"Футурист в мировоззрении столицы (Москвы - прим. пер.) абсолютно не ассоциировался с фигурой художника или писателя: это "прозвище" обозначало, с точки зрения самых элементарных требований времени, человека, который ставил себя вне закона, и, чем больше он перешагивал границы дозволенного, тем больше возрастало его право определять себя футуристом, и тем ярче горела звезда его славы". Слова российского журналиста, из статьи в газете 1915 года, посвященной русским футуристам - безусловно, самому значительному авангардному течению, шедшему почти в ногу с итальянскими футуристами, за которыми, однако, необходимо признать первенство в определении имени (вплоть до 1909 года, когда вышел "Манифест" Маринетти (Marinetti), молодые русские художники называли себя "людьми будущего", а с 1909 в лексикон интеллигенции вошло слово "футуристы").
Но из слов этой статьи и из даты, когда она была написаны, можно сделать вывод, что в 1915 году русский футуризм был уже пройденным этапом (все глаголы - в прошедшем времени). Но тем не менее, дух авангардизма, который призывал не признавать никаких правил, но смешать все во имя жизни, нашел в России благодатную почву, и развивался именно так: не художник, не писатель, но человек, может быть, даже сверхчеловек, который ставит себя "вне закона".
Конечно, звучит странно, что такая культура, как русская, черпала определенные стимулы для собственного обновления в культурных тенденциях страны со скудными двухсторонними связями, как Италия, в большей степени, чем в центре культуры начала XX века, как, например, Париж или Германия. И все же, общие черты с итальянским футуризмом есть, даже если они связаны скорее с первоначальным импульсом, первым побуждением, с взглядом на мир, чем с конкретным воплощением. На самом деле, в почти 140 произведениях сорока русских художников (среди которых 9 женщин, которые отнюдь не на втором плане) на выставке "Русский футуризм" в Аосте, заметны черты, восходящие к итальянскому футуризму, к парижскому кубизму, но нельзя не признать и специфическое, чисто русское, гордо азиатское своеобразие, которое находит в примитивизме и в традиционной иконной живописи точку отсчета для собственного воплощения. Современность, и даже больше - будущее, прекрасно прививается к заново переработанному стволу истинно русской традиции, и гениальные картины Малевича (а также Гончаровой, Розановой и Бурлюка, представленных на выставке, возможно, лучше, чем другие) могут сочетать абстракции священной иконы с излюбленными темами футуристов. В этом контексте, Маринетти, с его женоненавистничеством и милитаризмом, на первый взгляд, не имеет большого влияния. Чтобы понять общие черты, необходим более глубокий взгляд, необходимо заметить мятежный дух, который связан как с возрастом - юность, - так и с историческим моментом - социальные изменения, война, революция, - и который наполняет беспокойством того, кто - как в Италии, так и в России - понял, что уже коснулся будущего, но вынужден жить в обществе, все еще принадлежащем прошлому.
