Вахтанг Кикабидзе недавно вернулся из концертного турне по Украине. Это были гастроли в память о «Небесной сотне» — людях, погибших в центре Киева во время протестов на Евромайдане. За поддержку Украины певец получил титул «Человек года». Кикабидзе выступил против аннексии Крыма Россией, а в 2008 году был солидарен со своей родиной, Грузией, когда отказался от российского ордена Дружбы в знак протеста против агрессии Москвы в Южной Осетии.

— На Украине я посетил четыре города — Киев, Харьков, Одессу... Какие были концерты, просто невозможно рассказать. Мне вручили, кроме почетного звания «Человек года», еще и (звание — прим. ред.) Народного артиста Украины. На Украине — неоднозначная ситуация, посмотрим, как все это вывернется. Народ очень жаждет свободы. Наверное, люди должны взяться за руки и делать все, чтобы это произошло. Я думаю, все будет хорошо.

— Сейчас вы активно гастролируете во многих странах бывшего СССР. Вас приглашали и приглашают и в Россию. Но в последние годы по известным причинам у вас не было гастролей. Вы не соскучились по российской публике?

— По публике очень соскучился. Но когда мне очень приспичит, я еду на Украину и там пою на русском языке, там все понимают. Я не думал, что мой отказ от ордена Дружбы, моя принципиальная позиция против вмешательства, вторжения в Грузию вызовет такой ажиотаж. Честно говоря, я не думал, что будет такая реакция. В интернете писали очень много гадостей, кстати, мои якобы друзья, московские звезды, которые потом говорили, что это не они написали, что вместо них кто-то подписывается.

— Но фамилии вы не будете называть?

— Не буду, их все знают. Один из них даже в Киеве поднялся, в микрофон сказал, что это не он писал. Я говорю: «Ну, раз ты не писал, дай Бог тебе здоровья». Здесь такая вещь: за столом всем хорошо, а когда начинаются проблемы, тогда проверяется человек. Поэтому я умею прощать.

— После пятидневной войны августа 2008 года вы написали песню «Разочаровали», обращение к русской интеллигенции. Вы не могли бы несколько пояснить слова этой песни, что вы хотели сказать своим друзьям, своим коллегам в России?

— Текст написал друг, журналист с интересной биографией, воевавший в Абхазии. Он написал текст на мелодию для гитары, принес мне. Это было антивоенное обращение к интеллигенции, к друзьям, которые приезжали, встречали, провожали, кормили, поили. Мало кто потом за нас слово замолвил, когда все началось. Очень многим стало стыдно, я знаю, потому что я встречал людей из этого круга. Вообще все ломается на интеллигенции, к сожалению. В стране советов она совсем затюканная была всегда. Я знаю, что в России есть очень сильная оппозиция, но люди боятся, наверное. Это тоже надо понимать. Но сколько можно бояться? У всего есть предел. Песня прозвучала очень сильно.

— Были отклики?

— Были отклики. Недавно я ее исполнил в концерте: люди встали в зале — стоя слушали. Я одну песню написал для себя, здесь ее, наверное, не знают, «Где-то там далеко» — баллада антивоенная. Песня о том, что я хочу найти страну, где любят стариков, не забывают детей, где рыба плещется в воде, где цветы растут, где тихо, спокойно. В финале говорит исполнитель, что это называется рай. Устали люди от гадостей. Сейчас весь мир с ума сошел, но у каждого свое болит. Так что песни есть и новые, и старые. Сейчас я сам себе пишу, уже очень многих композиторов нет в живых, с которыми я работал. Я как-то взял две бутылки водки, закрылся в комнате и сочинил пять песен. Я в жизни этим не занимался.

— Именно водки?

— Водки. Я же по-русски писал. Все песни теперь очень популярные.

— Многие вас помнят по фильму «Мимино». Вы не могли бы вспомнить о ваших отношениях с Фрунзиком Мкртчяном, вашими друзьями, вместе с которыми вы играли в фильмах? Мы знаем, что у вас были дружеские отношения с Поладом Бюльбюль-оглы. Может быть, вы общаетесь до сих пор?Вообще, что значили для вас отношения с людьми разных национальностей?

— Я по натуре, наверное, интернационалист, потому что я всегда считал, что национальность — это придуманное название. Просто один человек говорит на одном языке, другой говорит на другом языке. Одна голова, две руки, две ноги. Сегодня произошло такое совпадение: два часа до вас здесь журналисты были по киношной линии, и мы очень долго говорили о Данелии, о «Мимино», о «Не горюй», об этих фильмах, об этих актерах. И опять тот же вопрос. Мкртчян — очень талантливый человек с тяжелейшей судьбой. Когда я его первый раз увидел, я поразился тому, что у человека с таким смешным лицом были такие грустные глаза. Потом я узнал, что происходит, семейные дела… все погибли у него. Он от горя пил. Но я его не видел пьяным. На съемках он всегда был трезвый, но после съемки исчезал. Не очень разговорчивый был. Когда он болел, он мне позвонил из Еревана и сказал, что обо мне снимают документальное кино, и мы по сценарию должны приехать в Тбилиси. Ты, говорит, тоже должен со мной сняться. А я в это время болел очень сильно, грипп был какой-то, вирус. Мы в ресторан неожиданно пришли: там люди обалдели, когда нас увидели. Зал был полный, мы там снимали, говорили о жизни, о творчестве, о том, о сем, о Данелии, о кино. Он был похудевший, выглядел неважно. Потом его не стало. И вот я увидел этот документальный фильм. И он весь фильм, пока мы с ним говорим, гладит меня по щеке. Видно, он знал, что я болею. Я не помню этого момента, но весь разговор у него рука — на моей щеке, он что-то говорит, спрашивает, а руку не убирает. Мне повезло, что я попал в кинематограф. Я работал с гениальными артистами, очень многими, сейчас всех перечислить трудно. Почти никого уже нет. Когда открывали памятник фильму «Мимино» в Авлабари, меня привезли туда, мне было неудобно стоять, потому что ни Фрунзика, ни Леонова уже нет. Я даже извинился, говорю: простите, что я пришел сюда, потому что это как-то неудобно.

— Как появилась идея этого памятника?

— Идея появилась у Церетели, я вообще об этом ничего не знал. Мне позвонили из Москвы, сказали, что сделал Церетели памятник. Позвонили, кстати, из Кремля, сказали, что его будут ставить на Чистых прудах, около дома Данелии. Потом Путин обиделся на Мишу Саакашвили и сказал, чтобы не ставили памятник.

— Скажите, в Грузии сейчас обращают должное внимание на культуру? Вам помогают? Есть ли меценаты, бизнесмены, которые помогают культуре?

— Какой культуре? Грузинской?

— Вообще культуре, в том числе грузинской, вашему творчеству?

— Нет, я один был всегда и до сих пор один. Они думают, наверное, что я очень старый, перестали звать. Я давно не выступал в Тбилиси. В прошлом году у меня был юбилей — 70 лет, был взят концертный зал. Я потом своим сказал: мне что-то не хочется в Тбилиси петь. Мы сыграли юбилей в Батуми.

— Вам не хотелось в Тбилиси петь? Почему?

— Непонятно. Кто-то на меня обижен там.

— По вашему мнению, тут замешана политика?

— Я почему-то думаю, что да. Насильно мил не будешь.

— Вы, я помню, сказали, что не поедете в Россию до тех пор, «пока там эти два баскетболиста».

— Они — пока играющие баскетболисты. Здесь просто объясняется: если тебя бьют — ты ему не обязан песни петь. Это чести не делает. Они очень хотят, чтобы я приехал туда, но я не езжу. Здесь народ ни при чем.

— Вы сами сказали, что русская публика — самая любимая.

— Очень хорошая, они очень умеют слушать, у меня большой репертуар на русском языке. Но так получилось. Я если рот открою, потом уже свое мнение не меняю.

— То есть политика и культура не полностью разделены?

— Нет, не полностью. Надо быть гражданином, во-первых, а потом уже артистом. Я так думаю.