Журналисты существуют для того, чтобы ставить вопросы, по возможности точно отображать действительность и добиваться истины. Насколько это удается, если говорить о России? И в какой мере клише, предубеждения и интересы определяют образ самой большой страны мира, соседями которой мы являемся?
Разоблачающее отсутствие мысли здесь не редкость. Раньше, например, в семидесятые годы, режиссер требовал в учебной радиопередаче издавать булькающие звуки, когда пил русский. Все другие люди просто пили. Сегодня, в день президентских выборов, ведущий программы новостей прощается словами: в победе Путина нет никаких сомнений. А потом: на здоровье! Ни одному человеку не пришла бы в голову мысль говорить 'На здоровье!' в случае победы на немецких выборах. Мелочь, но это симптоматично для отношения к русским в целом.
Почему в сообщении о столкновении двух самолетов под Юберлингеном говорится: . . . российский 'Туполев' столкнулся с транспортным самолетом? Потому что таким образом решается вопрос о виновности?
Почему мы, обращаясь к США, говорим о патриотизме (это правильно), а если к России, то - о национализме (это, конечно, неправильно)? И в обоих случаях это выражение привязанности людей к своей стране? Националистические припадки не являются русской спецификой.
Нравственность и негодование
До сих пор с небольшим перерывом, вызванным горбачевской эйфорией, огульное осуждение и моральное негодование входят в стандартный репертуар комментариев немецких экспертов о России. Детали и подоплека событий зачастую остаются за рамками часто цитируемых сообщений. Почему? Потому что на передачи отводится слишком мало времени, а в газетах - слишком мало места? Поскольку детали, как это происходит в случае с Ходорковским, идут вразрез с политической корректностью? Потому что надо слишком многое объяснять, чтобы не испортить дело, будь то вопрос о свободе прессы или о Чечне? Или потому, что просто удобнее петь в хоре, чем исполнять соло?
Да, Путин взял под контроль телеканалы. Нет, свобода прессы не ликвидирована. Если уж быть циничным, то следует задать вопрос: какая свобода прессы? Свою кульминацию свобода прессы переживала, естественно, в последние годы правления Горбачева, окрыленная настроениями перелома и мотивированная высокими чувствами журналистов. При Ельцине свобода прессы опустилась до необузданной схватки в грязи. Те, кому принадлежали каналы, определяли, что должно выходить в эфир. С позволения сказать - дает ли государственный канал только позитивную информацию о правительстве, поскольку все другие запрещены, набрасывается ли частный канал на правительство только потому, что ему заплачено, - ни то, ни другое не имеет ничего общего со свободой прессы.
Да, верно, Путин контролирует сегодня почти всю систему формирования общественного мнения в стране. Он критикует журналистов, которые уж слишком большое внимание уделяют сенсациям и при этом упускают из вида интересы своей страны, но он же наложил вето, когда обе палаты парламента приняли решение о внесении изменений в закон о печати, который, практически, мог стать намордником для средств массовой информации. Российские журналисты направили президенту письмо с протестом, кстати, без особой надежды, и Путин закон все же отклонил.
Один украинский коллега, в дружеских чувствах к России, кстати, не замеченный, сказал мне недавно: тот, кто пытается сегодня судить о Путине и его политике однобоко, рискует очень сильно ошибиться.
Другая излюбленная тема, пройтись по русским, сморщив нос, обвиняя их в отсутствии гражданского общества. Мол, для его появления необходимо время, а предписать его нельзя. Но Россия переживает не тот период времени, когда гражданское общество могло бы сформироваться. С одной стороны, гражданское общество предполагает определенный уровень благосостояния и порядка, поскольку тот, кто каждый день сталкивается с проблемой выживания, не станет играть роль сознательного гражданина. С другой стороны, гражданское общество как раз и должно способствовать тому, чтобы развитие страны шло лучше, быстрее и гуманнее.
Речь, очевидно, о том, что надо поставить себя в положение тех, о жизненных реалиях кого ты собираешься сообщать. Только разговаривая с простыми россиянами, не представляющими ничьи интересы, и только когда не только наблюдаешь события, о которых хотят знать за рубежом, но и находишься в их гуще, появляется хороший шанс как-то разобраться во взаимосвязях и приблизиться к истине.
В этих разговорах сначала обнаруживается поразительная невозмутимость. Люди из западного общества часто путают это с равнодушием или даже со смирением. Но это не так. За этим - приобретенная с поколениями способность справляться с проблемами выживания.
И тогда, обращая свой взор в сторону Запада, появляется чувство отрезвления и разочарования. И реакцию среднестатистического россиянина можно было бы определить следующим образом: вы требуете, будто заведенные, политического решения чеченского конфликта. Мы бы с удовольствием, ведь там погибают наши парни. Но где ваше решение в Косово? Где оно в Ираке, в Афганистане, на Ближнем Востоке? Вы твердите о реформах и пытаетесь оказывать на нас давление, если мы делаем не так, как того хотите вы. Желаемое и действительное - две разные вещи, почему тогда вы уже не один год откладываете проведение срочно необходимых реформ у себя дома? Вы придираетесь к Путину, можно найти, что угодно, но он многое делает правильно, и он в разы лучше того, что у нас было раньше. Тут делать приходится нам, вы - только зрители.
Путин не может гарантировать абсолютную безопасность и экономический подъем, а как он это может сделать? Но это все же шанс. Дело в том, что самую большую опасность представляют собой не возврат коммунизма или стремление к великодержавию и неуправляемая демократия (даже наш министр экономики Вольфганг Клемент сказал недавно во время одного ток-шоу, что был бы рад проводить реформы, не считаясь с парламентом. . .), а такая банальность, как коррупция и падение нравственности. Это, кстати, больше тоже не является русской особенностью. Данная проблема в стране, находящейся на этапе преобразований, выглядит лишь драматичнее, чем в прошедших реструктуризацию благополучных государствах.
Германо-российские отношения зачастую отягощает вопрос, связанный с Чечней, хотя после событий 11-го сентября и произошло изменение в подходе к этой проблеме, как сказал канцлер Германии Шредер (Schroeder). Чтобы приблизиться к истине, не обязательно скрупулезно проводить черту между первой и второй чеченскими войнами. Когда десять лет назад Борис Ельцин спровоцировал войну, против этого были почти все военные и российское население. В российском обществе существовало большое понимание относительно предоставления Чечне большей самостоятельности. А мы на Западе навесили на Бориса Ельцина ярлык демократа, что, в отличие от его преемника Владимира Путина, давало ему существенно большую свободу действий.
В 1997 году, после первой чеченской войны, президентом Чечни стал Аслан Масхадов. Он относился к числу умеренных политиков, которые не думали о создании религиозного исламского государства. К сожалению, Масхадов не смог реализовать свои замыслы. Количество выступлений против остающегося русскоязычного населения, которое после первой войны и без того подвергалось притеснениям, росло. Новые органы власти Чечни наблюдали за этим, не принимая никаких мер.
Одновременно были введены строжайшие исламские нормы права: наказание палками, ампутация конечностей, казни, которые иногда демонстрировали в прямом эфире. Симпатии российского населения трансформировались во вражду. Масхадову не удалось добиться авторитета, и чем боязливее и осторожнее он действовал, тем больше на его шею стали садиться так называемые полевые командиры.
Исламский Че Гевара
Эти полевые командиры и руководители боевиков все больше входили в образ исламского Че Гевары (Che Guevaras), особенно, когда совершили нападение на соседнюю республику Дагестан. Но население этой республики не хотело освобождаться, уже по той причине, что не желало оказаться гражданами религиозного исламского государства. Прямо перед глазами был пример Афганистана, где люди вернулись в средневековье, а женщины в принципе не получали медицинской помощи.
Строго говоря, международное сообщество тогда было обязано солидаризоваться с русскими и подумать о совместной эффективной борьбе против террористических религиозных фанатиков.
В наших материалах мы, походя, упускаем из внимания тот факт, что вторую чеченскую войну вызвали кровавые нападения чеченцев на Дагестан. Факт то, что российская армия в первый раз со времени окончания второй мировой войны провела в Дагестане настоящую освободительную операцию. Эти слова принадлежат Сергею Ковалеву, правозащитнику, который не заподозрен в том, что является подпевалой российского правительства, и который в известной мере является преемником Андрея Сахарова: как политический аналитик и человек, призывающий к соблюдению прав человека.
Все сказанное не оправдывает эту войну. Оно не делает меньшими страдания, ничего не говорит о совершаемых в тайне преступлениях. Оно лишь - попытка устранить перекосы, появляющиеся тогда, когда Запад постоянно обвиняет русских в стремлении к великодержавию и в геноциде.
То, что происходит в Чечне, - трагедия. Никто не знает, как ее урегулировать. Трагедии являются таковыми не потому, что идет борьба не неправильного с неправильным, а борьба правильного с правильным. Потому-то это и трагедия.
