"MZ": Господин Мюллер, что такое сталинизм? Можно ли сформулировать это понятие в нескольких словах?
Мюллер: Вряд ли. Однако важнейшим элементом его структуры является террор. Сталин лично и находившееся под его властью политбюро инициировали, придавали динамику террористическому режиму и осуществляли контроль над ним. Новым открытием является то, что во время Великого террора 1937 и 1938 годов больше всех пострадала не партийная элита, как в этом, нас пытался убедить, например, Хрущев, а население. На него приходится 90 процентов всех жертв.
"MZ": Чем отличается сталинский террор от нацистского?
Мюллер: У сталинизма была программа, мотивированная не расистской идеологией, а логикой террора, который был нацелен на весь народ. В 1934 и 1935 годах арестам подвергались так называемые асоциальные элементы, даже дети и молодежь.
"MZ": Террор прикрывается благозвучным словом "чистка". Политические проблемы решаются не политическими средствами, их просто уничтожают.
Мюллер: Или в качестве персонифицированных козлов отпущения или как ересь в ходе внутренних "чисток".
"MZ": Какими архивами Вы пользовались?
Мюллер: Прежде всего, тем архивом, который постоянно менял свои названия, так называемый архив Коминтерна в Москве. Сейчас он является частью Российского государственного архива социально-политической истории. Пользовался также Российским государственным архивом и Главным архивом Федеральной службы безопасности (ФСБ), являющейся преемницей КГБ.
"MZ": Трудно было получать к ним доступ?
Мюллер: К некоторым архивам доступ закрыт полностью, для других существуют чисто теоретические ограничения. Практически это зависит от пробивных возможностей и личных связей непосредственно на месте.
"MZ": Какие архивы особо труднодоступны?
Мюллер: Архивы ФСБ. Документы о жертвах можно получить лишь по предъявлению нотариально заверенного согласия родственников жертв. Чтобы найти родственников, нужно провести почти криминологическое расследование. Потом существуют трудности технического порядка. Например, в бывшем центральном партийном архиве: читальный зал, где можно знакомиться с документами Коминтерна, открыт только три дня в неделю, и на день можно получить только пять документов. При этом одна копия стоит один доллар США.
"MZ": Существуют ли за пределами Москвы, на просторах бывшего архипелага ГУЛАГа, архивы, которые могли унаследовать документы?
Мюллер: Например, в Казахстане есть документы о лагерном комплексе "Карлаг". У новых, молодых государств есть исключительно большой политический интерес к тому, чтобы эти материалы становились достоянием широкой гласности.
"MZ": Насколько точны сведения о характере смерти и ее времени, которые Вы получали о заключенных?
Мюллер: Причины смертей и их даты надо всегда перепроверять. В случае с Хуго Эберляйна (Hugo Eberlein) - члена ЦК КПГ и оппонента Тэльмана (Thaelmann) - приводится 1944 год. Между тем, известно, что он после страшных пыток был расстрелян и закопан 16 октября 1941 года на стрельбище НКВД "Коммунарка" в Бутово на окраине Москвы.
"MZ": Были ли доносительство и самокритика структурными элементами коммунистических организаций?
Мюллер: Да, об этом свидетельствуют указания и нравоучения Ленина и Сталина, начиная со времени создания Коммунистического интернационала в 1919 году. В 20-е годы внутрипартийные преследования и "чистки" становятся периодически исполняемым ритуалом. Это относится и КПГ, у которой уже до 1933 года образовался громадный архив с компроматом по поводу каких либо колебаний членов партии и другими материалами. Архив потом захватило гестапо.
"MZ": Документы свидетельствуют, что роли жертв и палачей меняются, а часто пересекаются друг с другом. Была ли возможность остаться морально "чистым"?
Мюллер: Были, конечно, не только "волки среди волков". Часто это были жены уже арестованных "врагов народа и партии", которые проявляли солидарность. Дела их, как правило, были небольшими, в них нет доносов.
"MZ": Видным эмигрантам было там несравненно труднее.
Мюллер: Тут можно говорить о различном характере поведения. Есть доносчики, которые становились таковыми под давлением, когда начинали вспоминать их партийную биографию 20-х годов: принадлежность к "правым" или "примиренцам". Есть желание жертв сопротивляться, и есть стратегия выживания, когда люди, уже давно опасающиеся за свою судьбу, из соображений профилактики заваливали устными и письменными доносами отделы кадров или НКВД. Были, разумеется, и исполнители, которые, пользуясь своим положением сотрудников управления кадров, собирали, например, все материалы и передавали их в НКВД. Тут не шла речь об угрозе своей собственной жизни, что приводило, как в случае с Гербертом Венером (Herbert Wehner), к тому, что такие люди проявляли чрезмерное усердие в доносительстве, как в интересах Коминтерна, так и НКВД. Идеологические убеждения, личное стремление к власти и бюрократическая логика преследования дополняли друг друга.
"MZ": Вы не считаете, что Венер - член ЦК КПГ и Исполнительного комитета Коминтерна - зашел слишком далеко?
Мюллер: Это тема моей следующей книги. Венер одним из тех, кто вел себя авангардистски, добивался проведения следствия до конца и даже хотел превзойти в этом "отделы кадров". Постоянно наносил удары по людям, находившимся рядом, и призывал тщательнее очищать партию от "вражеских элементов". Он один из тех, кто в 1937 году, во время своих четырех визитов на Лубянку, передавал туда подробные доносы.
"MZ": Можно ли объяснять аресты доносами, как, часто утверждают, это было в случае с доносом писателя Эрнста Отвальта (Ernst Ottwalt) (1901-1941) на писателя Виланда Херцфельде (Wieland Herzfelde)?
Мюллер: Это преувеличение. Доносы могли служить причиной арестов, но абсолютизировать их значение нельзя. Господствовала террористическая система, в которой каждого использовали в качестве доносчика.
"MZ": А как Герберт Венер чувствовал себя после 1945 года, понимая, что о его московской роли не могут не знать?
Мюллер: Он, без сомнения, был глубоко травмирован и в 1946 году написал вызывающую много вопросов свою приукрашенную автобиографию. В ней он попытался приуменьшить свою собственную роль во внутрипартийных схватках 20-х годов и скрыть отношение к многочисленным эмигрантам в Москве. Это касается, например, примиренцев, которых он преследовал особо. Они представляли собой течение в КПГ, после 1928 года примиренцы не захотели придерживаться ультралевого курса. Здесь он свою роль совсем переиначил.
"MZ": Он не говорит об этом?
Мюллер: Он умело соврал, используя полуправду.
"MZ": Что бы произошло, если бы он сказал всю правду?
Мюллер: Его бы послевоенная карьера в СДПГ никогда не состоялась.
"MZ": Это плохо, что она все же состоялась?
Мюллер: Он пережил внутренние изменения. Венер не был ни агентом Москвы, ни Хонеккера (Honecker), как это часто утверждалось. Он решительно отмежевался от коммунизма. О мотивах и времени этого обстоятельства можно лишь пока дискутировать.
"MZ": Можно предположить, что у Вас был шанс увидеть документы, связанные с таким человеком, как коммунист и актер Густав фон Вангенхайм (Gustav von Wangenheim) (1895-1975), который в 1936 году донес на многих своих коллег, в том числе, на Карола Нехера (Carola Neher). О чем бы Вы его спросили?
Мюллер: Вангенхайм, как и многие эмигранты, личность в биографии которых есть белые пятна. Я бы спросил его, что стало причиной его поступков: убеждения, стремление выжить, прагматизм или принуждение. Изменил ли он свои представления, находясь уже в Москве, и в какой мере он менял свои представления после 1945 года, во всяком случае, с самим собой наедине или в дневниковых записях.
"MZ": Его жена Инга (Inge) этого не сделала.
Мюллер: В 1954 году она опубликовала воспоминания "На широком поле". В них она в очередной раз прославляет московскую "самокритику", называя ее актом рождения нового человека. Это было не только выражением приспособленчества к позднему сталинизму ГДР, но и глубокого убеждения. Осознанная верность, "верность до гроба" становится отличительной чертой тоталитарных движений.
