Россияне считают сегодня своими главными врагами американцев, украинцев и турок, а друзьями — белорусов, казахов и китайцев. Таковы данные последнего опроса на эту тему, опубликованного экспертами московского «Левада-центра». К США плохо относятся 70% респондентов, к странам объединенной Европы — 62%. При этом подавляющее большинство опрошенных подчеркивают, что их восприятие этих стран и наций обосновано якобы вечно враждебным, как они считают, отношением США, Украины и Турции к России.

Наиболее враждебно к России настроены США, считают 72% россиян. На втором месте по «индексу неприязни» оказалась Украина — вражеским государством ее назвали 48% опрошенных, это самый высокий уровень за всю историю подобных опросов. Еще в 2015 году о враждебном отношении Украины к России говорили лишь 37% россиян. Третье место в опросе «Левада-центра» заняла Турция: в ее враждебности к России убеждены 29% респондентов, в то время как в 2015 году так считали менее одного процента жителей России.

Главным же другом и союзником Российской Федерации в мире названа Белоруссия — в этом убежден каждый второй опрошенный «Левада-центром» россиянин. На втором месте в «индексе дружбы» оказался Казахстан (39%), на третьем — Китай (34%, при этом в прошлом году в «дружелюбии» Пекина и китайцев к Москве и россиянам не сомневались 43% респондентов). Кроме того, что неудивительно, 10% отвечавших на вопросы социологов назвали дружественной страной Сирию во главе с Башаром Асадом.

О символизме этих ответов и о том, как менялись на протяжении веков образы иностранных «врагов» и «друзей» России — присутствие которых было важной неотъемлемой частью общественного сознания — рассказывает профессор Оксфордского университета, специалист по истории русской государственной идеологии и культурной истории эмоций Андрей Зорин.

— Обязательное деление стран на врагов и друзей — это часть имперской идеи? Вы ведь, я знаю, как раз считаете, что имперское сознание давно умерло, так в чем же дело?

— Оно умерло недавно, но, на мой взгляд, бесповоротно. А идея, что «всегда у нас есть враг», что существуют народы-враги России, она не имперская по своей сути, а националистическая. Поскольку именно в рамках идеологии национализма нация воспринимается как единое целое, единый организм и единый человек. И возникает, соответственно, идея, что тот или иной народ, как таковой, может быть сам по себе нам враждебен, дружественен и так далее. Это именно классическое романтическое представление о нации как о едином организме.

— 100 лет назад, или 200, жители России к врагам и к друзьям тоже относились как к персонифицированному образу одному человека? Как к лубочному образу, мультипликационному, говоря современным языком, герою, и при этом все равно высокомерно — и к тем и к другим?

— Я не стал бы говорить о влиянии человеческой психологии как таковой, во все века одинаковой, на это в целом. Но вообще такая идея часто свойственна культуре. Начиналась она, конечно, с религиозной идеи — присутствия «иноверца». И прежде всего врагов искали именно по религиозному признаку. Корни этого нужно искать очень глубоко в истории. Но с возникновением идеи нации, национализма она переносится на народы как таковые. Хотя национализм является идеологией очень поздней, но такой подход более архаичен, чем «религиозный», потому что веру можно поменять — и перестать быть «иноверцем», а вот этническую принадлежность, народную, поменять практически невозможно. И если относиться к народу как к одному человеку, получается, что «все они такие», даже независимо от собственной воли, желания и так далее.

— А когда целый народ воспринимается как герой лубка или комикса, это оценочное обобщение — свидетельство чего? Подростковости сознания большинства, или просто микроскопичности знаний об окружающем мире?

— Да, это такая стереотипизация, традиционная, и она очень распространена, и этого много. Интересно наблюдать разницу, когда это отражает какие-то глубинные стереотипы, глубинные отношения, устоявшиеся веками, а когда это плод моментальной смены государственной политики. Это интересно, вот этот поворот — что, например, украинцы нам враги, мы выяснили совершенно недавно! Они вчера были то ли «братья», то ли вообще «тот же самый народ», и вот путь до «врагов» пройден довольно быстро — хотя я бы сказал, закономерно.

— Конечно, огромную роль в создании образа врага или друга играет пропагандистская машина. Можно вспомнить агитационные плакаты времен еще царской России, Первой мировой войны, где немцы изображены в роли агрессивных горилл. Есть лубки 200-летней давности, где таковыми изображали французов. Поддержание устойчивости власти за счет борьбы с врагом, внешним или внутренним — это история не новая, примеров огромное количество, но почему же люди по-прежнему с удовольствием, что называется, ведутся на эту приманку?

— Примеры, которые вы привели — военного времени, и «ростопчинские афишки» начала XIX века, и антинемецкие лубки. Более интересно, когда «врагов» находят в невоенное время. Есть представление, и религиозные корни его, видимо, в русской истории, о том, что Россия — такая единственная хранительница святой веры, окруженная врагами со всех сторон, которое потом приняло национальную окраску. И в этой схеме очень часто возникает какой-то набор таких вот устойчивых валентностей. Есть «главный враг», который хочет нас погубить — им, как правило, в русской истории долго была Франция, но потом эта роль перешла к Америке. И есть те, кого они хотят соблазнить, наши вроде бы «братья», но которые нас «предали» и перешли на сторону врага. И в традиционной русской истории это были обычно «окатоличенные» поляки! И мы говорили: «Вы же славяне, ну, что же вы ей богу, не понимаете, что ли, что вы наши братья?» А они что-то не понимали — и быстро стали врагами. Сейчас про поляков все забыли, они уже мало кого интересуют, и эту роль «врагов» функционально выполняют украинцы. И то, что Украина воспринимается как враг, это первое, но очень симптоматичное признание того, что российское общественное мнение начинает понимать, что украинцы — все-таки другой народ.

— А если говорить о внешнем враге, какая страна становится им быстрее — далекая, незнакомая, или соседняя, хорошо известная? И есть ли здесь какие-то закономерности?

— Здесь есть закономерность, потому что это разные враждебности! Есть враждебность к соседу, которая понятная, бытовая, и которая связана с тем, что он какой-то другой, не похожий на тебя. А есть враждебность к мифическому, странному, непонятному, и она очень тесно всегда связана с чувством, что я хотел бы быть таким же, но у меня не получается. И это всегда должен быть кто-то, на кого я ориентируюсь, кому завидую, и так далее. Как в этот образ вписывается Америка — очевидно. Сегодняшнее отношение России к США, конечно, связано со специфической завистью. Но это не абсолютно одной России свойственно, антиамериканский психоз виден в очень многих странах. В Европе он очень широко распространен, особенно в образованной среде.

— Трудно себе представить, что человек захочет жить исключительно в окружении враждебно настроенных соседей. Но от внешней политики России есть ощущение, что она сознательно себя окружает врагами. И Турция, и Украина, и Польша, и Финляндия, и Грузия, в ту или иную эпоху… Это все близкие соседи.

— Воюют же с соседями, кем еще воевать, как не с соседом? С Польшей было много войн. С Турцией тоже. С ней все интересно и загадочно, потому что турки были «друзьями» совсем недавно, они были прекрасные наши «братья», а вот китайцев мы боялись ужасно. Интересно было бы посмотреть, насколько все это носит региональный характер. Допустим, на Дальнем Востоке России китайцев тоже сегодня воспринимают как лучших друзей, или нет?

— Такие данные есть, мы о них рассказывали. Что касается «не врагов» — с «друзьями» тоже все специфично. В «друзьях» у России, по мнению опрошенных, Белоруссия с «хитрым» Лукашенко, и Китай, не слишком обходительный с Москвой. И уж на востоке страны он точно связан с ощущением и идеей угрозы «захвата русской земли». И, кстати, в этом шорт-листе «индекса дружбы» есть Сирия, которую, на самом деле, и на карте многим россиянам найти будет сложно. Что их объединяет? Образы их лидеров, которые сейчас «хорошо разговаривают» с Путиным?

— Это лишь результат пропаганды, ничто другое. За этим вообще нет ничего, кроме телепропаганды! Завтра будем дружить с кем-то еще, ну, будет у нас такой еще друг или враг. А сегодня — такой. Это ощущение почти реактивное. Про кого говорят сегодня по телевизору, что он плохой или хороший, тот, соответственно, друг или враг.

— Так в том-то и дело, что ту же Белоруссию периодически на российских телеканалах поругивают. Но ее поставили на первое место, каждый второй россиянин из опрошенных считает, что белорусы — это наши «братья навек».

— Поругивают, но мягко. Белоруссия немножко себя «как-то не так ведет», действительно — но не так все-таки, как украинцы, которые нас «совершенно предали» и переметнулись на сторону Запада, как сейчас считает общественное мнение в значительной степени. Это такой гораздо более серьезный страх, чем Белоруссия.

— А можно себе представить страну, государство, жители которой сказали бы: «У нас нет врагов»?

— Я такой страны не знаю, но я бы хотел в такой стране жить. Нужно посмотреть подобные опросы, скажем, в Дании. Хотя и там сейчас начались свои сумасшествия — по поводу иммигрантов. Может быть, в каких-то богатых и небольших странах это возможно. В государствах, уверенных в себе, не имеющих больших международных амбиций и не завидующих соседям. Для этого нужно, во-первых, отсутствие ощущения проигранного соревнования, и во-вторых, отсутствие значительных амбиций. Наверное, при этих двух условиях такое возможно.