания в Ираке близка к завершению. Как не пройдет и возмущение Европы всемогущим выскочкой из Нового Света, по крайней мере, тайное. И все же усилия по ослаблению напряженности предпринимаются уже с обеих сторон. Америка прошла длинный путь к признанию роли ООН в послевоенном Ираке, хотя параметры этой роли весьма кстати остаются очень нечеткими. Европейские противники войны тоже очень стараются в эти дни высказываться помягче.
Трансатлантические отношения остаются центром американской и европейской внешней политики. Два континента связаны слишком прочно, чтобы, чтобы изменить это за короткое время. Разговоры о «тихоокеанском веке», подразумевающие смещение американских приоритетов на запад, оказались преждевременными, отчасти из-за экономического хаоса в Японии, отчасти потому, что отношения с Китаем остаются неровными. Поэтому то, как Америка и Европа урегулируют свои противоречия, в значительной степени определит будущие контуры международных отношений.
Америка хочет, чтобы Европа осознала свои обязанности: увеличить расходы на оборону, отказаться от протекционизма в пользу свободной торговли, реформировать свои неэффективные экономические структуры и признать, что попустительство редко позволяет выиграть что-то, кроме времени. Европа, в свою очередь, хочет, чтобы Америка больше сотрудничала в мировых делах, проявляла больше готовности участвовать в планетарных усилиях по контролю глобального потепления, поддерживать Международный уголовный суд и т.д. Реальный баланс сил дает основание предположить, что Америка и дальше будет получать то, что хочет. В конце концов, Европа может либо принять это, либо «остаться при своих».
