С того самого момента, как Барак Обама появился на национальной сцене, консерваторы ищут способы наилучшим образом рассказать о том, какую опасность он представляет для традиционного образа жизни Америки. Антиклерикализм? Ставим галочку. Социализм? Безусловно. Стремление просить прощения за мировое величие Америки? И это тоже. Но как увязать все это воедино?
Постепенно возникла объединительная тема. «В центре дебатов о программе Обамы, — объявили редакторы National Review Рич Лоури (Rich Lowry) и Рамеш Поннуру (Ramesh Ponnuru) в заглавной статье своего издания в 2010 году, — находится выживание американской исключительности». Наконец появился достаточно многозначный и резонансный термин, чтобы охватить эту угрозу во всей ее серьезности и значимости. Спустя год Ньют Гингрич (Newt Gingrich) написал книгу A Nation Like No Other: Why American Exceptionalism Matters (Бесподобная страна. Почему важна американская исключительность), в которой предупредил, что «наше правительство опасно уходит в сторону» от тех принципов, благодаря которым Америка является особой. Митт Ромни (Mitt Romney) часто использовал эту фразу в своей предвыборной кампании в 2012 году, утверждая, что у президента Обамы «нет того ощущения американской исключительности, которое есть у нас». Согласно подсчетам Factiva (подразделение компании Dow Jones, занимающееся деловой аналитикой – прим. перев.), во времена администрации Буша этот термин использовался в международных англоязычных публикациях менее 3000 раз, а с тех пор, как Обама стал президентом, он появлялся в них уже более 10000 раз.
Обвинения в адрес Обамы в том, что он создает угрозу американской исключительности, либералам кажутся безумием. В конце концов, разве не он постоянно твердит: «Моя история была бы невозможно в любой другой стране мира»? По мнению прогрессивных аналитиков и ученых, ситуация вышла за рамки приличия, когда консервативный обозреватель из Washington Post Кэтлин Паркер (Kathleen Parker) устроила Обаме разнос за то, что он в 2011 году в своем послании конгрессу «О положении в стране» ни разу не употребил слова «американская исключительность», хотя президент назвал Америку «светочем мира» и «величайшей нацией на Земле». Вся эта дискуссия, заявил либеральный блогер Грег Сарджент (Greg Sargent), превратилась в «абсурд», в «пародию на самих себя» и в «бесконечный идиотизм».
Но это не совсем правильно. Когда консерваторы говорят, что американская исключительность в опасности, в их словах есть определенный смысл. В основе своей Америка становится менее исключительной. Но в чем Гингрич и компания ошибаются, так это в том, что причиной такого упадка является президентство Обамы. На самом деле, это не причина, а результат. Как это ни парадоксально, больше всего в ослаблении американской исключительности виноваты те самые консерваторы, которые в первую очередь страшатся заката Америки.
Дабы понять, какие опасности грозят американской исключительности, для начала надо выяснить, что современные сторонники этой концепции подразумевают под данным термином. Американская исключительность означает не просто то, что Америка отличается от других стран. (В конце концов, каждая страна отличается от других.) Она означает, что Америка отходит от установленного порядка вещей, что она является исключением из общемирового правила. А ведь, по мнению многих, установленный порядок вещей всегда определяла Европа. Это и Алексис де Токвиль (Alexis de Tocqueville), писавший в 1830-е годы об уникальности Америки, и Иосиф Сталин, оплакивавший ее в 1920-х годах, и социолог Луис Харц (Louis Hartz), восхвалявший американскую исключительность в годы холодной войны. Иными словами, исключительной Америку делает то, что мы не желаем вести себя так, как Старый свет. «Исключительность, — писал историк Джойс Эпплби (Joyce Appleby), — это особая, американская форма евроцентризма».
Поскольку со временем Америка и Европа меняются, меняются и те характеристики, которые, по мнению сторонников концепции исключительности, отличают нас от них. Но по мнению современных правых, таких характеристик, по сути дела, всего три: наша вера в организованную религию, наша вера в особое предназначение Америки нести свободу всему миру, и наша вера в то, что у нас бесклассовое общество, в котором каждый может пробиться наверх благодаря ограниченному государственному вмешательству и свободному предпринимательству. К несчастью для консерваторов, все эти убеждения быстро идут на убыль.
Усиление антиклерикализма
На протяжении веков наблюдатели видели в Америке исключение из европейской посылки о том, что современность приносить с собой секуляризм. «Нет ни одной страны в мире, где христианская религия сохраняет большее влияние на души людей, чем в Америке», — писал де Токвиль. А Сеймур Мартин Липсет (Seymour Martin Lipset) в своей изданной в 1996 году книге American Exceptionalism: A Double-Edged Sword (Обоюдоострый меч американской исключительности) процитировал Маркса, который назвал Америку «исключительно религиозной страной», а затем заявил, что Маркс прав по сей день. Америка, писал Липсет, остается «самой религиозной страной в христианском мире».
Сегодняшние консерваторы часто называют себя защитниками такой религиозной исключительности от якобы антиклерикальных позывов Обамы. Выступая в 2011 году на форуме кандидатов в президенты, Гингрич заявил: «Хотя наш нынешний президент как минимум четыре раза умудрился избежать объяснений о том, что мы по-особому вознаграждены нашим создателем, факт остается фактом: американскую исключительность отличает то, что мы единственный известный мне из истории народ, который говорит, что власть исходит непосредственно от Бога».
Однако та исключительная американская религиозность, которую стремится отстаивать Гингрич, во многом уже стала артефактом прошлого. Если в 1972 году доля американцев без какого-либо вероисповедания и конфессиональной принадлежности составляла 5%, то сегодня она увеличилась до 20%. А среди американцев моложе 30 лет таких людей каждый третий. По данным исследовательского центра Pew, среди родившихся после 1980 года американцев на 30% меньше, чем среди людей старшего возраста, тех, кто может сказать: «Религиозная вера и ценности очень важны для успеха Америки». Молодые американцы не просто ходят в церковь реже своих родителей. Они ходят туда гораздо реже, чем молодежь в прошлом. «Американцы, — отмечает центр Pew, — по мере прохождения жизненного цикла в целом не становятся более верующими». А это значит, что упадок религиозности в Америке превратится в ее усиление, когда рожденные после 1980 года состарятся.
Однако американцы все равно гораздо больше европейцев готовы подтверждать важность Бога в своей жизни (правда, среди молодежи эта разница небольшая). Но когда разговор переходит с веры в Бога на связь с церковью, прославленная религиозная исключительность Америки просто исчезает. Согласно базе данных мировых религий (World Religion Database), в 1970 году избегавших отождествления с какой бы то ни было религией европейцев было на 16 с лишним процентов больше, нежели американцев. К 2010 году эта разница сократилась менее чем до половины процента. По данным центра Pew, хотя сегодня американцы чаще немцев и французов подтверждают свою религиозную принадлежность, они делают это реже, чем итальянцы и датчане.
Еще любопытнее причины таких перемен. Многие американцы отказывающиеся говорить о своей религиозной принадлежности, не являются ни атеистами, ни агностиками. Большинство из них молятся. Иными словами, американцы не отвергают религию и даже христианство. Они отвергают церковь. Это объясняется разными причинами. Как отмечает в своей книге «After the Baby Boomers» (После беби-бума) Роберт Вутноу (Robert Wuthnow) из Принстона, холостые и бездетные обычно посещают церковь реже, чем женатые родители. Женщины, работающие вне дома, тоже ходят в церковь реже, нежели домохозяйки. Это означает следующее. Поскольку сейчас женщины выходят замуж позднее, позже рожают детей и больше работают вне дома, то вполне логично, что показатели посещаемости церкви снижаются.
Но росту числа людей без религиозных привязанностей способствуют не только изменения семейного характера и в работе. В середине XX века либералы почти так же часто посещали церковь, как и консерваторы. Но начиная с 1970-х годов, когда религиозные правые начали свою агитацию против абортов, феминизма и прав геев, либералы стали отождествлять организованное христианство с консервативной политикой. В последние годы противодействие однополым бракам со стороны религиозных правых привело к особо мощному отчуждению молодежи от церкви. «Действия религиозных правых, — утверждают социологи Майкл Хаут (Michael Hout) и Клод Фишер (Claude Fischer), — заставили умеренных и либералов отказаться от заявлений о своих религиозных предпочтениях». В своей книге «American Grace: How Religion Divides and United Us» (Американское милосердие. Как нас разделяет и объединяет религия) Роберт Путнам (Robert Putnam) и Дэвид Кэмпбелл (David Campbell) ссылаются на одно исследование, в котором говорится, что «многие молодые американцы … считают сегодня религию субъективной, гомофобствующей, лицемерной и слишком политизированной». Согласно оценкам центра Pew, среди не придерживающихся религиозных взглядов людей несоразмерно много либералов, сторонников однополых браков и тех, кто критикует церкви за слишком активное вмешательство в политику. Не случайно такие же тенденции прослеживаются и среди американской молодежи.
Иными словами, в современной Америке набирает силу антиклерикализм, который долгое время ассоциировали с Европой. Как отмечал ныне покойный политолог Джеймс Уилсон (James Q. Wilson) в своей работе 2006 года об американской исключительности, существование официальных государственных религий привело к тому, что противники религии смотрят на христиан как «на политических врагов».
В Америке, утверждал Уилсон, нет такой политической враждебности в отношении организованной религии, потому что там церковь отделена от государства. Но сегодня даже в отсутствие государственной церкви религиозные правые играют столь заметную и тенденциозную роль в американской политике, что это вызывает антирелигиозную реакцию, которую издавна связывали со Старым светом. Бараку Обаме такая негативная реакция выгодна, потому что избиратели, никогда не посещающие религиозную службу, в 2008 году отдавали ему предпочтение на 37% чаще других, а в 2012 году на 28%. Но Обама не причина. Люди, больше всего виновные в ослаблении религиозной исключительности Америки, это консерваторы, сделавшие организованное христианство и правофланговую политику неразделимыми в умах многих молодых американцев.
Невмешательство
Если поборники американской исключительности видят в религии одну из линий раскола между Старым и Новым светом, то второй линией раскола они считают особую миссию Америки за рубежом. «Я считаю, — заявил в 2011 году Ромни, — что мы исключительная страна с уникальным предназначением и ролью в мире … ролью великого поборника человеческого достоинства и человеческой свободы». По мнению многих вашингтонских консерваторов, такое уникальное предназначение Америки в мире накладывает на нее не менее уникальные обязанности. Мы не можем стоять в стороне, когда торжествует зло. Но это также дает Америке уникальные привилегии. Мы никак не связаны мнениями других. Как отметил в 2004 году Джордж Буш в своем послании конгрессу, Америка не нуждается в разрешениях других стран на самозащиту и на выполнение своей миссии в мире.
Но молодые американцы в гораздо меньшей степени одобряют эту исключительную роль Америки в мире, нежели люди более зрелого возраста. Они хотят, чтобы Америка проявляла меньше активности за рубежом, а проявляя такую активность, больше согласовывала ее с другими. Так, американцы моложе 30 лет на 23% чаще более старших американцев говорят о том, что Соединенные Штаты должны принимать во внимание интересы своих союзников, даже если это подвергает опасности их собственные интересы. Они на 24% благожелательнее относятся к ООН, нежели американцы старше 50 лет. Это самая большая разница между возрастными группами из числа 17 стран, где центр Pew проводил свои опросы. Как и в вопросах религиозной принадлежности, в этом вопросе разница между американцами и европейцами с возрастом увеличивается. Согласно данным опроса центра Pew за 2011 год, американцы на 29% чаще британцев считают, что их стране не нужно разрешение ООН на начало войны. Но среди респондентов моложе 30 лет такая разница составляет всего восемь процентов.
Если бы молодые американцы просто отдавали предпочтение принципу многосторонности в международных отношениях отказываясь от односторонности, то этот сдвиг не был бы столь основательным. Однако по мнению консерваторов, исключительная роль Америки в мире связана не только с тем, что мы делаем за рубежом. Наши действия за пределами страны это выражение нашей веры в самих себя. Не случайно манифест из предвыборной кампании Ромни был озаглавлен «Никаких извинений. Верь в Америку». Это был такой выпад по поводу предполагаемой склонности Обамы извиняться за американские проступки и ошибки на мировой арене. По словам Лоури и Поннуру, Обама создает угрозу американской исключительности, потому что он угрожает «уверенности Америки в своем цивилизационном предназначении».
И вот здесь все становится намного интереснее. Ведь как полагают консерваторы, ослабление веры американцев в особые достоинства и добродетели США как мировой державы на самом деле связано с ослаблением веры в наши особые добродетели как народа. И здесь впереди всех идет молодежь. Согласно данным опроса некоммерческой организации Институт общественных исследований религии (Public Religion Research Institute), в то время как «исключительную гордость за Америку» испытывают два из трех американцев старше 65 лет, среди американцев моложе 30 таких людей менее двух из пяти. А по данным опроса центра Pew за 2011 год, американцы моложе 30 лет на 40% реже людей старше 75 лет считают Америку «самой великой страной в мире».
Уверенности в своем «цивилизационном предназначении» у молодых американцев сегодня не больше, чем у европейской молодежи. Когда центр Pew в 2011 году спросил респондентов о том, превосходит ли наша культура остальные, то картина получилась следующая. Американцы старше 50 лет в среднем на 15% чаще отвечали на этот вопрос положительно, нежели их сверстники из Британии, Франции, Германии и Испании. А вот американцы моложе 30 лет давали положительный ответ реже, чем британцы, немцы и испанцы. И поскольку эта возрастная категория составляет все большую долю взрослого американского населения, получается, что американцы как нация начинают говорить о своем национальном превосходстве не чаще, чем европейцы. По данным центра Pew, в 2002 году о превосходстве американской культуры над другими странами американцы говорили на 20% чаще, чем немцы. К 2011 году эта разница сократилась до двух процентов.
Одна из причин таких изменений это демография. По данным Института общественных исследований религии, афроамериканцы и латиноамериканцы, составляющие большую часть молодого населения Америки в процентном отношении по сравнению с категорией людей старшего возраста, с меньшей долей вероятности могут заявить, что «очень гордятся» Соединенными Штатами, нежели белая молодежь. Скептическое отношение американской молодежи к односторонней внешней политике и показному патриотизму отражает общие национальные и международные тенденции. Родившиеся после 1980 года взрослеют в период, когда власть и влияние Америки в мире ослабевает. Кроме того, они являются продуктом системы образования, которая больше, чем прежде подчеркивает важность разнообразия и общности культур — а это не очень-то соответствует утверждениям о превосходстве Америки над другими странами.
Но какими бы важными ни были эти долгосрочные тенденции, ими никак нельзя объяснить то, почему так резко происходит отказ от идеи об исключительной роли Америки в мире. Для получения дальнейших разъяснений мы должны обратиться к Джорджу Бушу.
Со времен работ Карла Мангейма (Karl Mannheim), вышедших в 1920-е годы, социологи отмечают, что наибольшее влияние на человека оказывают события, произошедшие в его юности, когда ему чуть меньше или чуть больше 20 лет, то есть, когда он начинает жить отдельно от родителей, однако его собственный образ жизни и мировоззрение еще не сложились. У большинства родившихся после 1980 года американцев эти годы становления совпали с периодом президентства Буша. И молодые американцы взбунтовались против его представлений об агрессивной, ничем не стесненной роли Америки в мире, которые нашли яркое отражение в иракской войне.
На самом деле, молодые американцы вначале поддерживали вторжение в Ирак больше, чем население страны в целом. Но их разочарование оказалось намного сильнее. В период с 2002 по 2008 год количество американцев старшего возраста, поддерживавших войну в Ираке, снизилось на 15%. А вот среди американцев моложе 30 лет это снижение составило целых 47%. Выступая против войны, молодые американцы одновременно выступили против представлений Буша об исключительности Америки с ее уникальным бременем и привилегиями. Более того, они выступили против часто сопровождающего такие представления патриотизма с горделивым битьем себя в грудь и лозунгами типа «Мы первые». В 2004 году комик Джон Стюарт (Jon Stewart), чье комедийное шоу в тот год привлекло больше молодых зрителей, нежели любая другая программа на кабельном телевидении, опубликовал книгу America (The Book) (Америка, та самая книга), в которой, по словам одного рецензента, «ни один аспект нашего горделивого патриотизма не является настолько священным, чтобы не положить его на алтарь иронии». На следующий год коллега Стюарта Стивен Кольбер (Stephen Colbert) запустил сатирическую передачу The Colbert Report, в которой он периодически появлялся голый, завернувшись в американский флаг. По данным центра Pew, с 2003 по 2011 год число американцев, называющих себя «очень патриотичными», сократилось менее чем на 3% среди людей старшего возраста, но более чем на 10% среди молодежи моложе 30 лет.
Такой настрой против исключительности во внешней политике, как и против организованной религии, несомненно помог Обаме в его политической карьере. Если бы он не выступил против войны в Ираке, которая затем превратилась в катастрофу, вряд ли бы он выиграл номинацию Демократической партии, не говоря уже о президентстве. Среди антивоенных избирателей он обошел Джона Маккейна на 54 пункта. Однако избрание Обамы в большей степени стало результатом ослабления американской исключительности, нежели его причиной. Если какой-то президент и виновен в ожесточении общества против идеи о том, что Соединенные Штаты могут играть на мировой арене по собственным правилам, то это Буш. И в этом ему помогли те самые консервативные политики и аналитики, что сегодня оплакивают закат американской исключительности.
Классовое сознание
Третье, и самое фундаментальное современное значение американской исключительности не связано ни с религией, ни с внешней политикой. Оно связано с мобильностью. Начиная с XIX века, иностранные обозреватели стали подмечать, что белые американцы меньше европейцев привязаны к своему месту рождения. Поскольку бедным белым американцам было проще подняться над уровнем жизни своих родителей, они не стали статичным и обиженным рабочим классом, и соблазнить идеями социализма их было труднее. Говоря словами историка из Принстонского университета Дэниела Роджерса (Daniel Rodgers), «Недостатки социализма в США были восприняты как очередное доказательство того, что старые правила кастовых и классовых отношений в Америке не действуют».
Сегодняшние консерваторы в большинстве своем активно поддерживают эту составляющую идеи об американской исключительности. «Класс не является постоянным и непреложным понятием в нашей стране», — объявил в 2011 году Пол Райан (Paul Ryan). В отличие от Европы, где «массы безработного населения надолго оказываются в западне нового низшего класса», Америка это «общество социальной мобильности с движением наверх». Лоури и Поннуру вторили Райану: «В Америке в действительности не было разочарованного пролетариата — потому что пролетариат стал богатым».
Однако консерваторов тревожит то, что поощряя зависимость от государства и отбивая охоту к частной инициативе, Обама делает Америку больше похожей на Европу. Обама, предупреждает бывший кандидат в президенты от республиканцев Мишель Бахман (Michele Bachmann), подсадил американцев на «кокаин зависимости от государства». «Это больше не традиционная Америка, — отчаянно возвестил в день переизбрания Обамы Билл О’Рейли с телеканала Fox News Channel. — Люди почувствовали, что имеют право получать что-то от государства».
Американцы правы, беспокоясь насчет того, что Америка уже не является исключительной в экономическом плане. Многочисленные исследования указывают на то, что направленная вверх мобильность в Америке сегодня встречается реже, чем в большинстве стран Европы. Но хотя исключительная экономическая мобильность Америки это в основном миф, многие американцы старшего поколения по-прежнему в него верят. А вот отношение молодежи напротив, все больше соответствует реальности. Согласно данным опроса центра Pew за 2011 год, среди молодых американцев по сравнению со зрелыми людьми на 14% больше тех, кто говорит, что богатые в Америке стали богатыми от того, что они «знают нужных людей или родились в богатых семьях», чем тех, кто объясняет это «трудолюбием, амбициями и образованием». Говоря об отсутствии экономической мобильности в США, молодые американцы проявляют то самое классовое сознание, которого в Америке предположительно не существует. В 2011 году центр Pew попросил американцев отнести себя либо к категории имущих, либо к категории неимущих людей. Среди американцев старшего возраста назвавших себя «имущими» оказалось на 27% больше, чем «неимущих». А вот молодые американцы с преимуществом в 4% отнесли себя к «неимущим». Согласно сценарию исключительности, все американцы должны считать себя средним классом вне зависимости от своего реального состояния и экономических возможностей. Люди более старшего возраста именно так и думают. Согласно данным опроса центра Pew за 2012 год, они на 43% чаще относили себя к среднему классу, нежели к низшему. А вот среди американской молодежи процент назвавших себя средним и низшим классом был практически одинаковый.
И окончательно расправляясь с концепцией исключительности, молодые американцы проявляют больше интереса к «социализму», хотя непонятно, что они под этим подразумевают. Согласно данным опроса центра Pew за 2011 год, среди американцев старше 30 лет предпочитающих капитализм социализму на 27% больше. А вот среди тех, кто моложе 30, соотношение хоть и с небольшой разницей, но в пользу социализма. По сравнению с американцами старшего возраста молодежь на 36% чаще отдает предпочтение большей доле государственного участия, когда государство предоставляет больше услуг.
Поскольку молодежь взрослеет, американцы в целом все реже говорят об исключительности Америки в классовом отношении, как и о ее исключительной экономической мобильности. В период с 1988 по 2011 год число американцев, относящих себя к категории «неимущих», удвоилось. Если раньше их было каждый пятый, то сейчас каждый третий. В 1988 году американцы с годовым доходом менее 30 тысяч долларов на 18% чаще называли себя «имущими». К 2011 году даже с поправкой на инфляцию ситуация стала прямо противоположной. Самые бедные американцы с таким уровнем доходов на 15% чаще называют себя «неимущими».
Меньше исключительности американцы проявляют и в своих взглядах на капитализм. По данным GlobeScan, в 2003 году американцы на 14 % чаще итальянцев, британцев, канадцев и немцев заявляли, что «рыночная экономика это самая лучшая система, и именно на ней должно строиться будущее мира». К 2010 году они стали говорить так на 2% реже европейцев.
Когда консерваторы признают эти тенденции, они часто связывают их с политикой Обамы, которая якобы лишила американцев упорного индивидуализма, приучив их к государственным подачкам. «Когда общество цепляют на крючок государственного здравоохранения, — отмечают Лоури и Поннуру, — его политические взгляды перемещают влево». Но Обама скорее не причина такого сдвига в экономических взглядах, а человек, выгадавший от него. Безусловно верно то, что Обама получил голоса американцев, которые сомневаются в возможности подняться наверх благодаря механизмам ничем не сдерживаемого рынка. Среди избирателей, считавших в 2012 году, что экономическая система Америки отдает предпочтение богатым, за Обаму было отдано на 45% голосов больше, чем за Ромни. Но не Обама причина такого изменения. Более 100 лет комментаторы трубили о том, что американцы поддерживают капитализм, и что в стране нет никакого недовольства исключительной мобильностью с ее социальными лифтами. Непонятно, когда такая мобильность в Америке начала давать сбои. Но вполне естественно, что со временем эти сбои привели к изменениям во взглядах в негативную сторону.
Сторонникам исключительности надо задать вопрос о том, почему Америка, которую прежде превозносили за ее экономическую мобильность, сегодня плетется в задних рядах передового мира. В этом явно сыграли свою роль родители-одиночки, поскольку дети, родившиеся в бедных семьях с двумя родителями, обладают гораздо большей социально-экономической мобильностью, нежели дети в неполных семьях. Закономерности жилищного строительства, где налицо сегрегация между бедными и средним классом, также ограничивает шансы бедных детей добиться успеха. Но важную роль играет также экономическое неравенство. Как показал Майлз Корак (Miles Corak) из Оттавского университета, во всем мире в странах с более высокими показателями неравенства мобильность снижена. То же самое можно сказать о США: чем меньше в стране разница в доходах, тем больше у бедных шансов на экономический успех.
Отчасти это вызвано «снижением возможностей». В последние десятилетия разница в богатстве между самыми состоятельными американцами и всеми остальными увеличилась самым драматическим образом. Пользуясь своими большими доходами, богатые американцы создают своим детям особые преимущества, благодаря которым те лишают возможности подняться по лестнице доходов тех детей, которые родились в менее состоятельных семьях. Задумайтесь о подготовке к экзаменам и тестам, которая превратилась в общенациональную отрасль экономической деятельности в 1970-е годы. Или о том, как богатые родители оплачивают своим детям интернатуру или стажировки. Или как они покупают дорогие дома, чтобы жить поблизости от лучших частных школ. В начале 1970-х тратили на образование своих детей в четыре раза больше средств, чем бедные. Сегодня они тратят почти в семь раз больше. В этом немаловажную роль играет культура. Если бы богатые не ценили образование, они не тратили бы на него свои деньги. Но до недавнего времени у них не было таких больших денег, чтобы их тратить. Социологи из Стэнфорда Пабло Митник (Pablo Mitnik), Эрин Камберуорт (Erin Cumberworth) и Дэвид Груски (David Grusky) отмечают в одной из своих работ: «Неравенство дает привилегированным семьям больше ресурсов, которые они могут щедро тратить на своих детей, ресурсов, которые увеличивают их шансы на достижение желаемого классового положения в обществе». Способствовали или нет такие щедрые траты упадку мобильности с движением наверх – они определенно помогли ослабить позиции США в сопоставлении с другими передовыми странами.
Все это заставляет задать другой вопрос, на который следовало бы найти ответ консервативным сторонникам американской исключительности: откуда такое мощное усиление неравенства? Почему пресловутый 1% американцев, которому в середине 1970-х принадлежало примерно 11% национального дохода, сегодня более чем удвоил это показатель? Конечно, отчасти это объясняется глобализацией и современными технологиями. Если вы американец, занимающийся ручным трудом, вы конкурируете с низкооплачиваемыми работниками со всего света, не говоря уже о станках и машинах. Такой уровень конкуренции несколько десятков лет назад был просто немыслим. Эта конкуренция приводит к снижению зарплат у американцев без дипломов о высшем образовании, а также увеличивает разницу между богатыми и бедными.
Но глобализацией и современными технологиями невозможно объяснить то, почему неравенство в Америке настолько сильнее, чем в Европе, где действуют те же самые движущие силы. На самом деле, если ликвидировать государственную политику налогообложения и расходов, то неравенства в Америке будет столько же, как в Швеции, Норвегии и Дании, и чуть-чуть меньше, чем в Финляндии, Германии и Британии. Америка может претендовать на звание ведущей западной страны с самым высоким уровнем неравенства лишь в том случае, если учитывать политику правительства. А это значит, что в то время как глобализация и технологии усиливают неравенство повсюду, больше всего они усиливают его в США, потому что в сравнении с Европой Соединенные Штаты перераспределяют меньше денег от богатых к бедным.
Но вернемся к консерваторам, ведь это их лидеры — Рональд Рейган в 1980-х, Ньют Гингрич в 1990-х и Джордж Буш в 2000-х — проталкивали те меры, которые способствовали усилению неравенства. В середине 1970-х самая высокая налоговая ставка федерального правительства на стабильный доход составляла 70%, а самая высокая ставка налогообложения на доходы от долгосрочного капитала равнялась почти 40%. Когда Буш покидал свой президентский пост, налоговая ставка на стабильный доход сократилась до 35%, а на доходы от долгосрочного капитала до 15%. (При Обаме она снова поднялась: почти до 40% на стабильный доход и до 20% на доходы от долгосрочного капитала для лиц, получающих более 400 тысяч долларов.) Такие колоссальные сдвиги в налоговой политике удалось частично компенсировать за счет расходов на борьбу с бедностью, которые с 1970-х годов существенно выросли, в основном из-за резкого увеличения расходов на здравоохранение, приведшего к значительному удорожанию программы бесплатной медицинской помощи неимущим и малоимущим Medicaid. Но даже если учитывать эти увеличения, Америка все равно борется с неравенство намного пассивнее, нежели другие передовые демократии.
Если, как все чаще говорят ученые, экономическое неравенство неотделимо от отвердения классовых отношений, то получается, что многолетняя политика консерваторов весла свой вклад в снижение экономической мобильности в Америке.
А это, в свою очередь, лишает молодых американцев веры в то, что благодаря свободному рынку они могут подняться над обстоятельствами своего рождения. Таким образом, получается следующая картина. Говорим ли мы об упадке веры в американскую мечту о мобильности с продвижением наверх, об упадке веры в организованную религию, или об упадке веры в особую миссию Америки в мире, именно консерваторы помогли сформировать то негативное отношение к американской исключительности, которое они сегодня осуждают.
Разворот на 180 градусов
Но во всех трех аспектах эта негативная реакция на самом деле дает повод для надежды. Она вряд ли полностью восстановит веру общества в уникальные достоинства Америки, но она может остановить и развернуть в обратном направлении некоторые из тех тенденций, что ослабляют такую веру.
Начнем с религии. Для кого-то отход от религиозной принадлежности является пугающим отходом от американской традиции. Но может оказаться так, что именно такой вызов нужен американскому христианству.
На протяжении всей истории американская религия получала огромную пользу от своей самостоятельности и независимости от государства. Но в последние десятилетия эта независимость ослабевает. Религиозные правые превратились в крыло Республиканской партии, возглавляемое воротилами от политики, которые говорят библейскими фразами, но действуют политическими методами. В ответ на это многие молодые американцы начали по воскресеньям голосовать против Великой старой партии, отказываясь ходит в церковь.
Такое отчуждение встряхнуло религиозных лидеров, благодаря чему появились готовность и желание разорвать разлагающую связь между церковью и узкопартийной политикой. «Когда я говорю с соседями и с незнакомцами, и рассказываю им, что изо всех сил стараюсь следовать за Иисусом, их первые мысли обо мне имеют политический характер: они воображают, что я не думаю об окружающей среде, что я поддерживаю войну в Ираке, что я выступаю против абортов …. Вот что они ассоциируют с моей верой», — писал протестант Дэвид Куо (David Kuo), работавший на Ральфа Рида (Ralph Reed) (политический и религиозный деятель, функционер Республиканской партии, советник предвыборного штаба Джорджа Буша-младшего – прим. перев.), Джона Эшкрофта (John Ashcroft) (губернатор, сенатор, член Республиканской партии, генеральный прокурор США в период президентства Джорджа Буша – прим. перев.), Уильяма Беннета (William Bennett) (американский консервативный политик и политолог, возглавлял антинаркотическое ведомство при Джордже Буше – прим. перев.) и Джорджа Буша. Осознание этого вызвало у Куо такую большую тревогу, что он в 2006 году написал на эту тему книгу, в которой заявляет: «Христианам пора временно сделать шаг в сторону от политики и отвернуться от ее соблазнов».
Это уже начинает происходить. По словам влиятельного молодого протестантского пастора Джона Дикерсона (John S. Dickerson), «пульс протестантства … начинает меняться, во многом в лучшую сторону. Протестанты отходят от американской политики и начинают заниматься помощью бедным во всем мире». Воодушевленные приходом папы римского Франциска, известные республиканцы-католики, такие как Пол Райан, начинают сомневаться в том, что христианство, благословляющее лоббистские планы торговой палаты, сможет по-настоящему бросить вызов светскому обществу и вновь привлечь к себе разочаровавшуюся молодежь.
Пока нет свидетельств того, что такие изменения сдерживают поднимающуюся волну отказа от религии. Даже Франциску, которым так восхищаются американские католики, не удалось вернуть молодежь в лоно церкви. Тем не менее, появившийся в рядах американских церковных лидеров новый дух смирения и самокритики это здоровое явление. Но оно вряд ли появилось бы, не разбей молодежь вдребезги стереотипное представление об американцах как о завзятых прихожанах, регулярно посещающих церковь. Более того, поскольку большинство молодых американцев отвергают церковь с ее узкими пристрастиями, а не любовь к Богу, в один прекрасный день они могут сформировать базу поддержки религиозных институтов, которая отвергнет искушение государственной власти. А ведь именно в этом заключается смысл американской религиозной исключительности.
Отрицательное отношение к особой миссии Америки в мире также может оказаться обнадеживающим и воодушевляющим явлением. За последнее десятилетие такой особой миссией США оправдывали разные политические и военные акции, например, вторжение, оккупацию и провальное восстановление Афганистана и Ирака, которые стоили Соединенным Штатам больших денег и крови. Этой миссией также оправдывали игнорирование международных норм, прежде всего, пытки, что привело к падению нравственного авторитета Америки. Однако многие представители воинствующей элиты по-прежнему не желают признавать лимиты американской власти и мощи, не говоря уже о мудрости и здравом смысле.
Желая видеть более умеренную и согласованную внешнюю политику, молодые люди вспоминают о мудрости и здравом смысле более ранней эпохи. После болезненной и дорогостоящей войны в Корее в 1950-х годах Дуайт Эйзенхауэр выступил с предостережением о том, что если Америка будет отправлять войска для противодействия каждому наступлению коммунистов, то она подорвет свою экономическую мощь и ослабит свой демократический характер, превысив пределы своих возможностей. Сегодня американская молодежь это та возрастная группа, которая наиболее болезненно относится к финансовым и моральным издержкам продолжения масштабной войны Буша с террором, выступая за сокращение численности армии и расходов на нее, а также скептически относясь к ничем не сдерживаемой государственной электронной слежке. Страх Эйзенхауэра перед перенапряжением сил заставил его выступить против отправки американских войск во Вьетнам. Сегодня молодые американцы с вероятностью на 30% больше людей старшего возраста настроены против развязывания войны США против Ирана.
В основе таких воззрений на более умеренную внешнюю политику лежит более умеренная оценка самой Америки. Такая умеренность консерваторам типа Лоури и Поннуру может показаться «утратой веры в цивилизационное предназначение. Но и здесь тоже американская молодежь обращается к адекватным оценкам прежних времен. В 1947 году, когда политики проводили все более жирные линии между добродетелями американской демократии и злобностью советского тоталитаризма, Джордж Кеннан (George Kennan) (американский дипломат, политолог и историк — прим. перев.), сказал слушателям Национального военного колледжа: «Где-то в глубине у каждого из нас скрывается немного тоталитаризма». Кеннан и его единомышленники из числа интеллектуалов XX века, такие как Уолтер Липпман (Walter Lippmann) и Рейнгольд Нибур (Reinhold Niebuhr), считали, что американская политическая система лучше советской. Однако они довольно парадоксально утверждали, что лучше она от признания собственной погрешимости. В отличие от СССР, Америка ограничивает своих лидеров рамками и системой закона, который не дает им права на ничем не стесняемые действия, как бы сильно они ни были убеждены в своих добрых намерениях. Те же самые мысли подвигли США на поддержку идеи создания таких институтов как ООН и НАТО, благодаря чему малые страны получили определенное право голоса и возможность высказываться по поводу поведения и действий Америки, а США обрели некую меру легитимности среди своих союзников, чем никогда не обладал СССР.
В молодости Липпманн и Нибур стали свидетелями того, как две мировоззренческие концепции эпического масштаба — мечта Вудро Вильсона о «войне, чтобы закончить все войны» и социалистическая мечта о революции, чтобы положить конец классовому гнету — закончились плохо. Разочарование этих интеллектуалов в политических крестовых походах пробудило в них понимание того, насколько важно создавать препятствия, мешающие Америке делать зло, а не просто поощрять ее предположительно врожденную склонность творить добро. Наверное, молодые американцы, насмотревшись в годы своего взросления, как эпическая концепция Буша после 11 сентября порождает ложь, жестокость и крах государств, а хваленая капиталистическая система скатывается в финансовый кризис, по-своему стали оценивать американскую погрешимость. Будем надеяться, что это так, ибо, как это виделось Липпманну и Нибуру, лучший способ обеспечить Америке исключительность на будущее — это помнить (не как помнят хищнические империи прошлого), что мы не являемся лучше всех от рождения.
Третья негативная реакция может оказаться самой важной. Американцы правы в том, что дорожат экономической мобильностью. Однако миф о том, что в Америке по сей день существует исключительна мобильность, стал настоящим наркотиком, мешающим попыткам снова сделать эту мобильность реальностью. Когда новый мэр Нью-Йорка Билл де Блазио (Bill de Blasio) призвал повысить налоги на богатых с целью финансирования дошкольных и послешкольных программ, его мгновенно обвинили в «классовой войне» — как будто он очернил естественную бесклассовую реальность городской жизни в Нью-Йорке. Критики налога на наследство часто вспоминают мифическую Америку, где люди, передающие своим детям многомиллионные поместья, это не иначе как герои Горацио Алджера (Американский писатель, типичный герой которого — человек, собственными усилиями поднявшийся из нищеты благодаря труду и возможностям американского общества – прим. перев.) наших дней, разбогатевшие благодаря собственной смекалке и трудолюбию. И они настаивают на своем вопреки тому, что налог на наследство касается всего 0,1% американских семей, той самой немногочисленной элиты, которая в последние десятилетия использует свои накопленные состояния для того, чтобы изолировать детей от конкуренции со стороны тех самых амбициозных и трудолюбивых людей, кого прославляют противники налога на наследство.
С 1970-х годов консервативное движение привыкло к мифу о бесклассовой Америке, перераспределяющей материальные блага и толкающей людей наверх, и тем самым ужесточило классовые различия, по крайней мере, по отношению к другим странам. Неудивительно, что молодежь, не помнящая о более равноправной и более мобильной Америке из популярной легенды, видит эту действительность более ясно. А наблюдая ее, она стремится изменить эту реальность. В отличие от других возрастных групп, которые в подавляющем большинстве выступали против движения Occupy, молодежь до 30 в подавляющем большинстве поддержала это движение.
Поскольку доля молодежи среди электората постоянно увеличивается (в 2012 году она оставляла 29% от общего числа избирателей, в 2016-м должна вырасти до 36%, а в 2020 году может достичь 39%), она создает избирательную базу для политиков, готовых признать отсутствие классовой мобильности в Америке и попытаться исправить положение. Главное в этих усилиях — увеличить число бедных студентов, обучающихся в колледжах. У человека с дипломом о высшем образовании в четыре раза увеличиваются шансы выбраться из 20%-ой группы самого бедного населения и перебраться в категорию состоятельных людей. Но в плане образования многие бедные ученики так рано и так сильно начинают отставать от остальных, что к моменту окончания школы шансов на поступление в вуз у них остается очень мало. К восьмому классу дети из богатых семей на целых четыре года опережают детей бедняков.
Опыт Франции и Дании свидетельствует о том, что расширение дошкольного образования может существенно сузить этот разрыв. В исследовании Института Брукингса (Brookings Institution) делается вывод о том, что если дети из семей с низкими доходами попадут в систему высококачественного дошкольного образования, их общий доход на протяжении жизни вырастет на 100 тысяч долларов. Основываясь на этих данных, де Блазио выступил с известным предложением сделать дошкольное образование в Нью-Йорке всеобщим, и чтобы расходы на это оплачивались из налогов людей с заработком более 500 тысяч в год. А губернатор штата Нью-Йорк Эндрю Куомо (Andrew Cuomo) пошел еще дальше, пообещав вести всеобщее дошкольное образование во всем штате. Президент Обама предложил нечто похожее в своем последнем обращении «О положении в стране».
Эти попытки наталкиваются на сопротивление, однако шансы у них есть, хотя бы в силу растущего признания того факта, что Америка не та высокомобильная страна, как об этом твердят пропагандисты американской исключительности. Для Митта Ромни отход общества от такого признания и от других национальных мифов означает тревожный отказ «верить в Америку». Однако недовольство, пошутил как-то Томас Эдисон, это первая необходимость прогресса. Бросая вызов успокаивающим историям, которые мы рассказываем о себе, новое американское поколение приступает к долгой и трудной работе по возрождению американской исключительности.
