Выходит новое издание воспоминаний генерала Вермахта Фридо фон Зенгера (Frido von Senger). Предлагаем отрывок предисловия Серджо Романо (Sergio Romano).
Фридо фон Зенгер не был юнкером (земледельческая аристократия восточных окраин), а значит, не принадлежал к прусской военной касте. Он родился в 1891 году в католической семье, принимал участие в первой мировой войне в кавалерийском полку и, несмотря на поражение Германии, решил стать военнослужащим. Но он не входил в число военных, которые замышляли путч и реванш, не был он и оппозиционером Веймарской республики. Ему нравилась эта карьера, но до войны он провел два года в Оксфорде и научился воспринимать все с должного расстояния. Ему нравилась кавалерия и ее истории, но он знал, что в будущем лошади будут нужны только для парадов.
Когда немцы начали осаду Франции весной 1940, Зенгер вернулся в те места, где он сражался двадцать лет назад, и стал командовать бронетанковыми отрядами. Но это была еще не война. В то время как французское войско, самое сильное в Европе на протяжении долгих лет с 1918 по 1940 годы, рассеивалось, англичане смогли отойти к Ла Маншу и спасти большую часть своей экспедиции. Сдача Шербура, где отряд Зенгера на несколько часов опередил генерала Роммела (Rommel), напоминает в описании автора один блестящий фильм пятилетней давности "Героическая кермесса" (La kermesse heroique), в котором Жак Фейдер (Jacques Feyder) описывает триумфальный вход испанской пехоты в мирное поселение во время войны тридцатых годов: мэр полон решимости защитить свой город от ужасов войны, городской совет напуган, но держится с достоинством, буржуа осторожны и озабочены только тем, как спасти свое состояние, трактирщикам и владельцам ресторанов безразлично, как выглядит форма их новых клиентов. Но в описании "завоевания" нет ни тени презрения или высокомерия.
Зенгер знает, что демократия Третьей республики безусловно слабее немецкой диктатуры, и ему не нравится повторять общие места нацистской пропаганды о моральном разложении Франции. Удовольствие победы не исключает симпатии к французам, восхищения перед их культурой и чувства человеческого сочувствия к психологическому состоянию побежденных. Он признает честь оружия: "Они действовали так, как им было предназначено судьбой и во благо родины". Если бы Мопассан (Maupassant) был знаком с Фридо фон Зенгером, он, возможно, не написал бы своих рассказов о франко-прусской войне 1870 года.
И не только. Генерал Вермахта пользуется короткими промежутками между одной компанией и другой, чтобы посетить замки и выбрать среди домиков тот, который наилучшим образом позволил бы ему вкушать "douceur de vivre" французской провинции. Воин любил деревню, хороший стол, удобные кровати, матовые светильники на стенах античных кухонь, комнаты, наполненные красивыми вещами. Он не был ни легкомысленным, ни жадным. Он был образованным и гуманным немцем, путешественником, любившим искусство и хороший стол. Даже в России, во время самого трагического этапа войны, ничто не мешало ему оценить улыбку женщины, тепло избы и свет иконы в углу комнаты.
Однако до российской кампании он провел долгий период времени в качестве связного офицера в итало-французской комиссии. Знал ли он Джайме Пинтора (Giame Pintor), который тогда нес службу в тех же кабинетах? Возможно, но между пятидесятилетним генералом и молодым лейтенантом вряд ли могли быть дружеские отношения. Зенгер был уже много раз в Италии и мог сравнить две диктатуры. Он сразу же пришел к заключению, что, на самом деле, это было двоевластие, смысл которого состоял в том, что Муссолини и король заключили что-то вроде перемирия.
Будучи консерватором до глубины души, он был убежден, что хорошо построенное государство нуждается в аристократической элите, состоящей из "независимых людей, не входящих ни в какие партии и способных на критику", и ему казалось, что в Италии "этот класс не так радикально отстранен от власти, как в Германии". Конечно, на его суждение о ситуации в Италии очень повлияла удручающая обстановка в Германии, где прежняя элита в большинстве своем находилась под властью Гитлера, но это помогло ему понять и оценить события 25 июля - 8 сентября. "Итальянский солдат, - пишет он, - не хуже и не лучше солдата любой другой нации. Италия Муссолини не была страной, лишенной боевых качеств".
Когда Германия напала на Советский Союз, Зенгер попросил и получил разрешение сражаться на восточном фронте. Он не был нацистом, не верил в превосходство немецкого народа над русским, и постепенно приходил к мысли, что победа Гитлера была бы несчастьем для Германии и для Европы. Но он был глубоко убежден, что у солдата в таких обстоятельствах нет другого морального выбора, кроме как сражаться. И на взгляд Зенгера, не было противоречия между его политическим суждением о войне и желанием сражаться на передовой, где опасность всегда больше. Ему казалось, что единственный способ успокоить свое сознание - это серьезно и с честью выполнять свою работу. Когда он достиг зоны боевых действий, то был рад констатировать, что другие генералы пришли к тем же выводам и что русский фронт, парадоксально, стал единственным местом в оккупированной Германией Европе, где можно было говорить плохо о Гитлере.
