Линия фронта проходит по середине огорода. Позицию держит Валентина Кундухова. Глубокие морщины избороздили ее лицо, словно горные ущелья Кавказ. Когда она смотрит на ржавую железную стену метровой высоты на своем участке, в ее светло-голубых глазах вспыхивают недобрые искорки. 'Они свирепствовали, словно звери', - шепчет старая женщина, и ее слабый голос почти срывается: 'Они все забрали у меня. Все, и моего старшего сына тоже'.
Осетинка называет свой дом 'пограничным пунктом'. Потому что сразу же за железной стеной, рядом с овощными грядками начинается 'вражеская территория' - участок ее соседей-ингушей. Валентина Кундухова и ее семья -авангард в войне, то разгорающейся здесь открыто, то тайно тлеющей. Женщина не знает точно, сколько ей лет, и так же не может сказать, когда точно началась эта война. Кажется, что она длится вечно.
Чермен - разделенное село: эта североосетинская община с 6 тысячами жителей неофициально поделена на сектора. В центре живут осетины, на окраинах - ингуши. Российские военные держат под прицелом обе стороны. Иностранцам практически невозможно отличить оба этих народа. Но единственное, видимо, что делает осетин и ингушей похожими, - это их ненависть друг к другу.
После массового убийства детей в Беслане, до которого всего 10 минут езды на машине, в Чермене царит страх. Среди преступников было много ингушей, почти 400 жертв - осетины. Кровная месть - одна из мрачных традиций этих мест. На днях закончится официальный траур по убитым. И тогда могут начаться новые убийства.
Чермен находится всего в 100 метрах от осетино-ингушской границы, проходящей по Пригородному району. Когда-то он был частью Ингушетии и весьма мирным уголком земли. Но в 1944 г. Сталин провел карандашом по карте и присоединил его к Осетии. Массовый убийца в Кремле стремился поссорить эти народы, чтобы они боролись против друг друга, а не вместе против Москвы. Преисполненный ненавистью, он обрушил ее на десятки кавказских народов. Он сам родился на Кавказе и прекрасно знал, что здесь быстро берутся за оружие. Москва разделяет и властвует и поныне. Осетия представляет собой передовой бастион христианства на мусульманском Кавказе. Ингуши, братский народ мятежной Чечни, считаются, напротив, людьми ненадежными. 'Без нас они бы поотрывали друг другу головы', - говорят политики в Кремле. 'Москва нас натравливает друг на друга', - жалуются кавказцы.
На каждом крупном перекрестке стоят танки российских военных. Солдаты в камуфляже и бронежилетах тяжело ступают по улицам с автоматами Калашникова на изготовку. Строгие команды смешиваются с лаем их собак. 'Беда неизбежна, - это только вопрос времени', - говорит мокрый от пота офицер. Он кажется пьяным, потому что трое суток бессменно находится на боевом дежурстве, на границе с Ингушетией - до Чермена рукой подать.
Граница эта всего лишь административная, как между федеральными землями в Германии. Но укреплена она, как 'железный занавес' во времена ГДР: кругом бетонные стены с колючей проволокой и бойницами, шлагбаумы. Почти никто из ингушей не осмеливается пойти в Осетию, а осетины - в Ингушетию. А кто хочет, тому приходится менять водителя, предварительно пройдя пешком через нейтральную полосу.
Ингуши и осетины ходят в разные школы, делают покупки в разных магазинах, разные почтальоны приносят им почту. Во время траура, на свадьбах и похоронах собираются только свои. Но оба народа одинаково страдают от бедности, безработицы и неясного будущего.
'Ингуши насмехаются над нашими детьми, ругают их, дерутся', - жалуется невестка Валентины Кундуховой. Сама старая женщина рассказывает, как в 1992 г. неожиданно на них напали банды ингушей: 'Они подожгли наши дома, убили наших детей'. Ее знакомые рассказывают, что их самих ингуши взяли в плен. 'Они согнали нас всех, словно скот, держали без воды и хлеба, не пускали в туалет и били, как захватчики заложников в Беслане', - утверждают они. 'Пока мы с ингушами живем вместе, мира не будет'.
Кундуховы хотят переехать отсюда, в осетинский сектор. Но денег на это нет. У сына Валентины нет постоянной работы. Только благодаря огороду, он может прокормить своих четверых детей. 'Осетины не сумасшедшие, чтобы купить наш дом - посреди ингушей, - говорит Валентина Кундухова, - а ингуши говорят себе: они все равно уберутся отсюда, и мы займем их дом бесплатно'.
По другую сторону стены, разделяющей село, на покосившейся скамейке сидит почти слепая женщина и перебирает стручки фасоли. Похоже, что она такая же старая, как и Валентина. Ее лицо тоже избороздили глубокие морщины. Она тоже живет за счет своих грядок, потому что у ее детей нет работы. Она тоже чувствует себя в изоляции. Собственно, эти соседки уже давно могли бы подружиться. Однако они живут в разных мирах, с разной правдой: Валентина Кундухова - осетинка, Мака Мизиева - ингушка.
'Чермен всегда был ингушским, - утверждает бывшая колхозница, - я родилась здесь!' Дважды ее изгоняли отсюда. В 1944 г. сюда пришли сталинские палачи, запихали сотни тысяч ингушей в вагоны для скота и отправили их в ГУЛАГи в казахской степи. Потому что они, якобы, сотрудничали с немецкими врагами. 'На каждой станции они выбрасывали из вагонов трупы', - вспоминает Мака. Ее слезящиеся глаза смотрят в пустоту. Осетинам приказали переселиться в Пригородный район и занять пустые дома ингушей, как Кундуховым.
В конце 50-х Хрущев реабилитировал ингушей; им было разрешено вернуться. В свои деревни. Но не в свои дома. 'В доме, где я родилась, жили осетины, мы не могли туда въехать, пришлось все начинать с начала', - рассказывает Мака. Шестеро из ее детей умерли в Казахстане. Муж умер сразу же после возвращения. Оставшихся в живых четырех детей она растила одна. Работала, как вол, с утра до вечера. Пока в 1992 г. снова все не потеряла: 'На нас напали осетинские бандиты. Они поджигали наши дома, бросали наших младенцев на съедение свиньям'.
Те же слова, те же слезы, с которыми обе старые женщины рассказывают о 6-дневной войне в Пригорном. Но если спросить их, кто сделал первый выстрел, их повествования расходятся. Фактом остается, что осетины победили, 60 тысяч ингушей вынуждены были бежать. Среди них была и Мака. Три года она со своими детьми и внуками жила в Ингушетии. В палатках и бытовках.
В 1995 г. она вернулась. От ее дома не осталось даже фундамента. А ее участок хотя и принадлежит ей официально, но ее на него не пускают соседи, потому что он находится в осетинском секторе. Как-то ее дети установили там бытовку. Но она сгорела в первую же ночь. 'Вот такие они, осетины, - говорит Мака, - разве можно с такими людьми жить рядом?'
Вот уже 9 лет, как Мизиевы живут в родной деревне, как беженцы. Вместе со знакомыми они делят 9 бытовок на улице Калинина. 100 человек ютятся в них. 'Что мы сделали осетинам? Мы жили здесь мирно. Почему у нас все отобрали?' - спрашивает Мака Мизиева. После убийства детей в Беслане, ингуши боятся ходить в осетинский центр села.
По другую сторону границы, в Ингушетии, и по сей день живет 19 тысяч беженцев из Пригородного района. Уже 12 лет они ждут возвращения. Руководит этими беднягами человек из Чермена, Казбек Султыгов, опрятный мужчина с толстым узлом на галстуке. Он возглавляет комитет беженцев в ингушском городе Назрань. Каждый день по пути на работу ему приходится пересекать строгую границу.
Перед его кабинетом стоят длинные очереди. Хотя ингуши официально могут вернуться в родные места, как распорядилась Москва, однако осетины знают, что делать. Их власти объявили многие территории водоохранными, поэтому ингушей не пускают в их дома. Ну а осетины, конечно, могут там оставаться.
'Мы, ингуши, в Осетии считаемся людьми пятого сорта', - говорит Султыгов. 'Выборы фальсифицируются, и хотя ингушей в Чермене больше, но правят осетины'. После трагедии в Беслане, как рассказывает Султыгов, осетины прогнали больных ингушей из больниц, а студентов-ингушей из университетов. В Осетии же можно услышать совершенно иную версию: поскольку ингуши заранее знали о страшном теракте, они заблаговременно покинули осетинские больницы и университеты. Оружие пока молчит, но пропагандистская война уже идет.
Во Владикавказе, столице Северной Осетии, конфликтом между этими народами занимается тоже человек из Чермена: Валерий Дзуцев. У него редкие волосы и необычный для темпераментных кавказцев, тихий голос. Этот осетинский историк считает, что в регионе земли хватит на всех. 'При трезвом рассмотрении ссорится не к чему. Но только нам, кавказцам, трезвое рассмотрение чуждо', - говорит он. Большую роль играют традиции, и многие стряпают из них свое политическое зелье. Последствия Дзуцев ощущает ежедневно. Когда стемнеет, во Владикавказе не найти такси, чтобы доехать домой до Чермена. Хотя до него всего 10 километров. Водители-осетины боятся нападения ингушей.
Да и самому Дзуцеву тоже приходится бояться. Из-за его сочувствия ингушам его упрекают в недостаточном патриотизме. Он осмеливается сомневаться в том, что только одни ингуши виноваты в этом конфликте. Прежде чем продолжать говорить, Дзуцев оглядывается по сторонам: 'Строго говоря, спорные земли, действительно, ингушские. Но разве правильно на несправедливость отвечать несправедливостью и изгнать осетин через 50 лет?' Дзуцев печально смотрит вниз: 'Часовой механизм у бомб, которые Сталин заложил на Кавказе, работает. И никто не знает, как разрядить их. А они могут взорваться в любую минуту'.
