Как немец, я бы, пожалуй, назвал вторую мировую войну исключительно «трагедией чувства долга», такой вывод сделал несколько лет назад оберлейтенант вермахта Гельмут Шмидт (Helmut Schmidt). «Я был одним из четырех миллионов немцев, кто ни в коей мере не стремился к тому, чтобы стать героем. Но одновременно я был одним из четырех миллионов, кто стремился выполнить свой долг». Этой краткой констатацией бывший канцлер Германии подводит черту под моральной дилеммой целого поколения, которое, находясь под воздействием безудержной пропаганды, позволило использовать себя в преступных целях, за что было вынуждено заплатить смертями, ранениями и пребыванием в военном плену. Синонимом безумия войны вообще является отданный в конце января 1943 года приказ удерживать полностью утраченные позиции в котле под Сталинградом, следствием которого стали сотни тысяч бессмысленных жертв с обеих сторон.
Грядущая 60-годовщина сражения на Волге заставляет в большей степени, чем прежде, обращать внимание на судьбу отдельно взятого солдата-фронтовика, жертву идеологии уничтожения в безжалостном сражении один на один на улицах города. Удивительно, но с течением времени интерес к историческим фактам не ослабевает, наоборот, он, скорее, усиливается. В воспоминаниях людей, переживших ледяной ад Сталинграда, иногда проскальзывают трудно уловимые полутона, как бы желающие подчеркнуть героизм и боевой дух. Но в связи с неизбежной катастрофой десятки тысяч полуголодных и полузамерзших солдат чувствовали себя, как тот пехотинец, который всячески открещивается от любого упоминания о героизме: «Нас невероятно оскорбляло то, что нас прославляли, хотя мы еще были живы».
Объективный разговор о Сталинграде стал возможным только сегодня. С высоты шести десятилетий нам становится понятно, что слепое повиновение высокопоставленных военных («до последнего патрона») является «моральным кризисом безоговорочного доверия к фюреру», такой вывод делает историк Петер Штайнкамп (Peter Steinkamp). Благодаря Геббельсу (Goebbels) и Герингу (Goering), цинично и бесчеловечно преследовавшим свои извращенные цели и громадным жертвам на зимнем российском фронте в 1942-1943 году, Сталинград стал "бессмертным образцом немецкого воинского мужества».
Уже в 50-е годы, лишь только умолкли голоса изнуренных солдат, возвратившихся с войны и провозглашавших лозунг «Никогда вновь!», заинтересованные круги начали целенаправленно обелять роль вермахта. Ганс Гельмут Кирст (Hanns Helmut Kirst) в конце своей трилогии о войне «08/15», выпущенной миллионным тиражом, заставляет одного капитана в отставке (отнюдь не вымышленного) сказать следующее: «Это просто ложь, когда утверждают, будто когда-то были солдаты, которые стыдились своей формы, будто когда-то было невозможно найти настоящую немецкую женщину и мать, которая бы считала бессмысленной смерть на поле сражения».
Сегодня нужно сделать трезвый вывод о том, что Сталинград положил конец мифу о немецкой непобедимости. Для Гитлера (Hitler) город, носивший имя его заклятого соперника, имел значение в большей мере благодаря соображениям репутации, нежели соображениям стратегии. Город, вопреки утверждениям нацистской пропаганды, никогда не был «крепостью», он представлял собой беспорядочное средоточие жилых поселков, промышленных объектов и сортировочных станций. Гитлер, который видел в себе спасителя мира от большевизма, в своем ослеплении хотел «стереть» Сталинград с лица земли. Бой среди развалин при 35 градусах мороза по своей жестокости и ожесточенности являет собой, разумеется, особое измерение ужаса. Но сражение на Волге с учетом павших с полным правом вошло в длинный список поражений с наибольшими потерями.
Непосредственно к годовщине сражения на Волге на веб-страницах вечно вчерашних легенду освежат с учетом времени. Сталинград положил начало перелому не только в военной кампании в России, но и во второй мировой войне в целом. Этот тезис был бы приемлем, если бы существовала реальная перспектива выиграть войну. Ее, как дает понять военный историк из Фрейбурга Вольфрам Ветте (Wolfram Wette), фактически никогда не существовало. Когда было уже слишком поздно, то, что наступил конец, признали и убийцы за письменными столами в берлинском бункере фюрера. Битву под Сталинградом стали истолковывать по-иному, как понятие типичного крушения. А Геббельс пропагандировал «тотальную войну», будто можно было представить себе какую-то иную степень сравнения.
В эти дни на исторические картины наслаиваются сценарии грозящего военного удара по Ираку. Немцы впервые за свою историю в унисон выступают против войны. Спустя 60 лет, Германия стоит между Сталинградом и Багдадом.
