Многие читатели, и еще больше критиков, может быть, не поймут, почему сегодня мы вспоминаем о дне рождения режиссера Андрея Тарковского (родившегося 70 лет назад, 4 апреля 1932, и умершего 29 декабря 1986). Ведь почти все уже привыкли к развлекательному кино или к пустым сожалениям по поводу опасных идеологий. И в чем-то они будут правы. Потому что это был художник, зачастую доходящий до крайности в желании наметить в своих фильмах сюжет совсем простой и аскетический, без напыщенности, а значит мудреный и скучный для западных зрителей, и уж совсем бесполезный для политических игр. И все же его кино было обширным, как русские топи и озера, как те реки, по которым все течет, среди плывущих коней, многоцветных икон, отходов с налетом только что совершенных гнусностей, собак, верных, как ангелы, безмолвных женщин, купающих детей перед домом, где все счастливы. Настолько, что через несколько дней после просмотра таких фильмов, как "Солярис", "Ностальгия", "Сталкер", "Андрей Рублев", в душе остаются и сверкают образы, ставшие от нее неотрывными, а привычные мысли разбегаются и становятся чужими. Как будто сама бедность этих образов, которые никак не пытаются помочь зрителю рассмеяться или расплакаться, желает просто существовать, а скучная и бессвязная естественность своими постоянными повторениями подчеркивает чистоту и запоминаемость этих образов. Вот почему Тарковский заслужил эту точную похвалу Ингмара Бергмана: Когда я открыл для себя первые фильмы Тарковского, для меня это было чудом. Я неожиданно очутился перед дверью в комнату, от которой до тех пор у меня не было ключей. Комната, в которую я всегда хотел войти, и где он сам, Тарковский, расположился со всеми удобствами. Кто-то выразил то, что я всегда хотел сказать, но не знал, как. Я считаю Тарковского великим за то, что он дал кино новый язык┘"
И действительно, что может быть более существенным, чем старые смутные комнаты или светлые, несмотря на убожество, дворы? Как на том большом космическом корабле, который движется по морю Соляриса, состоящему из странной коллоидной материи, наделенной таинственной властью отражать душу. Не некий возвышенный дух, а ту, настоящую душу, которая выражает сущность каждого: гниющая душа, состоящая из убожеств, в которых запрятано то, что каждый называет своим "я". Солярис отражает то, что есть, а не то, что хотелось бы, чтобы было, он отражает моральное состояние космонавтов. Это неприятное и невыносимое испытание и для них, и для любого, пусть даже оно будет мгновенным и только в мыслях. Но образы конденсируются в гнусных уродцев, наваждения и угрызения совести материализуются, получают от Соляриса собственную жизнь. Воскресают люди, которых кто-то сделал несчастными, оживают позорные, и даже мельчайшие нелицеприятные поступки, чтобы мучить вновь и вновь.
Земля Тарковского становится райской после эксперимента со злом. Она не является ресурсом, экологией или правом, она - наша судьба. "Я с абсолютной честностью прошу зрителя принять участие в памяти автора, в опыте этой памяти, в ее сомнениях, страданиях, в завоеваниях его ума. Так, чтобы фильм, для того, кто его смотрит, становился актом нравственного очищения". И действительно, на космическом корабле Соляриса Кельвин вновь находит свою жену, которая по его вине покончила с собой. Он переживает это горе, поскольку оно вновь встает перед его глазами, зная что ничего не может изменить в прошлом, он снова смотрит на то, чего не может переделать. Все истинные муки совести очищают, доводя до состояния почти безумия, вплоть до остановки времени. И Солярис уничтожает время в пространстве, все возвращается к комнате, где отец сидит среди книг, где лежит собака, а за окном льет дождь, очищая все. Уничтоженное время называется судьбой. Оно не имеет ничего общего с прихотями, оно осмеивает потребности и прогрессы.
И пространство. И время, которое растворяется в водах реки. И Апокалипсис, который дает выход времени. Впрочем, для Андрея Тарковского кино было такой формой искусства, которая использует время как свою первичную материю. То, чем для изобразительного искусства являются краски, для музыки - звук, для поэзии - слова, было время для кино. Кино - это скульптура времени. Отсюда неприятие первого плана, реализм, рассеянность сюжета. Потому что время очищает развязываясь и освобождаясь, как, на самом деле, происходит в жизни каждого: "необоснованные", "глуповатые" зарисовки, без видимой связи, скучные. Так, в фильме "Андрей Рублев" Тарковский не допускает ни малейшей напыщенности даже в финальной сцене.
Все происходит в уважении к чужой судьбе, которая проходит рядом. Как плоты спускаются по рекам, так на последний суд будут стекаться к Христу из темноты веков караваны судеб, писал другой человек, доктор Живаго. Впрочем, и для Тарковского наши судьбы - это только путь и испытание, но не осуждение. Только тот, кто не осуждает, видит мир таким, какой он есть, полным таинств и чудес. И помогает ближнему. Один отбывающий срок преступник написал Тарковскому, что он посмотрел его фильм, и стал совсем другим человеком, который никогда не убил бы. Тарковский предлагал испытание каждому, кто смотрел его фильмы, потому что каждый определял свою судьбу. Единственный честный способ объяснить жизнь.
