Москва. Со строгим выражением плохо выбритого лица милиционер забирает наши документы и сует их в свой блокнот: 'Такси заказали? - Оно вам не понадобится, поедете со мной!'
Отказываться от такого любезного предложения человека в униформе, с большой звездочкой на погонах в России не стоит. И уж тем более на Кавказе. Даже если это происходит ночью. Со смешанными чувствами я сажусь в машину майора - частную 'Ладу' модели 'консервная банка'.
Бетон и колючая проволока
Мы находимся, собственно, на самой обычной границе между двумя республиками Российской Федерации. Но милицейский пост между Северной Осетией и Ингушетией больше похож на зону смерти во времена ГДР. Толстая бетонная стена с колючей проволокой наверху и бойницами, танк, кругом люди в военной форме с автоматами Калашникова на изготовку. Каждый обязан показывать свой паспорт.
Кто хочет пересечь эту границу, должен сменить водителя: спустя четыре недели после убийства детей в соседнем Беслане почти никто из ингушей не осмеливается появляться в Осетии. Осетины тем более не хотят в Ингушетию, - среди преступников были ингуши, а жертвами стали осетины. С 1944 г., когда своими изменениями границ Сталин поссорил эти два народа, ненависть - единственное, что их объединяет.
Зов о помощи
Шлагбаум открывается перед нами, и наш пьяный по виду майор жмет на газ. Мы молча едем в ночи по пустой трассе. Я незаметно набираю на мобильнике сообщение в редакцию: 'Нас арестовал милиционер из Владикавказа. Если в течение двух часов от нас не будет сообщений, просьба начать розыск'.
'Оружие? Наркотики?'
Поскольку и в будущем я собираюсь пересекать границу целым и невредимым, мне приходится делать хорошую мину при плохой игре. Прошло почти полвечности, когда страж порядка заговорил: 'Значит, вы журналисты? Незаконное что-нибудь везете? Оружие, наркотики?' 'Если бы везли, - проносится у меня в голове, - то уж точно не признались бы'. Но я сдерживаю себя и говорю: 'Нет, товарищ майор'. Затем, набравшись духа, спрашиваю: 'В качестве кого Вы забрали нас? Если мы временно задержаны, то Вам надо известить посольство. Но я предполагаю, что Вы, как гостеприимный человек, просто решили взять нас в попутчики?' Милиционер снова отвечает молчанием, более долгим, чем хотелось бы моим нервам. 'Если бы вы здесь были не по доброй воле, то не сидели бы так свободно', - пробурчал он наконец-то.
'Что это за звери!'
'Что вы, черт побери, потеряли у этих ингушей?', - спрашивает он, причем при слове 'ингуши' рот его искривляется, а машину подбрасывает. 'Что? Вы еще и интервью у них брали? Зачем? Какой смысл? А вы знаете, что это за звери!' Он останавливает машину и оборачивается ко мне: 'Один совет! Никогда не садитесь так просто в машину, как в эту! Брать иностранцев в заложники - это национальный вид спорта, вы можете быстро оказаться в какой-нибудь дыре'. Он ухмыльнулся: 'Если бы я сейчас захотел, чтобы вы исчезли, то вас уже никто бы не нашел'. Он видит, как от такого юмора в меня закрадывается страх, и это доставляет ему удовольствие.
'Что? Ингуши вам плохо говорили о нас, осетинах? Гады! Сейчас же поедем туда и поговорим с ними', - он жмет на газ и поворачивает машину. С большим трудом нам удается остановить его. 'Как ты попал в Москву? Зачем? Давно уже там? С кем разговаривал?'. Мне начинает казаться, что я нахожусь на перекрестном допросе, и все труднее становится сохранять спокойствие.
Я решил дать блюстителю закона мою визитную карточку, чтобы еще раз показать ему, что он имеет дело не с карманным вором, но он почти что вырвал визитницу у меня из рук: 'Что это? Дай сюда!' Вынув визитки тех людей, у кого я брал интервью, он возвращает ее: 'Это мне не нужно, у нас в милиции визиток нет'. Он внимательно рассматривает визитные карточки моих собеседников: 'Кто это такие? Что ты хотел от этого? Что тебе сказал этот?'
Не высыпаться за отечество
Мне приходится воспользоваться 'аварийным тормозом'. Я начинаю рассказывать о 'хороших связях с Кремлем' и Министерством внутренних дел, то есть с его начальством в Москве: 'Если у меня возникают проблемы, то я могу туда позвонить'. 'Мы сами себе начальники, - парирует он, но тон его становится мягче, - я 72 часа нахожусь на службе, не был дома, сплю только по 2 часа, в машине', - жалуется он. Видимо, он не пьян, хотя очень похоже, а просто очень утомлен от бессонных ночей.
Зачем он нас задержал? 'После Беслана многих тянет в Осетию, а некоторые выдают себя за иностранных журналистов', - отвечает он. Мое возражение, что немецкий паспорт невозможно подделать, не впечатляет его: 'Я тебе здесь любой паспорт подделаю. А если нужно свидетельство, что у тебя нет ноги, я тебе и его быстро достану'.
'Напиши, что мы правы'
Напишу ли я, что во всем виноваты ингуши, спрашивает он. 'Я хочу написать правду', - говорю я. Этого ему недостаточно: 'Напиши, что мы правы'. Я могу ему пообещать только, что дам слово обеим сторонам. Он же воспринимает это, чуть ли не как оскорбление и почти с презрением указывает нам, чтобы мы выходили. А на прощанье записывает наши адреса, - на всякий случай. Игорь включает карманный фонарик, чтобы посветить на бумагу. Наш 'страж порядка' берет его у него из рук: 'Хороший фонарик. Не буду возражать, если ты мне подаришь его!'
