Берлинская стена была символом 'холодной войны', материальным воплощением 'железного занавеса'. История со стеной была 15 лет назад прорывом к такому порядку в Европе и в мире, который означал окончание конфронтации и устранял опасность ядерной войны.
Когда я стал главой Советского Союза, вопрос о 'стене' часто поднимался на заседаниях Политбюро. Никто тогда не мог представить, что ее время уже сочтено. Возведена стена была, конечно, не по инициативе советского руководства, но с его согласия. Уже тогда, в период, когда партию возглавлял Никита Хрущев, Москва понимала, что стена вряд ли подходит в качестве защиты преимуществ социализма. Но ее возведение было однако признано в связи с напряженной обстановкой необходимым. Бросать на произвол судьбы ГДР не хотели.
Стена была искусственным творением, настоящим детищем 'холодной войны', этой трагической ошибки, ответственность за которую лежит на вышедших победителями из войны против фашизма странах - и это после такой войны! Раскол Германии, который, кстати, был инициирован не Советским Союзом, и появление ГДР были восприняты советскими людьми как расплата немецкого народа за преступления нацизма.
Откровенно говоря, существование ГДР в качестве одного из союзников Советского Союза позволило восстановить отношения между русскими и немцами, шаг за шагом преодолевать их боль, гнев, их враждебность, а иногда также их ненависть, оставшиеся в наследство от войны. Сотрудничество в экономической, научно-технической и культурной сфере, сближение образовательных систем, браки между немцами и россиянами, особенно среди молодежи, взаимное изучение языка - все это готовило почву для того, чтобы перелом, когда наступило время, был осуществлен без кровопролития.
Немецкая проблема
Без этого процесса не было бы ни Московского договора 1970 года, ни восточной политики Вилли Брандта (Willy Brandt) и Ганса-Дитриха Геншера (Hans-Dietrich Genscher), которую Москва спокойно восприняла и использовала.
С 'немецкой' проблемой я столкнулся с первых шагов 'перестройки'. ГДР и в значительно большей мере Западная Германия имели для нас существенное значение не только с экономической точки зрения. Нашей целью было всеобъемлющее развитие советско-германских отношений. Однако при этом для нас оставался неприкосновенным принцип 'нерушимости границ'.
Вопрос не оставался без внимания во время моих первых контактов с министром иностранных дел Германии Геншером, президентом Германии Рихардом фон Вайцзеккером (Richard von Weizsacker), с делегацией СДПГ во главе с Брандтом, а затем - также с канцлером Германии Гельмутом Колем (Helmut Kohl). Мои собеседники вежливо касались вопроса Берлинской стены, перспективы воссоединения немецкой нации. Я придерживался традиционной аргументации: мол, существуют официальные договора, пусть все будет так, как есть. Так захотела история, давайте, не будем ей мешать.
Во время визита в Федеративную Республику Германия летом 1989 года мне представилась возможность лучше познакомиться со страной и людьми. 'Совместное заявление', которое подписали канцлер Германии и я, указывало, в частности, на возможность больших перемен, но Гельмут Коль и я были едины в том, что 'единая Германия' станет реальностью не ранее, чем через десять или даже только через 50 лет.
До падения стены оставались, как мы это знаем сегодня, только три месяца.
На пресс-конференции после переговоров в Бонне меня напрямик спросили: 'Что будет со стеной?' Я ответил: 'В мире нет ничего вечного. Будем надеяться, что мы на правильном пути. Стена появилась в конкретной ситуации, ее появление было продиктовано не злыми намерениями. ГДР в то время справедливо решила отстоять свои суверенные права. Стена может исчезнуть, если будут устранены предпосылки, приведшие к ее появлению. Я здесь не вижу большой проблемы'.
Но в истории, на которую я по обыкновению сослался, произошел рывок, и, в частности, не только по нижнему, но и по верхнему слою. Перестройка в Советском Союзе дала импульс демократическим процессам в союзных государствах. Не осталось без воздействия и мое предостережение, которое я сделал в марте 1985 года во время встречи с ведущими представителями стран Варшавского договора: 'Вы самостоятельны и несете ответственность за свои действия, за свою политику перед своими партиями и перед своими народами. С этого момента ни на какое вмешательство из Москвы больше не рассчитывайте. Такого не будет'. Я придерживался своего обещания. В этом убеждалось все большее количество людей, хотя их 'вожди' были гарантированной независимости не совсем рады. Поскольку она означала ответственность без автоматического перекладывания ее на Советский Союз.
Уже весной 1989 года в 'железном занавесе' появились первые трещины: поток беженцев из ГДР на Запад принял массовый характер. Чехи и венгры этому никак не мешали, даже заметно помогали ему. Через несколько недель, осенью 1989 года, в ГДР возникло демократическое движение, включавшее сначала тысячи, а позднее миллионы людей, выступавших против режима Хонеккера (Honecker), а в принципе за воссоединение нации, даже если это и произошло несколько позднее. Взрывоопасным был объединительный потенциал. Когда в начале октября я прибыл с визитом в Берлин по случаю 40 годовщины ГДР и стоял рядом с Хонеккером на трибуне, я был поражен энергией и решительностью сотен тысяч немцев разного возраста, вышедших на демонстрацию, включая членов СЕПГ и СНМ.
Не видеть того, что за этой манифестацией стояла единая воля, было нельзя. Мне стало совершенно ясно, что режим обречен, и что часы истории все громче отсчитывают время, остающееся до наступления момента, когда флажок упадет, если говорить шахматными терминами.
Процесс объединения Германии начался с падения Берлинской стены. После этого он стал неудержимым. Но он регулировался изнутри и извне. В этом состояла главная изюминка мировой политики с конца 1989 года и весь 1990 год. 'Шахматная партия' перешла в эндшпиль. Она была отнюдь не легкой, порой острой. Приходилось учитывать слишком много самых разных интересов. Темпы объединения определял сильный порыв всей нации. Это движение можно было остановить только с помощью танков, опасностью развязывания новой большой войны, которую Европа не смогла бы пережить.
Новое мышление
Международное урегулирование немецкого вопроса явилось примером осознания большой ответственности и качества тогдашних политиков. Им было суждено решать поистине судьбоносную проблему развития мира. Это стало возможным, поскольку они руководствовались 'новым мышлением'.
Когда меня спрашивают, кто был главным героем объединения Германии, я, не задумываясь, отвечаю: россияне и немцы. Без того, что произошло в их отношениях в послевоенные годы, новая политика была бы просто невозможной.
Процесс имел много последствий международной значимости. Во время моей встречи с президентом Джорджем Бушем (George Bush) на Мальте, состоявшейся через месяц после падения стены, мы договорились и по немецкому вопросу. И мы известили - символически - об официальном окончании 'холодной войны'. Мы протянули друг другу руки и сказали: с этого момента мы наши страны больше не считаем врагами.
Годом позднее окончание вооруженной конфронтации было закреплено в Париже в 'Договоре 23'. Единая Германия получила тоже год спустя политический статус, достойный ее экономической мощи. Германия стала членом семьи демократических государств и перестала быть живым напоминанием о незаконченном после 1945 года деле.
Вскоре суверенными стали также страны Восточной Европы. Тормоз в форме образования блоков, мешавший европейской интеграции, был снова снят. То, что зрело под крышей 'холодной войны' и вскоре стали называть глобализацией, пробилось через развалины Берлинской стены на просторы. Началось формирование новой международной системы. Какой мы сделаем эту систему и будет ли ее движущаяся сила в наших руках, - это уже совсем другая история, конец которой пока еще трудно предсказать.
Падение Берлинской стены выполнило свою задачу. Оно произошло своевременно.
------------------------------------------------------
Архив ИноСМИ.Ru
Михаил Горбачев: 'Старое мышление' порождает все больше кризисов ("The Miami Herald", США)
