Кепка Ленина, или кровавая «Аврора»

Вторую часть петербургских записок я начну с конца. Попрощаться с городом я пошел на берег моря, к которому проще всего добраться с Васильевского острова, где вода – это уже не Нева, а Финский залив, так что и ведет она себя здесь, как море: волны, чайки, горизонт и прочие подобные вещи. После двух, скорее, холодных и дождливых дней вечером сделалось невероятно хорошо. Прибрежный пейзаж выступал во всей красе.

По пути от последней станции метро «Приморская» к заливу я с изумлением лицезрел постройки типа «спальный район – фильм ужасов». Это, наверное, были самые чудовищные сооружения, которые я видел в этом в остальном удивительно элегантном (и собственно не-русском) городе. Конечно, я в основном был в центре, который считается архитектурным памятником и в который даже советская архитектура толком не проникла. Однако здесь девелоперы и бизнесмены уже капиталистической эры понаделали достаточно, и их брутальному отсутствию вкуса тут ничего не мешало. Но я не сомневаюсь, что этот жилой район предназначен для лучших людей и что он гораздо выше типичного российского стандарта.

Дома, или как еще можно назвать этих монстров, надвигались прямо на морской берег, где я надеялся найти что-то типа пляжа, где я сяду и буду смотреть вдаль. Для сухопутной крысы каждый контакт с морем, по крайне мере первые минуты, волшебен. Потом немного надоедает. Но те первые мгновения упоительны.

И вот я подошел к морю, только вместо пляжа там были какие-то насыпи и пирсы, и песчаные мысы, отделявшие береговую линию от бескрайнего моря. Единственная часть пляжа, где действительно можно было дотронуться до моря, была отгорожена грубыми бетонными плитами. Но в них была дырка, в которую можно было пролезть, что люди и делали, как я видел. Идеальное место для встреч, прогулок влюбленных и подобных вещей. Как, например, эти двое на фотографии. Необязательно говорить, что у девушки эксклюзивные ноги. Наверное, паренек будет ценить это.

Я не был уверен, что ограда годится и для пьяниц, поскольку велика вероятность, что после распития бутылки они в эту дырку могли и не попасть. Но я там был вполне трезвым и в меланхолическом настроении. Я подошел к самой воде, снял только ботинки и носки и засунул пальцы в воду. Я все это здесь описываю не по эксгибиционистским причинам, просто, если у меня с пальцами что-то случится, будет ясно почему.

Кучам мусора я не очень удивился, в этом мы с русскими похожи, хотя русские все делают в большем масштабе и интенсивнее. Я все никак не мог понять смысла этого панельного ограждения воды. Я спросил одну женщину, проходившую мимо, и она мне без особых эмоций сказала, что это для безопасности, чтобы дети не утонули. Я показал ей дырку, через которую как раз ребенок мог легко пролезть и через которую пролезли и мы. Женщина сказала, что это еще и для того, чтобы пьяные не лезли. Этого я уже совсем не понял. На своем полузабытом русском я сказал, что здесь мог бы быть какой-нибудь пляж, а она сказала, что пляж где-то на другой стороне. Я кивнул, вроде как согласился, и пошел пролезать через дырку в бетонных плитах.

Только уже в Чехии в книге «Философский пароход» (Лесли Чемберлен (Lesley Chamberlain), подзаголовок: Ленин и изгнание интеллигенции, 2009) я прочитал, что именно отсюда, с набережной Васильевского острова, в 1920 и 1921 годы отплывали корабли с сотнями лучших мозгов Петербурга, с философами (самым известным был Николай Бердяев), экономистами, поэтами, учителями, журналистами, священниками и т.д., от которых Ленин хотел избавиться любой ценой, которых он ненавидел и которых боялся. Конечно, он боялся образованности. Скорее всего, он бы с большей радостью поставил их к стенке и прихлопнул, как он и сделал в тысячах других случаев, поскольку интеллектуальное «говно», как он их называл, ничего другого не заслуживает. Но опасаясь осуждения международного сообщества, он все же выбрал более гуманный метод и просто выслал их всех, пригрозив, что, если они вернутся, их беспощадно расстреляют. А пока они могут плыть восвояси, потому что товарищ Ленин такой гуманист.
 
Ленинов в Петербурге все еще, как … эммм… говна. В этом городе, который после переименования 70 лет носил имя вождя, на каждом шагу что-то напоминает о разрушителе.   

Говорят, здесь десять больших памятников (я видел четыре), несчетное количество памятных досок, здесь есть различные памятники в тех местах, где Ленин жил, где произносил речь, где провозглашал свои идеи, где что-то кому-то вдалбливал в головы, в те башки, по которым необходимо стучать, и стучать, и стучать, как он сказал в разговоре с Горьким (или с  Г. Дж. Уэллсом?), объясняя, чем вредна музыка: музыка, наоборот, заставляет эти головы гладить, а это совсем не по-большевистски, это контрреволюционно.

Город уже вновь называется Санкт-Петербургом, название Петроград он носил только с 1914 по 1924 годы. Как проявление типичного компромисса осталось неизменным название Ленинградская область – территория вокруг города, которая больше всей Чешской Республики.

По сравнению с памятниками вождям большевиков мемориал жертвам коммунизма скромен. Постамент и большой камень. Надпись: «Жертвам коммунистического террора. Узникам ГУЛАГа». И стихотворение Анны Ахматовой: «Хотелось бы всех поименно назвать».

В книге Александра Яковлева (Rusko plné křížů, 2008), ближайшего соратника Горбачева, роль Ленина обозначена ясно: «Защитник массового террора, насилия, диктатуры пролетариата, классовой борьбы и других геноцидных нечеловеческих концепций. Организатор братоубийственной гражданской войны в России и концентрационных лагерей, в том числе детских. Он постоянно требовал казней через расстрел, повешенье, заключений. Он лично ответственен за смерть миллионов граждан России. Согласно всем нормам международного права, он подлежит посмертному суду за преступления против человечества».

Только Ленина не трогают. В его отношении декоммунизация всегда остается, скорее, половинчатой, колеблющейся и какой-то неискренней. И Горбачев постоянно повторял, что надо возвращаться к Ленину, к ленинским формам труда и мышления, и тому подобные вещи. Большевики - плохие, Ленин – хороший. Сталин плохой наполовину, наполовину хороший: он отвоевал Советскому Союзу империю, временно потерянную после 1989 года. Ленин хороший полностью, самое большее – плохой на одну четверть, как Мао в Китае. А потом есть еще, возможно, абсурдные, но с восточной точки зрения понятные парадоксы: в 1997 году со всей помпезностью проходит великолепное перенесение останков убитой царской семьи в Петропавловскую крепость (она, конечно, названа в честь не святых, а царей Петра и Павла), где для праха царя, царицы, наследника престола и их несчастных прекрасных дочерей приготовлена мраморная комната, куда идут потолкаться - или поклониться - толпы русских. И те же самые русские, по меньшей мере, равнодушно ходят мимо памятников убийце царской семьи.

Приказ расстрелять семью в Екатеринбурге дал Свердлов, но, скорее всего, он бы не пошел на это без согласия Ленина. И кстати, перенесение останков тогда организовал Борис Ельцин и потом им низко поклонился. И тот же самый Ельцин до этого 20 лет был партийным секретарем в Свердловске на Урале, так в Советском Союзе в честь убийцы царской семьи назывался Екатеринбург. И тот самый Ельцин в 1970-е годы позволил снести дом Ипатьева, где подчиненные Свердлова устроили резню. В 1990-е годы потом на этом месте простроили Храм-на-Крови. Памятник Свердлову в городе, который теперь опять Екатеринбург, в стороне, конечно, крепко стоит на своем месте.

Я в этом Свердловске был… в 1980 году – молодой глупый пионер, мне было 14, когда как ботан я попал в пионерский лагерь. Но под впечатлением от советской действительности там началось мое отстранение от коммунистических убеждений, до того времени по-детски крепких. Больше всего меня оттолкнули громадные туалеты варварского типа и ежедневная отвратительная каша с рыбой. Даже имя Ельцин мне ни о чем не говорило. Это был год Олимпиады в Москве и советской интервенции в Афганистане.
 
Итак, в Питере я встречал Ленина. Первого огромного – сразу по дороге из аэропорта, на Московском проспекте, где он устрашающе приветствует приезжающих. Eto gorod Ljenina.

Второго – перед Смольным, перед этим на вид невинным зданием в стиле классицизма, которое, как и большинство исторических дворцов в Питере, строили по планам итальянских (или французских и немецких) архитекторов и которое до февральской революции было школой-интернатом для молодых дворянок. И сюда в ночь с 24-го на 25-е октября 1917 года по старому стилю приехал Ленин, и потом все уже было не так, как раньше. На следующий день в начале Второго съезда Советов Троцкий сообщил: правительство Керенского свержено, министры арестованы. Потом слово взял Ленин: «Товарищи! Рабочая и крестьянская революция, о необходимости которой все время говорили большевики, свершилась!». Дело было сделано. Геноцид, не имевший аналогов в истории и продлившийся рекордное количество времени, начался. Его зачинщик, который тогда все еще носил парик и был побрит, он был без бороды, которая у него выросла только в январе, выглядел не так, как на классических портретах, как в фильме Эйзенштейна. И вот Ленин стоит и показывает вдаль. Наверное, на ГУЛАГи.
 
Государственная власть в Смольном осталась, там резиденция петербургской мэрии, если так можно сказать о русских. Мэром Петербурга долго был радикальный демократ (по российским меркам) Анатолий Собчак, но и он, конечно, памятник с места не сдвинул. У решетки стоял солдат, который давал понять, что мне лучше свалить отсюда. Да у меня и не было желания здесь задерживаться. Насколько я знаю, там все еще сохраняют квартиру Ленина, где он жил с несчастной Надей Крупской, но билет туда просто так не купить. Туда, наверное, водят за вознаграждение или что-то в этом духе. И еще там произошла одна важная вещь, в этом страшном доме: 1-го декабря 1934 года там в коридоре человеком, спрятавшемся в туалете, выстрелом в спину был убит популярный среди рабочих Сергей Миронович Киров, лидер ленинградского комитета партии. Покушение было явно совершено по приказу Сталина. Смерть Кирова позднее для этого людоеда послужила поводом для начала Большого террора. Новые тысячи мертвых. Проклятое место. И как им все это не мешает?!

И потом я еще раз случайно увидел этого Ленина. На Васильевском острове. Наверное, перед мэрией, на которой уже снова царский двуглавый орел. Синтез. Просто Ленин. У нас Лениных тоже было… Например, в Гулине-у-Злина. Якобы когда памятник открывали, у него на шее была табличка: «Ленин, придурок, что ты делаешь в Гулине?». Но это, скорее, легенда.

Последнего Ульянова я видел у Финляндского вокзала на площади Ленина в Выборгском районе (Выборг – это город, который русские отвоевали у финнов). Он там стоит на особенно важном месте, потому что сюда, на Finskij vakzal, в полночь 16-го апреля он приехал после лет эмиграции на локомотиве и сразу начал безумствовать. Его ждала делегация составленного в основном из социалистов Петербургского совета, тогда еще демократического органа хаотичного управления. Ленин как безумный сразу же начал неистовствовать, что так революцию не делают. Он залез на броневик перед вокзалом (этот броневик изображает постамент) и своим характерным лающим голосом (Ленин еще и картавил) стал выкрикивать, что Временное правительство надо немедленно свергнуть, а вместе с ним и капитализм эксплуататоров, а диктатуру буржуазии заменить диктатурой пролетариата. И тогда все действительно началось.

В одном кармане у него была известная кепка-ленинка, которую он купил в Стокгольме. Ленину было все равно, как он выглядел, что ел, какое впечатление производил на людей. Поэтому долгие годы, поведенные на Западе, никак на него не повлияли, и даже не ясно, замечал ли он вообще, как там живут люди, как они одеваются, что едят. Ему было все равно, он просто жил в своем мире разрушения: старый мир должен быть уничтожен, неукоснительно, и потом, может быть, придет время слушать музыку. Но сначала пусть всполыхнет старый мир. У той кепки был мягкий борт, так что ее можно было сунуть в карман, что наглядно показано на памятнике. В другом кармане у него были «Апрельские тезисы», основной текст революции, инструкция, которую он доделывал во время долгого пути на поезде из Цюриха через Германию, Копенгаген, Стокгольм и Хельсинки. Это путь надежды и человеческой зари, о нем добродушный Стефан Цвейг написал главу в «Звездных часах человечества». На самом деле на том поезде, отправленном немецкой шпионской службой, ехал посол деструкции и апостол разрушения, блистательнейший мозг разорения, которое охватило и эту страну, и многие, многие другие, включая нашу. Александр Яковлев, который сам долгие годы был коммунистом, пишет о большевизме в своей книге: «Что большевизм дал миру, народам, человеку? Миру – бунты, смуты, насильственные революции, гражданские войны, террор. Народам – бедность, несчастье, бесправие, порабощение материальное и духовное. Людям – вечные страдания. Большевистское государство забрало у человека свободу, честь, мораль, достаток. Даже веру в Бога».

У вокзала я сел в грохочущий трамвай. В русских электричках и троллейбусах ездят проводники, как правило, женщины, что, конечно, улучшает статистику занятости. И в метро есть профессии, задача которых – просто следить, как едет эскалатор или как открываются двери. В существовании таких проводниц есть одно преимущество: не надо с трудом добывать билет или, если вы отважитесь ехать зайцем, трястись от страха, что придет ревизор, не гоголевский, конечно. К вам просто продерется эта женщина, и вы купите билет, стоит он 21 рубль, или всего 12 крон.

На остановке я заговорил с парнем, который курил «Беломор». Это такие сигареты, которые можно держать и в варежках. Как большинство обычных русских, парень сразу был настроен дружески и, когда он услышал, что я чех, практически поклонился. Чехи вообще у большинства русских вызывают внутренние переживания, которые хоть и могут быть двойственными, даже неприятными ("Vy našy"), но вполне искренними и собственно впечатляющими. И этот парень был представителем той России, которая никогда не была гордой, имперской, захватнической, высокомерной, грубой до безобразия. Это, наоборот, была Россия страдающая и терпеливая, покорная, набожная (у него на шее был крестик) и в глубине сердца добрая. Это был человек (по крайней мере, за те полчала, пока мы вместе ждали трамвай (был государственный праздник) и потом немного ехали вместе, у меня сложилось такое впечатление), существование которого как бы все плохое, что есть в этой стране, переворачивало и было причиной того, почему здесь, несмотря на все так или иначе присутствующие ужасы, человек может чувствовать такую близость и сердечность, которые едва ли достижимы в других, хоть и более цивилизованных странах. Что он мне говорил, пожалуй, неважно. Было видно, что он живет бедно, руки у него были натруженные, половина зубов – металлические, но глаза его были добрыми и внушающими доверие. Думаю, это был именно представитель той России, на плечи которой в прошлом легло столько, что никто другой этого бы не вынес. В конце концов, русские стали главной жертвой своих собственных ужасов, и они, в конце концов, в войне двух монстров, Гитлера и Сталина, спасли Россию. Сейчас я понимаю, что все это я пишу в день 70-й годовщины нападения Вермахта на Советский Союз. С глубоким уважением. 

Мне было неловко признаваться моему приятелю из трамвая, что я хочу посмотреть на «Аврору». Он улыбнулся и сказал: vsjo jasno.  Потом мы к ней подъехали, и он сказал: vsjo pridumano, vsjo ljož, ljož, ljož. Все придумано, все ложь, ложь, ложь.

И мне потом уже было неинтересно смотреть на эту глупую достопримечательность. «Аврора»… Утренняя заря. Страшная и кровавая.

Потом я покажу, что еще красивое есть в Петербурге. Но это уже будут не děvočky.