При ближайшем рассмотрении история обычно теряет изрядную часть героического ореола. Возьмем, например, падение Берлинской стены - одно из тех грандиозных событий, которые предвещали крах коммунизма, конец холодной войны и объединение не только Германии, но и Европы вообще, расколотой за 40 лет до того советскими танками.
Сейчас, глядя на события двадцатилетней давности, мы думаем о них, как о процессе, планировавшемся, готовившемся и контролировавшемся государственными деятелями: генералами и дипломатами. На самом же деле, речь идет о хаотической и спонтанной реакции на происходящее, которую не могли предсказать (не говоря уж о том, чтобы управлять ей) ни в штаб-квартире 'Штази', ни в Кремле, ни в кабинетах западных правительств.
В то время я находился в Западном Берлине. Я помню напряженность, слухи, дикое возбуждение, помню, как жители Восточного Берлина в экстазе рвались на нейтральную полосу, помню озадаченные лица охранявших границу 'штази', которые неловко мялись под Бранденбургскими воротами, глядя на сотни пляшущих на Стене западных берлинцев. И еще я помню, что не мог понять, о чем же они - те, кто с той стороны, -думают, и о чем там, за много миль отсюда, на холодном востоке, думает Кремль.
Сейчас мы это знаем. Кремль был поставлен в тупик. Он давно утерял контроль над событиями, во многом потому, что Михаил Горбачев отказался вмешиваться в них. За шесть дней до падения стены Политбюро отчаянно пыталось не упустить вожжи. Обстановка, между тем, менялась на глазах. По словам шефа КГБ, на улицы Берлина готовились выйти полмиллиона демонстрантов. Удержится ли Эгон Кренц (Egon Krenz), новый партийный босс Восточный Германии, г-н Горбачев сомневался. А если Восточная Германия рухнет, то как объяснить происходящее простым русским? И как Москве удержать страну без помощи Бонна?
Министр иностранных дел Эдуард Шеварднадзе, сторонник реформ, предложил наилучший выход: почему бы нам самим не разрушить Стену? Его коллега из КГБ сразу же выдвинул возражение: если мы это сделаем, нас не поймут построившие стену восточные немцы. Г-н Горбачев добавил еще одно: без стены Западная Германия скупила бы восток на корню.
Кроме того, была еще одна проблема: другие западные лидеры не хотели объединения. Они не могли сказать об этом напрямую, так как это шло вразрез с политикой НАТО, но зато они, по словам г-на Горбачева, пытались заставить Кремль наложить на эту идею вето.
Он знал, о чем говорил. За два месяца до того, Маргарет Тэтчер (Margaret Thatcher) посетила Кремль со специальной миссией - не допустить объединения. Она доверяла г-ну Горбачеву, и была уверена, что он не выдаст ее секретов. Поэтому, попросив предварительно отключить запись и не вести протокол, она ему заявила прямо: 'Воссоединение Германии - не в интересах Британии и не в интересах Западной Европы'. Забудьте обо всем, что вы читали в натовских коммюнике. 'Нам не нужна единая Германия'. И не нужно изменение послевоенных границ в Европе. 'Мы не можем этого допустить, это дестабилизирует международную обстановку и поставит под угрозу нашу безопасность'.
К ее несчастью, стенографисты ее слов не забыли и сохранили их для истории. Теперь мы знаем, что 1989 год стал для Запада не меньшей травмой, чем для Востока.
Г-жа Тэтчер и Франсуа Миттеран (Francois Mitterrand) просто не понимали, что задумали русские. Французы были в полном ужасе. Почему Москва не препятствует воссоединению Германии? Миттеран и французская верхушка, как сообщали г-ну Горбачеву коллеги, окончательно перепугались. Жак Аттали (Jacques Attali) даже заявил, что если воссоединение произойдет, он эмигрирует на Марс.
Однако г-н Горбачев твердо решил не возвращаться к обычной для России реакции раненого медведя. Он не собирался посылать войска для поддержки старых коммунистических динозавров. Несгибаемого диктатора Восточной Германии Эрика Хоннекера (Eric Honecker) он считал 'засранцем'. При этом он наивно верил, что, если Россия позволит демонстрантам свергнуть старых диктаторов, народы Восточной Европы будут ей благодарны.
Его наивность можно понять. По словам советского диссидента Владимира Буковского, первым получившего доступ к некоторым документам Кремля, проблема была в том, что в действительности советское руководство никогда не знало, что же на самом деле думают массы. В отсутствие свободной прессы, партийцы верили собственной пропаганде, а КГБ сообщало им только то, что Кремль хотел слышать.
Все оказалось совсем по-другому, реакция в России была столь же хаотической и неуправляемой, как и на остальном континенте. На улицы выходили толпы, а коммунистические партии остались без единой политики, без плана и без руководства.
Именно это и волновало г-жу Тэтчер больше всего. Она, конечно, была всецело за свободу, но при этом любила порядок, предсказуемость и структуры вроде НАТО, в которых Британия могла играть первые роли. Сделка в Ялте, выделившая России и западным союзникам по сфере влияния, обеспечила - по крайней мере, Западу - 40 лет стабильности и процветания.
Увы, Востоку она процветания не обеспечила. Именно поэтому г-н Горбачев так стремился к переменам. Он понимал, что Москва не может больше поддерживать своих залезших в долги союзников. Он плохо переносил косность Восточной Германии, жестокость режима Чаушеску в Румынии, коррупцию в Болгарии Живкова. Вообще, г-н Горбачев, каким его рисуют эти документы, явно руководствовался гуманистическими соображениями. Этот человек, выросший в сталинской России, твердо намеревался покончить со сталинизмом в своей сфере влияния.
И ему, и его коллегам чрезвычайно льстил энтузиазм, с которым их встречали за рубежом ('по контрасту с тем, что собственный народ считал его ничтожеством', писал в своем дневнике советник Политбюро). Кремль не могли не изумлять возгласы 'Горби, Горби', оглашавшие Восточный Берлин во время злополучного празднования сороковой годовщины образования ГДР. Москва, вероятно, думала, что может получить сразу все: и заслужить благодарность Востока либерализацией системы, и заслужить благодарность Запада, выступая за демократию и права человека. В итоге с обеих сторон получила она только недоверие и подозрения.
Падение стены все изменило. Горбачев испугался. Торжествующий, как ему казалось, Запад (особенно Бонн) приводил его в ярость. Он жаловался, что Америка навязывает Варшавскому пакту 'западные ценности', и ругал канцлера Германии Гельмута Коля (Helmut Kohl) стремившегося к воссоединению. Для него, как и для г-жи Тэтчер, ситуация менялась слишком быстро. Но такова уж история - хаос и неподдающиеся контролю движущие силы.
__________________________________________________________
В какую сторону упала Берлинская стена? ("The Wall Street Journal", США)
Шеварднадзе считает, что в эпоху после "холодной войны" благодушие недопустимо ("Reuters", Великобритания)
