Мы не виделись много лет. Но знали, что с кем происходит. Мы пережили вместе несколько тяжелых моментов на чеченских фронтах… но я уже говорю лишнее.
Это был смелый парень. Он любил выпить, питал слабость к девушкам. Русский как русский, с их любовью к черному юмору и мужским благородством. Теперь он на несколько дней приехал в Прагу. И через много лет мы не только услышали друг друга по телефону, но и увиделись. На Старомнестской площади мы сидели под открытым небом и разбавляли водку какой-то сладкой ерундой. «Он» осмотрелся и сказал: «Это здорово, что здесь мы можем говорить обо всем…»
Я собственно спросила, как дети, как жена, и мне не пришло в голову серьезно задуматься о том, не слушает ли кто-то наш разговор в центре Праги среди сотен туристов. Или не подслушивает.
«Я своей работой доволен, и знаешь, я не слишком напрягаюсь», - вдруг ни с того ни с сего сказал он, хотя я даже не пыталась лезть ему в душу. В 1990-е годы он работал в одной достаточно либеральной газете, которая писала более-менее то, что хотела, и о чеченской войне информировала достаточно объективно. Благодаря ему. Он не пытался угодить ни Кремлю, ни российским генералам, дружил с чеченцами и теперь в Праге искал некоторых из них.
«Я получаю большие деньги и делать должен не много», - рассказывал он о своей работе на государственном телевидении. Он ведет аналитическую политическую программу, какой-то еженедельный обзор о событиях семи прошедших дней. «Но иногда я говорю себе…, - он начинает говорить тише и опускает глаза вниз, - что тогда я должен был уехать с вами». Он говорит о бегстве ряда иностранных (они были вынуждены) и российских (они хотели) журналистов в 2001 году. Те, кто остался, разделились на три группы: смирившиеся (они работают в СМИ, где есть цензура), сражающиеся (до сих пор пытаются бороться за свободу слова и работают в нескольких СМИ, открыто критикующих российский режим) и мертвые (с критикой режима они перестарались).
«Мой» знакомый выбрал первый вариант, лучше всего оплачиваемый и в целом безопасный:
- У меня неделя свободна, неделю я работаю, - он вроде как объяснял, что от такого нельзя было отказаться, - а зарплата почти 3 тысячи долларов… - и это не директор, ни заместитель телеканала, а только простой руководитель одной из многих программ.
- Гм, - я отпила напиток, думая, что на это сказать, - А что с цензурой?
- Ну, знаешь…, - он улыбнулся, но я не знала, - за такие деньги…
- За такие деньги что? Мало или много? - мне стало интересно.
- Много чего? - ответил он с выражением непонятого гения. Мы перестали понимать друг друга. Мы говорили по-русски, и я считаю, что русский я знаю практически в совершенстве, но сейчас что-то пошло не так.
- Ну, контролируют ли вас… перед эфиром, или вам промывают мозги только когда уже… - я пытаюсь сохранить нить разговора.
- Ааааа, вот что…, - он почувствовал облегчение. – Когда у меня скапливается материал, мы отправляем его в Кремль и в правительство, и там высказывают свое отношение. Как правило, они ничего не говорят. Но мы знаем, что им не нравится.
Представление о цензуре в России обрело конкретные формы. Я, пожалуй, думала, что все это проходит к какой-то более мягкой форме:
- Я думала, что они это делают как-то аккуратнее.
- В смысле кто… и что? - и он снова меня не понимает.
- Ничего, все в порядке. А что тогда нельзя показывать?
- В основном, надо смотреть, чтобы Медведева не было больше, чем Путина, а Путина – больше, чем Медведева. Если на неделе один из них ничего не сделает, а второй наговорит много, у нас проблема, как сделать так, чтобы они оба попали в одинаковом объеме.
- Не может быть! - искренне удивляюсь я, и Старомнестская площадь вдруг мне кажется светлее и большее, президент Клаус более порядочным, партия «Дела общественные» более общественной, а чехи симпатичнее.
- Ну, мы же не можем давать одному больше времени, чем второму, ведь никто понятия не имеет, кто из них станет президентом в следующем году! – он объясняет мне таким тоном, будто папа Смурф говорит своим детям, что горячую печку трогать нельзя.
- Мне надо было уезжать тогда, сейчас я уже старый, - он нагибается к моему уху, будто верит, что у нас на столе подслушивающее устройство.
Потом он платит и дает официанту такие чаевые, что тот на выходе мои совершенно грязные ботинки чуть ли не готов почистить краешком пиджака. «Здесь я бы жить не смог. Какая бы у меня тут была работа? Что-то типа этого, - он показывает на официанта, который все еще провожает нас полным любви взглядом. – И горбатился бы я перед каждым нашим дураком…»
Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
В основном, надо смотреть, чтобы Медведева не было больше, чем Путина, а Путина – больше, чем Медведева. Если на неделе один из них ничего не сделает, а второй наговорит много, у нас проблема, как сделать так, чтобы они оба попали в телеэфир в одинаковом объеме. Мы же не можем давать одному больше времени, чем второму, ведь никто понятия не имеет, кто из них станет президентом в следующем году!
