Французский философ Андре Глюксманн по-прежнему считает, что без Саддама Хусейна мир стал лучше и говорит об опасности оправдания во имя антиамериканизма массовой гибели людей, свидетелями которой мы становимся после событий 11 сентября.
Вчера в Мадриде Глюксманн (Glucksmann) представил свое последнее произведение 'Запад против Запада', в котором говорит об опасности фундаментальных изменений, грозящих нашей эпохе. Главная из них - нигилизм террористов, использующий любые предлоги для оправдания таких массовых преступлений как теракты 11 сентября или совсем недавние взрывы, прогремевшие в пригородных поездах на одном из мадридских вокзалов.
- Антиамериканизм по-прежнему приемлем в качестве обезболивающего средства от произвола террористов?
- Это общий феномен для всех тоталитарных режимов. Антиамериканцем был Гитлер (Hitler), антиамериканцем был Сталин, антиамериканцем был Хомейни (Jomeini), сегодняшний исламский интегризм также носит антиамериканский характер.
Все сильно изменилось. Нападение 11 сентября обладало такой амплитудой, что даже сегодня, по крайней мере, в Европе, люди по-прежнему не осознают, к каким широкомасштабным последствиям оно привело. В Европе все говорят об американской травме, но речь идет даже не о психологической травме, полученной американцами, а о потрясении, пережитом всей цивилизацией.
Мы вышли из эпохи атомной бомбы, которая находилась в руках семи крупнейших мировых держав, и перешли в эпоху использования человеческих бомб - террористов-камикадзе. Эти, последние, обладают не меньшей мощью. Если террористы сумели использовать их для нападения на Пентагон, их можно будет использовать везде: подобное оружие перестало быть привилегией крупнейших держав, любой может заполучить его. В этом и заключается одна из громадных перемен нашей эпохи.
- Какой эффект вызвали события 11 сентября?
- Мы по-прежнему не осознали масштабности событий 11 сентября и уж тем более 11 марта. Тем не менее, мадридские взрывы доказали следующее: новая угроза нависла не только над американцами. Там, внутри нее, находимся и мы, европейцы. Говорят, что мадридские теракты стали ответной мерой на участие Испании в иракской войне. Точно также можно сказать, что это ответ на афганскую кампанию или на изданный во Франции запрет на ношение хиджаба. Именно в этом заключается истинная перемена: сегодня для убийства мирных людей годится любое оправдание.
- Действительно ли сегодня, спустя год после начала оккупации, в Ираке закладываются основы глубочайшего противостояния между цивилизациями: с одной стороны шииты, с другой - американцы?
- Нет. Мне кажется, что шиитские волнения являются, скорее, доказательством раскола внутри самого ислама. Надеюсь, что Моктада аль-Садр (Moqtada al-Sadr) не сможет прийти к власти. Этот мятежный молодой человек пытается захватить власть, не соблюдая существующих правил. У него нет знаний, хотя он и выходец из хорошей семьи, однако, в отличие от Али аль-Систани (Ali al-Sistani) - верховного шиитского проповедника Ирака - он не поднимался верх по иерархической лестнице мусульманских священников.
Моктада попытался лишить Систани власти и даже убил некоторых из его помощников. Аль-Садр - нигилист в среде иракских шиитов, подобный же нигилизм существует и среди суннитов, которые убили, расчленили и сожгли живьем нескольких американцев. Это послание нигилистов: мы не боимся ничего, мы не признаем никаких табу.
- Может ли произойти так, что возможная ноябрьская победа Керри над Бушем обернется еще более негативными последствиями для Ирака и Ближнего Востока?
- Буш (Bush) попытается сделать все возможное для того, чтобы к ноябрьским выборам ситуация изменилась в лучшую сторону. Мы не можем ничего утверждать относительно планов Керри (Kerry) потому как он выступает с крайне противоречивыми заявлениями. Кроме того, мы во Франции привыкли, что президенты правых или левых взглядов очень быстро меняются, в лучшем случае это касается направления их политической программы.
Я крайне недоверчиво отношусь к тем надеждам, которые европейцы возлагают на Соединенные Штаты. Мы постоянно пытаемся априори судить американских президентов и зачастую ошибаемся. Трумэна (Truman) мы прозвали торговцем, а он отдал приказ об использовании атомной бомбы. Эйзенхауэра (Eisenhower) посчитали милитаристом, а оказалось совсем иначе. Первоначально Буша назвали изоляционистом, а в итоге он оказался интервенционистом.
Полагаю, что стоит перестать персонализировать американскую политику, потому как страной правит не только президент. Существуют группы давления и целая команда советников президента, наличие которых практически не позволяет предсказать политику отдельно взятого человека.
- Можно ли говорить о 'красной волне', которая сегодня катится по Европе после победы Сапатеро на выборах в Испании и левых партий на региональных выборах во Франции?
- Испанское влияние на региональные французские выборы я назвал бы экзотическим явлением. Обозреватели многих изданий не знали, как отнестись к подобному итогу голосования, потому как региональные выборы не настолько существенны. Проблема вовсе не в том, красные они или нет.
В Европе отсутствует своя четкая концепция внешней политики, мы сталкиваемся с тем, что Аснар (Aznar) по иракскому вопросу находит общий язык с Блэром (Blair), в то время как Ширак (Chirac) способен договориться со Шредером (Schroeder). Подобные союзы говорят о глубочайшем дефиците европейской внешнеполитической концепции.
Один весьма показательный пример. В декабре 1998 года - когда большинство правительств еще были консервативными - на заседание Совета Европы в Вене лишь Шредер и Массимо Д'Алема (Massimo D'Alema) были крайне удивлены, что во время встречи основное внимание было уделено служащим расположенных в аэропортах магазинов беспошлинной торговли, а не тому социальному и экономическому кризису, который разразился в России. Проблемы служащих магазинов касались лишь 2000 человек, но у Совета Европы так и не нашлось времени для того, чтобы поговорить о проблеме 150 миллионов россиян, которым нечего было есть. Ничего себе политическая слепота!
- Какую роль на этой новой политической арене играет Владимир Путин?
- Самым веским доказательством того, что Россия играет важную роль является ее включение в 'большую восьмерку', не в тот, привилегированный союз семи самых богатых стран планеты, но все-таки в 'большую восьмерку'. Россия Путина больше уже не является ни альтернативой для самых неблагополучных классов, ни идеологией. Сам Путин признал, что управляемая им страна лишь через 15-20 лет достигнет нынешнего уровня развития Португалии.
Так почему же она входит в состав 'большой восьмерки' и о ней так много говорят? Потому что у России есть возможность мешать. И мешать она может по трем направлениям. Во-первых, при помощи своего громадного ядерного арсенала. Во-вторых, потому что является одним из основных торговцев оружием в мире. Россия может вооружить кого угодно. За три дня до падения Багдада в иракской столице были обнаружены двое русских генералов, обучавших иракцев методам борьбы с американской бронетехникой. И, в-третьих, Путин может мешать и в экономической сфере. Москва продает нефть, газ, платину, алмазы, однако она ничего или практически ничего не вкладывает в собственную экономику. Подобная ситуация способствует громадному оттоку российского капитала в тот или иной налоговый рай, что в свою очередь приводит к росту коррупции.
Всем известно, что Саддам там и сям платил взятки политикам и журналистам-международникам, чтобы те поддерживали его борьбу против Соединенных Штатов. Однако это ничто, в сравнении с тем, что делает Россия, шантажирующая и порождающая страх в странах Запада. Сегодняшние политики точно страдают близорукостью и не видят подобной ситуации.
Они полагают, что лучше такая Россия Путина, чем страна, погруженная в хаос и порождающая один лишь страх. Именно потому они позволяют Путину проводить репрессию чеченского народа, преследовать демократов и самоуправствовать в СМИ.
