Андре Глюксманн опубликовал новую работу*, в которой он бичует современный нигилизм, говорит об ослеплении им.
- За Андре Глюксманном закрепилась репутация человека прекраснодушного. Над ним посмеиваются, когда он находит нечто достойным морального осуждения, когда нечто вызывает его негодование. Многие относятся к нему неприязненно, поскольку он выступил в поддержку американской интервенции в Ираке. Но философа этим не проймешь. И сегодня в новом, гневном эссе он возвращается к теме современного нигилизма. Предмет его пристального внимания - ненависть. Ненависть к евреям, женщинам, американцам. Ненависть, которая охватила мир подобно чуме, ненависть, стоящая по ту сторону 'человеческого, слишком человеческого', ненависть, которая предстает как вещь в себе.
В вашем слове о ненависти, Вы мгновенно переходите от самых острых проблем современности (Ирак, Чечня) к текстам греко-римской античности. Является ли этот принцип для Вас фундаментальным?
- Да, современность ставит проблемы, на которые я хочу ответить, прибегая к здравому смыслу, но также я руководствуюсь своим собственным культурным опытом. Я одновременно пытаюсь понять происходящее и объяснить, почему никто не хочет посмотреть происходящему в лицо. Это два разных вопроса, но они сопрягаются между собой. И я стараюсь связать эти проблемы с темами, вокруг которых вертится литература. В этом методе, к несчастью и вопреки моей воле, - моя оригинальность. Академическая философия не заботится о современности, лишь эпизодически проявляя интерес к ней. А журналистика редко прибегает к помощи библиотек.
Способность раскрывать механизмы ненависти - это свойство присуще лишь западной культуре?
- И да, и нет. Я считаю что интуиция, чувствительность к бесчеловечному - категория универсальная. Любая религия выносит за скобки то, что она отвергает: грех, зло и т.д. Но западная литература, и в особенности литература греческая, сопрягала между собой два вопроса: рассматривала зло как таковое и то, почему мы не замечаем этого зла, то есть наше добровольное ослепление. Агамемнон - царь царей. Но и этот владыка 'слеп' от рождения. Таково свойство нашей культуры: рассматривать зло с разных точек зрения, поставив его во главу угла, и одновременно воспринимать зло как знак нашего собственного ослепления.
Вы анализирует три формы ненависти: антисемитизм, антиамериканизм и женоненавистничество. Возможен ли плавный переход между столь различными уровнями реальности?
- Да, поскольку существует общее ядро: воля к разрушению. Ненависть требует, чтобы ее предмет был лишен права на существование. Это очень отличается от обычной враждебности. Можно критиковать ту или иную личность, например, Шарона (Sharon), Буша (Bush) или же женщин - за их действия. Но суть ненависти заключается не в критике действия; ненависть направлена на само существо. И это приводит к возникновению воли к уничтожению того, что подвергается критике.
Когда говорят, что американцы заслуживали того, что случилось 11 сентября 2001 года, из-за их надменности, за их империализм, - в итоге приходят к выводу, что взрывать здания вместе с их обитателями - это норма. Мишенью становится не действие, а существо. То же самое происходит и в случае ненависти к евреям, которая далеко выходит за рамки порицания поступков того или иного еврея. В случае женоненавистничества, те, кто ему подвержен, считают, что женщина должна носить чадру и должна сидеть в высокой башне, в ее четырех стенах.
Мы стараемся не замечать этой ненависти?
- Да, и так было всегда: об этом как раз свидетельствует древнегреческая литература. Но быть может, слепота стала всеобщей, поскольку ненависть несет в себе все больше ужаса. В силу своего воздействия она становится все более устрашающей, с того момента, как человек стал способен, орудуя пластмассовым ножиком, нанести ущерб, равный взрыву атомной бомбы. Ибо если террористы смогли разрушить башни Манхэттена, то можно разрушить и атомную станцию, сознательно спровоцировать новый Чернобыль. Ибо они обладают властью, которой уже не могут противостоять страны, имеющие в своем распоряжении ядерное оружие - средство сдерживания. Желание 'забыться сном', зарыть голову в песок, ни о чем не думать - становится тем более навязчивым, чем больше риск ужасного пробуждения. Поэтому мы предпочитаем говорить об американских иллюзиях, считать, что обостренное чувство опасности вызвано шоком, что реальность не дает поводов для страха. Но разрушение башен-близнецов - это реальность, а не игра воображения американцев.
В своем последнем эссе 'Мир, что наступает', Ален Минк (Alain Minc) отстаивает идею о том, что Америка рвет связи с Европой и все больше обращает свои взоры на Восток. Считаете ли Вы, что возможно 'лавирование' между континентами?
- Ален Минк - экономист, или, по крайней мере, он старается быть им, и он вовсе не берет в расчет стратегические реалии. Конечно, любому американцу может прийти в голову, что те, кто предал огню Нью-Йорк, могут собираться в своей ячейке в Гамбурге или Мадриде. Но очевидно, что Америка нуждается в Европе! Америка - это далеко не сверхдержава, и она почувствовала свою уязвимость. И это стало для нее настоящим открытием, поскольку она не подвергалась иностранным завоеваниям с 1812 года. Итак, Америка и Европа нуждаются друг в друге.
Если и есть смена курса, то она носит идеологический характер, не имеющий рационального объяснения ни с точки зрения экономики, ни с точки зрения стратегии. После того как рассудочные идеологии, такие как идеология расового превосходства или универсальная идеология победившего пролетариата, разбиваются о скалы реальности, от них остается лишь ненависть, например, антиамериканизм, который царит сегодня в мировом общественном мнении.
Не испытывают ли США, в свою очередь, ненависть к Франции?
- Нет. Франция всем своим видом показывает, что Америка ненавидит ее, также как Франция ненавидит Америку. Но ненависти нет, несмотря на то, что националисты есть везде, даже в США.
В своем 'Дискурсе ненависти' Вы продолжаете отстаивать право на вмешательство. Но чем это право отличается от права сильного, или от господства Запада?
- Совершенно верно, я отстаиваю эту точку зрения. Еще в детстве я думал о том, что есть необходимое вмешательство. Ибо, если бы мир вмешался в дела гитлеровской Германии и задавил бы гитлеризм в зародыше, то не было бы 50 миллионов погибших в той войне. Позднее, размышляя о Камбодже, я склонился к мысли, что следует дать юридическое обоснование этому праву на вмешательство. Режим Пол Пота унес жизнь трех миллионов человек. Кто положил этому конец? Это сделали вьетнамские коммунисты, а не Запад и не ООН. Вьетнамцы осуществили колонизацию Камбоджи, их цели были сомнительными, и я знал об этом с самого начала, но я всегда поддерживал эту интервенцию, по принципу меньшего из зол. Поскольку право народа на самоопределение не подразумевает права правительств на истребление народов. Поэтому прав тот, кто первым вмешается.
Даже если речь идет о тоталитарном режиме: это все же лучше чем массовое истребление населения. Нет, право на вмешательство не является исключительной привилегией Запада.
Если в Африке возникает риск ужасной массовой бойни, то лучше, чтобы в дело вмешивались африканские страны.
Какова доля ответственности американцев за тот хаос, что воцарился сегодня в Ираке? Вы ведь выступили в поддержку этой интервенции.
- Я считаю, что на них лежит часть ответственности, поскольку они не предусмотрели, что армия Саддама, то есть несколько сотен тысяч человек, поведет себя так же, как действовали отставные офицеры времен Наполеона, которые непрестанно сеяли хаос. Американцы не предугадали последствий войны Их ошибка в том, что они не стали смотреть в глаза действительности: они рассуждали так, как если бы в Ираке не было тоталитарного режима, в течение 30 лет мешавшего созданию гражданского общества. Когда происходит падение такого режима, очевидно, что демократия не установится за один день.
В этих условиях станут ли выборы, намеченные на 30 января, значимым событием?
- Их значимость относительна. Но они будут значимы для шиитов, составляющих 60% населения страны, и для курдов, которые составляют 20%. В том, что касается суннитов (20%), ситуация более деликатная: это меньшинство долгое время властвовало, и потому их реакция вполне нормальна - они плохо воспринимают то, что их подведут под общую мерку. Но даже если значимость этих выборов относительна, это все же лучше чем жить без власти, законно избранной. Еще раз повторюсь, демократия требует времени. Не будем забывать, что немцы только в 1975 году признали, что они не были завоеваны, но были освобождены американцами от нацизма. С моей точки зрения, для того, чтобы Ирак признал свое освобождение, потребуется меньше времени, чем в германском случае.
*'Дискурс ненависти', Андре Глюксманн, издательство 'Plon'.
____________________________________________________________
Спецархив ИноСМИ.Ru
Андре Глюксманн: Беслан: мораль и политика ("El Pais", Испания)
Андре Глюксманн: Что значит для нас 'День Д'? ("The Wall Street Journal", США)
Андре Глюксманн: Палачи тоже умирают ("El Pais", Испания)
Андре Глюксманн: Добро пожаловать в мир мегатерроризма! ("The Wall Street Journal", США)
Андре Глюксманн: Русская рулетка ("Die Welt", Германия)
Андре Глюксманн: Злодеяния Саддама заставляют содрогнуться ("Le Figaro", Франция)
Андре Глюксманн: Путин действовал как террорист ("La Vanguardia", Испания)
