Не так давно новый коллега представлялся сотрудникам. При этом на нем была футболка с эмблемой бывшего Советского Союза - СССР. Все желали ему успеха, но никто ничего не сказал по поводу его футболки. Поскольку с тех пор он ни разу не предложил ввести в редакции пятилетние планы, ясно, что речь идет об одноразовой шутке, иронии по отношению к элементу одежды. Тому, кто был раздражен советским символом, должно было быть стыдно.
Так, очевидно, думал и британский принц Харри, когда он недавно появился на одном праздничном мероприятии со свастикой на руке. 'Милый юмор позволителен', - решил он. Между тем, ему быстро стало ясно, что для шуток должны быть границы - на него ополчилась половина мира, его обязали на короткое время съездить в Освенцим, а в европейском парламенте раздались призывы сделать использование символов нацизма наказуемым.
Комиссар ЕС Франко Фраттини (вопросы юстиции), казалось, поддерживал призывы такого запрета нацистских символов, пока на прошлой неделе не столкнулся с призывом восточноевропейских европарламентариев запретить также и символы коммунизма: прощайте, серп и молот, адье, красная звезда.
Пока неясно, к чему приведет их инициатива (Фраттини заявил в среду, что ясность должны внести дебаты по этому вопросу), но восточноевропейцы поставили перед своими западноевропейскими коллегами интригующий вопрос: почему нельзя использовать символы одного режима убийц, но можно использовать символы другого режима убйиц? Другими словами, какая разница между нацистской нарукавной повязкой и советской футболкой?
Историки уже давно обсуждают этот вопрос и находят все больше сходства между этими двумя тоталитарными режимами. Однако сосредоточенная на самой себе западноевропейская публика, даже когда она состоит из европарламентариев, очевидно, бывает удивлена мыслью о том, что по своей мерзости коммунизм не уступал национал-социализму.
Сравнение бессмысленно и нечистоплотно, если его целью было бы определение, какой режим принес больше страданий. Двадцать миллионов убитых сталинизмом людей говорят сами за себя. 'Сталин утолял жажду кровью', - сказал когда-то Троцкий. То, что началось с массового голода в разных регионах страны и депортаций, закончилось Гулагом и камерами пыток.
Для иронии было мало места в раю для трудящихся. Его отведали на своей шкуре и братские народы Восточной Европы, на долю которых выпали свои показательные процессы и массовые убийства. И, тем не менее, вопреки вышесказанному, я должен сказать, что Сталин так и не стал Гитлером. Стал, но не на все сто процентов. В 1993 году в чешском провинциальном городке Литомысль мне удалось купить подлинный пропагандистский портрет Сталина. Он некоторое время висел в моем рабочем кабинете в Праге, пока я не подумал: 'Для шуток должны быть границы'. Повесить на стену такой же портрет Гитлера было бы немыслимо.
Я не знаю, какой вывод надо из этого сделать. Может быть, тот, который сделал Эрик ван Рей, предположивший в свой книге 'Политическое мышление Иосифа Сталина', что идеология, сделавшая возможным практиковавшееся Сталиным кровопролитие, нам ближе, чем идеология, сделавшая возможным кровопролитие, практиковавшееся Гитлером: 'Мы признаем идеал равенства, как наш идеал. В идеале неравенства мы видим лишь зловещую пустоту'.
Восточноевропейцы имели несчастье в прошлом веке пострадать от обоих идеалов, и это дало им, по крайней мере, восточноевропейским диссидентам способность видеть грозящую катастрофу в том, что преподносится как то или иное великое благо.
Не произойдет ничего плохого, если к ним будут прислушиваться в том случае, когда они говорят на основе своего опыта, как, например, делает Вацлав Гавел, защищая кубинских диссидентов. Гавел называет 'постыдным' принятое под давлением Кастро решение Европейского союза не пускать их на дипломатические приемы.
'Европейский союз отдает инициативу угнетателям и таким образом предает сам себя', - говорит Гавел. Это звучит серьезно, и это - действительно серьезно. Не всякое действие бывает уместным.
____________________________________________________________
Спецархив ИноСМИ.Ru
Серпом и молотом по коричневой шпане ("Nie", Польша)
