Я жертва коктейля. Коктейля, замешанного Сталиным еще до моего рождения. Этот напиток вообще-то и пить нельзя, но СССР проглотил его, не поморщившись. Сталин брал людей различных национальностей (в Советском Союзе таких национальностей было более ста), сгонял их вместе в армии, в сибирских лагерях и оставлял их там мариноваться на 10-20 лет, до тех пор, пока родные края не начинали им казаться чем-то очень отдаленным. А затем он отправлял их жить в другой незнакомый уголок этой огромной страны.
Был такой лозунг: 'Сталин умер, но дело его живет!' Это действительно так. Я жив, и я в определенной степени являюсь одним из дел Сталина.
Мой отец родился на Северном Кавказе, моя мать из Ленинградской области, где родился и я. Затем одна из великих волн советской миграции выбросила нас на Украине, где я и вырос. Мой родной язык русский. Я получил советское университетское образование (и, полагаю, неплохое). Я являюсь убежденным космополитом, а это не очень хорошо, когда речь заходит об украинском и русском истэблишменте.
Свое первое стихотворение я написал в семь лет. Муза снизошла на меня в связи с трагической смертью моих домашних хомячков. Я был тогда слишком мал и не много знал о свободе, предоставив ее своим хомякам в большем количестве, чем им это было нужно. Я позволил им свободно бегать по нашей 'хрущевке', которая состояла из двух смежных комнат и крошечной кухни. Одного придавило дверью, другого съел бездомный кот, когда я привел его к себе, чтобы быстренько накормить ливерной колбасой. Очевидно, этот кот понял, что хомяк более съедобен. Третий хомяк выжил, и стихотворение было посвящено ему. Но через несколько дней он соскочил с балкона нашей квартиры на пятом этаже. Возможно, это был акт самоубийства. Мое второе стихотворение было посвящено Ленину. Может быть, потому, что он, как и мои хомяки, был мертв.
С тех пор я писал и прозу и стихи, но меня не публиковали, поскольку в моих строках отсутствовал 'социалистический реализм'. Однако вооружившись рукописью своей первой повести, которую я написал, будучи еще студентом, я посетил самые разные уголки Советского Союза. Меня приглашали в клубы и в кружки для чтения моей повести вслух. Мне оплачивали проезд, меня кормили, поили портвейном и селили к людям, с которыми я раньше совершенно не был знаком. Это было прекрасное, полное романтики время. Дружба была гораздо более важна, чем любые деньги.
Затем я вступил в период 'детских рассказов'. В двадцать пять лет меня наконец призвали на военную службу. Я был охранником в одесской тюрьме. Я сказал своему командиру, что являюсь писателем, и он радостно воскликнул, что организует для меня кое-какую 'писательскую работу'. И организовал.
Почти каждый вечер я оставался в кабинете командира один на один с пишущей машинкой, электрическим чайником, коротковолновым радиоприемником и автоматом Калашникова на случай объявления тревоги в тюрьме. В мои обязанности входило писать доклады, которые потом зачитывались с трибуны регулярно проводившихся партсобраний. Сначала я делал это только для своего командира, но затем я начал писать и для других офицеров. Я сочинял эти выступления очень быстро, делая вырезки из пропагандистских военных журналов и наклеивая их на бумагу. А остаток вечера я проводил, сочиняя детские рассказы.
Так прошло полтора года. Затем наступила эпоха Горбачева. Он встряхнул Советский Союз, и тот развалился на части. Не эмигрировав, и даже не сменив места жительства, я оказался в другой стране под названием Украина.
На меня оказала влияние общая эйфория, вызванная новым независимым статусом Украины. Я выучил украинский язык, поэтому никто не может усомниться в моей лояльности украинской культуре. Но я продолжал писать на русском языке, будучи убежденным в том, что в стране, половину населения которой составляют русскоговорящие люди, обе культуры могут существовать бок о бок в духе равноправия.
В первые месяцы независимости мои украинские знакомые из литературных и культурных кругов сказали мне, что если я хочу стать настоящим украинцем, я должен начать писать на украинском. Я объяснял, что мой родной язык ни в коем случае не является на Украине иностранным, и что мне будет гораздо труднее писать на языке, который для меня не родной. Ряд моих друзей сделал вывод, что я враг украинской культуры. Критики согласились забыть обо мне и о других писателях, пишущих на русском языке. Время от времени мое имя всплывало на собраниях, посвященных вопросам украинской культуры, причем чаще всего в следующем контексте: 'Мы заставим Куркова писать по-украински!'
Я продолжал писать на русском языке и публиковать свои книги, и мое имя оказалось практически забытым в украинских литературных кругах, когда внезапно, в 1999 году было объявлено, что моя повесть 'Пикник на льду' стал первым европейским бестселлером, написанным постсоветским автором.
Будучи за рубежом, я представлялся как украинский писатель, пишущий на русском языке. Однако журналисты часто называли меня просто русским писателем, что вызывало ликование отрицательно ко мне настроенной украинской прессы.
Мои книги не отражают Украину в очень положительном свете, а это также дает повод для критики. Одна писательница, пишущая на украинском языке, заявила, что она имеет право критиковать Украину, а для меня будет более логично ограничиться критикой России.
В 1999 году я начал регулярно посещать Европу, устраивая публичные чтения. Однажды вечером в Мюнхене, когда я закончил читать свое произведение, один украинский студент вскочил со стула и попросил аудиторию не обращать внимания на то, какими красками я обрисовал Украину: 'Коррупции нет. Президент Кучма великолепен. А Курков пишет для врагов Украины'.
Мое отношение к русскому языку вызывает критику в мой адрес как в России, так и на Украине. Я считаю, что Россия больше не обладает монополией на русский язык и на русскую литературу. Раскол Французской Империи привел к появлению франкофонов. Подобным же образом развал советской империи дал толчок появлению русскоязычного населения. Россия не торопится признавать этот факт, но то, что пишут на русском языке люди, живущие на Украине, составляет часть украинской культуры. Таким образом, Гоголь, писавший на русском языке, является украинским писателем.
Надо сказать, что после оранжевой революции пушки языковой битвы умолкли. Во время демонстраций на Площади Независимости русские и украинцы наконец стали равными. И сейчас никто не может обвинить меня в том, что я пишу нелепые вещи об это стране. В моих рассказах могут присутствовать нереальные элементы, и юмор может быть черным, но после того, как в президентской кампании принял участие человек с уличным образованием и двумя судимостями за уголовные преступления, вы должны будете согласиться с тем, что любое произведение постсоветского сюрреализма находится лишь в шаге от далеко не смешной реальности.
Что касается России, мне кажется, что эта страна раз и навсегда отвернулась от меня. Мои книги там больше не продают, хотя не так давно их можно было увидеть на прилавках книжных магазинов от Владивостока до Санкт-Петербурга.
Недавно в российской прессе меня назвали украинским националистом, пишущим на русском языке. Когда я рассказал об этом своим украинским знакомым-националистам, они долго и громко смеялись. Я тоже смеялся, но на сердце у меня было не так легко.
Мне грустно видеть, что сегодняшняя Россия угнетена своей легко ранимой гордостью. Мне тоже не нравится, когда передо мной закрываются двери. Мне это не нравится точно так же, как не нравится и то, что историческая озлобленность Украины в отношении России иногда проявляет себя в виде антикурковских настроений.
Книга 'Вопрос смерти и жизни' (в английском варианте 'A Matter of Death and Life' - прим. пер.), написанная Андреем Курковым и переведенная Джорджем Бердом, опубликована издательством Harvill.
