С субботы, 1 мая, Европа отделена от России всего на один шаг. Кремль выражает беспокойство по этому поводу. Многие россияне поддаются антизападным настроениям. Но писатель Владимир Войнович видит перспективу.
Москва. - Когда Владимир Войнович в начале восьмидесятых годов совершал поездку на катере по каналам Амстердама, он неожиданно увидел на одном из мостов написанные мелом по-русски слова: 'Дикий психопат'. Будучи не по своей воле изгнанником, писатель сразу почувствовал себя дома. Такого рода случаи характерны для его писательской деятельности, в ходе которой смешные события и личности, в конце концов, оказываются не такими дурацкими, как они поначалу представляются. В итоге получается, что именно они представляют безумную действительность. Ибо Владимир Войнович - пророк. Пророк не по своей воле.
Иллюстрацией этого является его биография. Войнович родился почти 72 года назад в Таджикистане. Отец был журналистом, мать - преподавателем математики. Сам он поначалу работал пастухом, столяром, сварщиком, районным инструктором по сельскому хозяйству, пока во времена 'оттепели' Хрущева не стал членом Союза писателей.
Менее чем через два года в Советском Союзе вновь наступило 'похолодание'. После того, как произведение Войновича 'Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина' - образец сатирического гуманизма - вызвало гнев властей, в 1974 году он был исключен из Союза писателей. Короче говоря, Войнович принадлежит к поколению, наиболее известным представителем которого является Александр Солженицын.
Произведения Войновича, может быть, еще более пророческие. Прежде всего, роман 'Москва 2042', написанный в начале 80-х годов и опубликованный в 1986 году, является предсказанием. Хотя в этой антиутопии Советский Союз продолжает существовать, - предсказание, разрушенное в 1991 году, - роман содержит элементы прорицания. Страна во власти Коммунистической партии государственной безопасности (КПГБ). Во главе стоит Генералиссимус - генерал КГБ, бывший ранее разведчиком в Германии, хорошо говорящий по-немецки. Он принимал участие в 'Великой августовской революции', получил звание героя за участие в битве за Улан-Удэ во время бурятско-монгольской войны. Теперь он неутомимо борется с коррупцией и бюрократией. Его энергичность - бисер для свиней. Народ хочет царя, который соединит церковь и государство, как в былые времена. В этом его поддерживает блудный сын Сим Карнавалов, вернувшийся на Родину верхом на коне, чтобы учить народ.
Замените персонажи и слова из 'Москвы 2042' на президентскую партию 'Единая Россия', Путина, Грозный и Солженицына, и вы окажетесь близко к России 2004 года.
'Пусть будущая действительность окажется непохожей на ту, что я описал. Конечно, моя репутация как человека исключительно правдивого в таком случае будет изрядно подмочена, но я с подобной участью готов заранее примириться. Бог с ней, с репутацией. Лишь бы жить стало полегче', - этими словами заканчивается 'Москва 2042'.
Когда Войнович писал это в 1981 году, Политбюро ЦК КПСС только-только лишило его гражданства за 'враждебность к государству'. Ему пришлось жить в Германии и Америке, пока в 1990 году советский президент Горбачев не отменил все декреты своего предшественника Брежнева. После неудавшегося государственного переворота августа 1991 года и последовавшего за ним распада Советского Союза Войнович вернулся назад.
Тогда он был 'полон надежд и энтузиазма'. Но по возвращении домой в Москву он вдруг обнаружил, что не может так же легко писать книги, как раньше. Тогда Войнович начал писать картины.
Владимир Войнович: 'Однажды жена принесла домой подарок от одного из своих учеников: натюрморт, купленный на одном из блошиных рынков. Я повесил картину на стену, но она мне не понравилась. Я купил краски и кисточки и начал ее дорабатывать. По-моему, натюрморт стал лучше. Я подумал: 'А напишу-ка я автопортрет'. Он не вышел и был скорее похож на карикатуру. Но на что-то он все же был похож.
В течение трех лет я, как одержимый, занимался живописью и не написал ни единого слова. Вероятно, тому виной мое разочарование в роли литературы. Хотя я, в отличие от Солженицына, не выполнял никакой миссии, тем не менее, я чувствовал долг перед обществом. Я должен был работать каждый день, я должен был говорить что-то важное. Неожиданно я все это растерял. Мне больше нечего было сказать. Поэтому я начал писать картины.
Я совершенно не собирался ни выставлять, ни продавать свои работы (в мае в Русском музее в Санкт-Петербурге открывается большая выставка - Ю.С.). Я все время намеревался на следующий день снова начать писать книги. Но когда я лежал ночью в кровати, то думал не о компьютере, а о том, что надо было доработать в картине, которую я писал.
Я бы сравнил писателя с врачом. Он нужен во время чумы. Пока продолжается эпидемия чумы, он с риском для жизни посещает чумные бараки, его имя у каждого на устах, и он пользуется огромным уважением в обществе. После эпидемии врач больше никому не нужен'.
Только в середине девяностых годов Войнович снова стал писать книги. Сначала он завершил 'Монументальную пропаганду'. В этом сумасбродном деревенском романе фигурирует 'маленький, коренастый руководитель': 'Одним своим взглядом он внушает страх мужчинам. Женщин он приводит в другое состояние, но он - импотент. Настоящим народным идолом может быть только тот, для которого нет иных страстей и искушений, кроме неограниченной власти над людьми и их душами'.
Роман еще лежал в типографии, когда в марте 2000 года Путин стал президентом. Затем Войнович написал 'Портрет на фоне мифа', в котором он развенчал Солженицына. Войнович сделал то, на что почти никто не осмеливался после триумфального возвращения Солженицына в 1994 году - максимум, что себе позволяли другие в отношение автора 'Архипелага Гулаг', это - игнорировать его.
Войнович: 'Солженицын - мое личное разочарование. Когда меня исключили из Союза писателей, я назвал Солженицына самым великим россиянином. От этого мне сразу же стало стыдно, но было уже поздно. Слово - не птица, улетит - не поймаешь.
Солженицын - хороший писатель. Но он не настолько хорош, чтобы никто не мог к нему приблизиться. Он - не Толстой. Я обнаружил, что он тогда лгал и сейчас все еще лжет. Он - бессовестный человек, эгоцентрист с тоталитарными чертами. Примеры? - Он остался равнодушным, когда женщина, помогавшая ему писать 'Архипелаг Гулаг', повесилась после допроса в КГБ. Даже 'Москву 2042', на мой взгляд, - невинную пародию, он рассматривал как предательство.
Солжефрения это - болезнь. Если пародия на что-то оказывается похожей, надо подумать о себе самом, прежде чем высмеивать других. Если она не похожа ни на что, можно высмеять автора.
Боже мой, как они были рассержены! В США тогда существовала поддерживавшаяся ЦРУ организация, которая издавала и распространяла русские книги. Мою в 1987 году они не хотели издавать. Они боялись. Это - мистика'.
- По прошествии многих лет считаете ли Вы трагедией смерть Андрея Сахарова в 1989 году?
- Войнович: 'Сахарова называли совестью народа. Но я думаю, что он не имел бы больше такого значительного влияния. Его общественная роль закончилась. Он никогда не смог бы стать президентом. Чтобы стать президентом, необходимо происходить из системы'.
- Диссиденты также потерпели неудачу.
- Войнович: 'Во-первых, мы все - советские люди. Как бывшие диссиденты, так и конформисты. Во-вторых, когда распалась советская власть, в партийном аппарате и в КГБ поднялись мощные силы, чтобы эту власть перехватить. Для них речь шла не об идеалах, а, как и во времена Советского Союза, - о кормушке: о деньгах и 'теплых' местах. Все диссиденты, которые случайно приобрели некоторую власть, были один за другим устранены. Новая волна демократов также не имела ни малейшего шанса'.
- Запад тоже виноват в этом. К вам приезжали орды советников с планами в два счета все приватизировать.
- Войнович: 'На Западе тоже есть мошенники. Огромное число мелких буржуа приехали с Запада в Россию и раздавали здесь свои визитки и взятки. Впрочем, это - шаблон. Во времена Советского Союза сюда приезжали миллионы интеллигентов, которые тогда не хотели видеть лагеря. До самого последнего момента, когда советская власть уже рассыпалась, они ничего не понимали. Люди на Западе почти никогда не могут выбрать правильное время для прихода в Россию. Они всегда опаздывают'.
- Потому что мы ничего не понимаем во вопросах власти. Для нас власть - второстепенное дело. А для вас это - основа?
- Войнович: 'Это даже больше. Наше общество признает только одного лидера. Наверху никогда не могут быть два человека. Были попытки это изменить. Даже коммунисты пытались это сделать. После Ленина и Сталина Хрущев хотел перейти к коллективному руководству. От коллективного руководства остался один человек - Хрущев. Когда в 1963 году его устранили, было снова коллективное руководство. Кто победил? - Брежнев! В тот момент, когда Горбачев начал думать о демократии, он все потерял. Он в недостаточной мере следовал российским традициям.
А сейчас? - Старая система снова восстанавливает себя в направлении одного лидера. Парламент, как противовес? - Мэр Москвы Лужков считает Думу хромой птицей с жирным туловищем, подрезанным левым крылом и без правого крыла. Не надо быть орнитологом, чтобы понять, что такая однокрылая птица не может летать. Ей не позволят летать законы аэродинамики. Но у нас такая птица летает. Эта птица у нас летала семьдесят лет и все еще не упала на землю.'
- Вы уже в шестидесятые и семидесятые годы столкнулись с этой дилеммой.
- Войнович: 'Тогда действительно были диссиденты, полагавшие, что российскому народу нужна монархия. 35 лет назад я хотел написать книгу под названием 'Россия без царя в голове'. Ведь русского 'без царя в голове' считают глупцом. Я сам - ориентированный на Запад демократ, а не монархист, но вынужден констатировать, что так оно и есть до сих пор.
Если бы Путин захотел, он мог бы через референдум стать царем. Над этим уже работают. Данное Путиным в 1999 году обещание замочить террористов (чеченских повстанцев - Ю.С.) в сортире оказалось достаточным, чтобы все общество было напугано, как пугается от клаксона старая рабочая лошадь.
Сейчас я настроен пессимистически. Но полное восстановление советских отношений невозможно. Для этого страну надо снова сделать такой, какой она была в 1937 году. Тогда вы должны сбить все спутниковые антенны с домов, выдернуть штекер из Интернета и отобрать у людей все факсы и принтеры.
При Сталине журналистов расстреливали. Хрущев сажал их в тюрьму. При Брежневе их увольняли. Путин относится к ним так, как будто они вообще не существуют. Культ личности Путина процветает, благодаря организациям, в которых он сам работал (КГБ - Ю.С.). Но это происходит без репрессий. Любовь народа процветает без кровопролития. Таким образом, мой пессимизм имеет границы'.
- Тем временем в России растут антизападные настроения. Вы нас боитесь?
- Войнович: 'Возможно. Но я думаю, что Россия как раз должна стремиться в Европу. России надо отказаться от своих амбиций стать великой державой. Но Россия не хочет отказываться от этого. Россия говорит, что армия должна стать сильнее, а вооружение - лучше, чтобы все нас боялись, а значит - уважали. Это совершенно ни к чему. Даже когда все говорили, что Россия слаба, Россия могла защищаться ядерным оружием.
Россия - не Ирак. Поэтому мы можем себе позволить построить настоящее демократическое общество. При этом важное значение имеет Европа. Россияне сейчас ездят в Европу и видят, как вы живете, видят, что армии могут быть разумно организованы. Если в западной армии погибает солдат, это знает каждый. У вас есть списки: кто, где и когда. У нас их все еще нет'.
- Пятнадцать лет назад россияне стояли в очереди на фильм 'Так жить нельзя'. В нем рассказывается о трех полицейских: жалкий милиционер из Москвы, играющий со своим пистолетом, мелкобуржуазный полицейский из Гамбурга, который каждый вечер неизменно ужинает дома с семьей, и герой с револьвером из Нью-Йорка. Публика хотела жить так, как полицейский из Гамбурга, но ассоциировала себя с ловким парнем из Нью-Йорка.
- Войнович: 'Молодежь всегда больше смотрела в сторону Америки: джаз, джинсы и джин. Это относится и к послевоенной Европе. Америка - действительно дикая страна. Этим она похожа на Россию. Но Европа стала положительным примером. В частности, потому что у вас относительно спокойно'.
- Этот пример Европа подает в области политики, экономики или культуры?
- Войнович: 'Дух и деньги, я бы сказал. Свободное общество с настоящими выборами и критикой оказывается более процветающим. В нем граждане могут больше, чем купить собственный дом и собственную машину, как здесь'.
- Есть ли у Кремля план в отношении этой Европы?
- Войнович: 'Нет. У него нет не только никакого плана в отношении Европы, но и никакого плана в отношении самой России. Путин - человек системы. Если он хочет быть европейцем, то только таким, какие были в ГДР. Его сознание говорит ему, что Европа может принести какую-то выгоду. Но его окружение и народ этого не понимают. Сам Путин - не ксенофоб и не антисемит. Но в подсознании ксенофобия и антисемитизм играют определенную роль'.
- Это звучит довольно беззаботно.
- Войнович: 'Наоборот. Я очень беспокоюсь. И не только о России, но и обо всем мире. Но я не исхожу из того, что люди воспримут мои слова как руководство к действию, что по прочтении моих книг они будут себя вести по-другому. Когда я пишу, я не думаю о последствиях. Толстой тоже так к этому относился: делай, что нужно и не думай о последствиях. Если бы я был кандидатом в президенты, я должен был бы думать о последствиях'.
- Что бы Вы сделали в свой первый день в Кремле?
- Войнович: 'Я бы написал заявление об уходе в отставку. К примеру, против коррупции нет никаких средств. Коррупция заражает все общество. Недавно один безупречный демократ сказал мне: 'Благодаря коррупции, я уберег моего внука от службы в армии'. Его не интересовало то, что внук какого-то другого человека будет направлен в Чечню'.
- Несмотря на это, Вы недавно написали: 'Авторитарный режим для писателя лучше, чем демократическая власть'.
- Войнович: 'Мы питали иллюзии, что свобода окажет благоприятное воздействие на литературу. Но оказалось, что свободному человеку литература не нужна. Ему нужны телевидение и Интернет. Он читает на пляже только триллеры или детективы. Это, действительно, - большое разочарование. Но свобода - величайшее благо. Если бы я должен был принести в жертву литературу ради свободы, я бы отказался от литературы'.
