Фельдштейн:

Моей бабушке повезло. Она уехала из польского городка Каньчуга, где родилась и выросла, за несколько лет до того, как нацисты на виду у соседей расстреляли большую часть ее семьи. Она потеряла своих родителей, братьев, сестер, племянников, племянниц, дядьев, теть, двоюродных братьев и сестер. Не знаю, известно ей было об этом или нет, но выжившие сообщали, что когда евреев задерживали с целью убийства, их соседи радовались.

Я посетил Польшу в 1990 году через три года после смерти моей бабушки. В те времена еще не разрослась до нынешних масштабов туристическая индустрия, обслуживающая евреев, которые приезжают посмотреть, как и где жили их предки, а также как и где они погибли. Я не был в Каньчуге, но знал историю жившей там нашей семьи: как отправили в нацистский концлагерь брата моей бабушки Меира, где его регулярно избивали, а потом расстреляли; как в августе 1942 года организовали облаву на евреев, а потом убили их и похоронили в общей могиле; как моя прабабушка убедила одного мужчину бежать, и этот мужчина выжил и рассказал о произошедшем в Каньчуге; как в апреле 1945 года после окончания войны там прошли погромы, во время которых семерых выживших в годы войны и вернувшихся евреев убили их бывшие соседи.

Я знал, что в Каньчуге есть отдельные могилы моих родственников, которым повезло умереть до прихода нацистов, и что есть братская могила, где лежат жертвы массовой расправы 1942 года. Что есть здания, которые раньше были еврейскими молельными домами, а сейчас являются светскими учреждениями. Но когда я был в Польше, ничто не влекло меня в Каньчугу.

Бабушка говорила, что земля в Каньчуге «пропиталась нашей кровью», и у меня было такое ощущение, что там для меня ничего нет. Меня бы посчитали там не просто незнакомцем и чужаком, но и враждебно настроенным захватчиком. Поляки боятся, что потомки тех, в чьих домах они живут, не купив их у бывших еврейских владельцев, появятся и попытаются вернуть свою собственность. Надо сказать, что Польша одна из немногих стран, где не решен вопрос с репарациями и возвратом еврейской недвижимости.

Но недавно я изменил свою точку зрения. Я познакомился с молодым поляком Патриком Червоным, который родился и вырос в Каньчуге. Там жили многие поколения его родственников. Как и моих. До 1942 года.

Червоный:

Я эмигрировал со своими родителями из Каньчуги в Бруклин, когда мне было восемь лет. В этом городе у меня остались родственники, друзья и теплые воспоминания о детстве. Частью этих воспоминаний были рассказы моей бабушки, которая вспоминала собственное детство в маленьком галицийском городке у подножия Карпатских гор. Поляки из ее поколения очень гордились и по-прежнему гордятся тем, что они из Каньчуги, где сегодня проживает примерно три тысячи человек.

Все в Каньчуге знают, что когда-то там была процветающая еврейская община. Их дедушки и бабушки, как и мои, всегда рассказывали о том, как еврейские семьи наряжались на шабат, как они занимались бизнесом, и как ужасно с ними обошлись с началом Второй мировой войны и нацистской оккупации. Однако история евреев Каньчуги находится под негласным запретом, ее мало кто изучает, она не задокументирована, и ее определенно не в полной мере помнят те, кто живет в этом городе сегодня.

Я вырос в Бруклине и помню, как гулял по улицам Уильямсбурга, заинтригованный традиционными одеяниями хасидов, надписями на идише и булочными, где продавали шоколадные бабки и картофельные оладьи. По крайней мере, еду я мог вспомнить, но все остальное было и остается для меня загадкой. Я задавал себе вопрос: а может, на улицах Бруклина есть кто-то из Каньчуги, кто-то из рассказов моей бабушки, с кем у нас гораздо больше общего, чем одна только восточноевропейская кухня?

Некоторые символы еврейской жизни и наследия существуют в Каньчуге и ее окрестностях по сей день. Еврейское кладбище, находящееся неподалеку в Седлечке, это то место, о котором в городе мало кто знает и вряд ли может показать. Еще один символ еврейской жизни — это сегодняшняя клиника здоровья: здание, на котором висит табличка со звездой Давида и есть надпись о том, что в городе жили евреи, а этот дом был у них молельней. Возвращаясь в Каньчугу летом после жизни в том плавильном котле, каким был Бруклин, я мог себе представить, какой она была до войны. Наверное, как Уильямсбург. Мне всегда было интересно, сколько там проживало евреев, как они выглядели, и какой была бы жизнь в городе, если бы евреи остались живы.

В марте 2019 года перед выпуском из Американского университета я посетил Мемориальный музей Холокоста. Я шел по выставочным залам как обычный турист, читая надписи, смотря фильмы о жизни евреев в Европе, об усилении нацистской Германии и о начале истребления польской интеллигенции. К концу экскурсии я увидел стеклянную стену, на которой были выгравированы названия деревень и городов в Европе, где жили жертвы Холокоста. Я нашел там Каньчугу. Я сфотографировал ее выгравированное название, а фотографию отправил родственникам. Все были немного удивлены и заинтригованы.

Я захотел узнать больше, узнать о жертвах, чью память увековечила эта стена. В интернете я нашел фотографии евреев из Каньчуги, фотографии их друзей и родственников, которых наверняка уже нет в живых. Это было невероятно — увидеть лица, которые я всегда представлял по рассказам моей покойной бабушки. Я начал скачивать фотографии и создавать альбом Каньчуги, и в частности еврейской общины.

В интернете я также нашел статью о поездке в Каньчугу, написанную в конце 90-х потомком евреев профессором Робертом Бернхаймом (Robert Bernheim). В этой статье он пишет о своей поездке, размышляет об увиденном, рассказывает о тех, с кем встречался. Я нашел адрес его электронной почты и написал ему письмо, в котором представился, рассказал о себе, сообщил, что хочу узнать о его семье, и что это просто невероятно — познакомиться с человеком, чья семья пережила Холокост в Каньчуге.

Бернхайм прислал мне очень теплое письмо, в котором сообщил, как он приятно удивлен тем, что человек из этого маленького городка написал ему на английском языке и попросил рассказать историю семьи. Мы договорились пообщаться через Скайп. Это была замечательная беседа. Я познакомился с его супругой, рассказал ему о своих каньчугских корнях, о походе в музей и о своих исследованиях.

Бернхайм поведал мне историю своей семьи и человека по имени Абрахам Арден Брилл (Abraham Arden Brill), который приходится ему прадедушкой. Он рассказал, как Брилл эмигрировал в США, как посвятил себя психоанализу, о его отношениях с Зигмундом Фрейдом, с которым он дружил, и чьи работы впервые перевел на английский язык. Я побывал в библиотеке психоанализа имени Брилла в Нью-Йорке и узнал, что его бумаги хранятся в библиотеке конгресса США. Поскольку я жил в Вашингтоне, я решил поехать туда и посмотреть документацию. Там было много папок с документами, имеющими отношение к Бриллу, которые передал в библиотеку его сын. В одной из них я увидел фотографии Брилла в молодости и понял, что они были сняты в Каньчуге.

Я отсканировал эти снимки и другие документы, и скачал их на флэшку. Я подумал, что они очень важны для тех, кто из Каньчуги, но еще важнее для людей, интересующихся историей и наследием Холокоста. Именно тогда я осознал, что история Каньчуги — это история Холокоста и символ этой трагедии.

Фельдштейн:

Многие нынешние евреи, чьи родственники и семьи когда-то жили в Каньчуге, считают этот город олицетворением антисемитизма и убийства, далеким местом из прошлого, которое надо забыть. Большинство из них не знакомо ни с одним поляком, тем более из Каньчуги, и уж точно не знает тех, кто хочет увековечить память о еврейской общине и заинтересован в примирении.

Патрик проводит исследования и собирает удивительные реликвии, указывающие на существование некогда живой и энергичной общины. Он хочет создать центр примирения в Каньчуге, дабы поляки поняли, что там произошло. Щекотливая историческая реальность заключается в том, что в Каньчуге евреев убивали после войны их соседи-поляки, когда нацисты уже были разгромлены, и обвинить их было невозможно.

Я передал Патрику фотографии моих родственников из Каньчуги. На одной из них он увидел дом, который стоит до сих пор. Возник неизбежный вопрос: кто живет там сейчас? Как эти люди забрали дом моих родственников после того, как те были убиты, и почему они взяли именно его? Где личные вещи, включая религиозные предметы, которые остались в этом доме в августе 1942-го? Какая-то часть меня хочет это знать, но не уверена, что получит ясный и честный ответ. А другая часть не желает иметь к этому никакого отношения.

Червоный:

Познакомившись с Бернхаймом и посетив библиотеку конгресса, я понял, что хочу побывать в Каньчуге, пожить там и открыть для себя историю тамошнего Холокоста. Мне было важно почтить память каньчугских жертв. Я знал, что в их родном городе этих людей не чтят должным образом. Мне казалось, что о них помнят только родственники, если кто-то из них жив.

Я начал быстро готовиться к поездке. Во время разговора с Бернхаймом мы договорились встретиться в Каньчуге. Он с семьей приехал туда в июне и прочел интересную лекцию о своем прадеде в публичной библиотеке, где до начала Второй мировой войны размещалась городская управа. В Каньчуге мы наконец встретились лично.

Перед поездкой я просматривал фотографии еврейского кладбища в онлайне. Мне показалось, что разрушающиеся могильные плиты, являющиеся единственным оставшимся религиозным символом еврейской общины из Каньчуги, это проявление неуважения к тем, кто под ними похоронен. В 2008 году это кладбище было повторно освящено, в основном благодаря усилиям Говарда Найтингейла (Howard Nightingale) из Канады, чья мать бежала из Каньчуги в 1945 году, но с тех пор за ним никто не ухаживает. Во время моего визита там начали уборку.

Начали ее благодаря тому, что я стал собирать на эти цели средства в интернете. Деньги жертвовали очень разные люди, включая потомков евреев, местных жителей и совершенно незнакомых людей. Это был символ польско-еврейского диалога, культурного взаимопонимания и общих ценностей. Наш долг — спасти от разрушения оставшееся кладбище, потому что такая работа препятствует желанию Гитлера, который хотел полностью уничтожить и стереть с лица земли еврейские общины Польши и Европы. Мы смогли приступить к наведению порядка с помощью Марты Кузняр (Marta Kuzniar) и ее отца Евгениуша Зиебы (Eugeniusz Zieba), который до выхода на пенсию работал садовником и живет в деревне Лопушка-Велька, граничащей с Каньчугой. Согласившись работать за четверть действующей ставки, Евгениуш создал команду, которая убрала кусты и сорняки, разросшиеся на этом историческом месте. Кладбище почистили, ворота покрасили, а некоторые плиты и памятники выровняли под наблюдением главного раввина Польши Михаэля Шудриха.

Тем летом началось возрождение еврейского наследия Каньчуги. Кроме лекции о Брилле и уборки на кладбище мы задокументировали историю еврейской общины, собрав фотографии, переписку, личные воспоминания и семейные истории. Мы создали группу из 40 потомков каньчугских евреев. А еще мы сделали видеозаписи с воспоминаниями 16 поляков, которые жили в городе во время нацистской оккупации.

Это помогло наладить связи и навести мосты между поляками и евреями, которые когда-то были соотечественниками и жили в одном городе. Проект продолжается, обогащаясь новыми находками, данными и встречами. Жители Каньчуги находят ценные остатки еврейской жизни на своих чердаках, например, стеклянные негативы, которые отыскала семья Мрозяк в сентябре. А в Нью-Йорке произошла случайная встреча с Тирзой Лауфер (Tirza Laufer), чьему деду, известному в Каньчуге еврейскому фотографу, принадлежали данные негативы. Неважно, где, когда и при каких обстоятельствах, но участники проекта всегда будут вести летопись памяти о Холокосте, и не только здесь. Каньчуга это символ многочисленных городов Восточной Европы, где когда-то жили евреи, которые потом погибли и были забыты.

Фельдштейн:

Недавно мы с Патриком встретились в Нью-Йорке в кафе, где готовят кошерную шаурму. Наверное, еврей и поляк из Каньчуги впервые с 1942 года вместе преломили кошерный хлеб. Возникло странное чувство ностальгии и узнавания. Это человек производит большое впечатление, вызывает симпатию и восхищение благодаря тому, что он хочет сделать, и что он представляет. Повествовательные линии и взаимопонимание у евреев и поляков весьма ограничены, и для примирения им нужна добрая воля и взаимное сопереживание. Однако евреям не очень интересно то, что поляки тоже были жертвами нацизма. А поляки не очень-то хотят, чтобы их обвиняли в зверствах, имевших место во время оккупации.

Евреи и поляки сосуществовали на протяжении столетий и понимали друг друга, хотя определенное недоверие между ними существовало, а антисемитизм в Польше присутствовал всегда. Но в Каньчуге и многих других местах, где были истреблены евреи, уже более 70 лет не существует значимых отношений между поляками и евреями. А Каньчуга является олицетворением данного явления.

Может, из этого ничего не выйдет, как бы нам этого ни хотелось. А может, благодаря этому поляки и евреи оставят прошлое в прошлом и попытаются понять друг друга, начав встречное движение к примирению. Многие потомки каньчугских евреев, с которыми я поддерживаю связь, довольны и благодарны за то, что было сделано на еврейском кладбище в Каньчуге. Если и дальше за этим кладбищем и братскими могилами жертв Холокоста будут ухаживать и проявлять к ним уважение, евреям этого будет достаточно.