Почти два десятилетия Андрей Сахаров был главным рупором инакомыслия в глухо молчавшей стране. Несмотря на то, что его держали под постоянным наблюдением, он не просто поднимал голос в защиту прав человека. Он постоянно появлялся на судах над диссидентами, устраивал пресс-конференции в собственной квартире, а после того, как его выслали из Москвы, боролся против преследования членов своей семьи, устраивая голодовки, которые наверняка ускорили приближение его смерти. Как бы там ни было, он - как практически никто другой - показал, что отдельный человек все же может выдержать давление тоталитарного режима.
В новую книгу 'Дело Андрея Сахарова' (The KGB File of Andrei Sakharov, Yale University Press, 386 страниц, 45 долларов) вошло обширное предисловие Джошуа Рубинштейна (Joshua Rubenstein), заместителя директора организации Amnesty International по северо-восточному региону, и 146 документов дела, заведенного на Сахарова в КГБ. Конечно, это далеко не полный рассказ об отношениях Сахарова с органами госбезопасности. Подробности многих лет постоянного наблюдения и преследований были уничтожены, когда сотрудники КГБ, как сообщает пресса, сожгли 583 тома 'оперативных документов' по наблюдению за Сахаровым в 1988 и 1989 годах. Так что полную историю интриг КГБ против него мы, наверное, не узнаем никогда.
И все же документы из этой книги проясняют многое - прежде всего реальное отношение советского руководства к Сахарову. И, кстати, попутно развеивают некоторые мифы, которые и сегодня актуальны в советологических кругах.
В первую очередь, из собранных документов становится понятно, что советским лидерам диссиденты были далеко не безразличны. Всех их, включая Сахарова, активно обсуждали - не только их деятельность, но и их разговоры, их конфликты и их личности.
В одном из документов говорится, что демонстрация 10 декабря 1977 года на Пушкинской пощади в Москве по случаю Дня прав человека, была спланирована в квартире Сахарова. Ту демонстрацию КГБ практически удалось сорвать - его стараниями многие диссиденты до площади так и не добрались. Однако Центральному комитету все же доложили, что на площади собрались семь-восемь 'нигде не работающих молодых людей из семей сионистских элементов'.
Еще один доклад ЦК от 26 апреля 1976 года, автором которого был председатель КГБ Юрий Андропов, посвящен передвижениям Сахарова. Сахаров и его жена Елена Боннэр ездили в Якутию к его близкому соратнику Андрею Твердохлебову, высланному в деревню Нюрбачан (Nyurbachan). Из КГБ доносили, что беседы Сахарова и Твердохлебова сводились 'в основном к бытовым темам'. Однако поездки Сахарова беспокоили руководство сами по себе: Андропов предложил членам Академии наук поговорить с Сахаровым и 'указать ему на нежелательность поступков, могущих отрицательно повлиять на его здоровье'.
Кроме непосредственно отношения руководства к деятельности диссидентов, эти документы также позволяют составить мнение о том, насколько на судьбы диссидентов влияло отношение к ним Запада. Например, в 1977 году советские власти разрешили жене Сахарова выехать в офтальмологическую клинику в Италию. Обычно подобные просьбы советских граждан оставались без удовлетворения, однако Андропов послал в ЦК записку о том, что Боннэр лучше выпустить. Хотя, как он писал, она вполне может использовать свое пребывание за границей в 'антиобщественных' целях, 'сам факт того, что ей позволено выехать в Италию, существенно снизит уровень ее активности'.
Такое же беспокойство из-за внешнего давления отражается и в предложениях по поводу того, что дальше делать с Сахаровым. В итоговом документе по делу диссидента Андропов пишет, что, хотя деятельность Сахарова полностью подпадает под действие Статей 64 (измена Родине) и 70 (антисоветская агитация и пропаганда), привлекать Сахарова к суду было бы нецелесообразно. Расследование и сам процесс могут занять три-четыре месяца, а за это время Запад успеет организовать множество 'громких антисоветских акций'.
С учетом сложившихся обстоятельств он рекомендовал выслать Сахарова из Москвы в какой-нибудь регион страны, закрытый для посещения иностранцев. Через семь лет, с началом перестройки, Политбюро вернулось к вопросу о месте жительства Сахарова и решило позволить ему проживать в Москве, поскольку 'его возвращение в Москву означает меньшие политические издержки, нежели его постоянная изоляция в Горьком'.
Еще один вывод, который можно сделать по прочтении документов - для многих, кстати, и самый неожиданный - заключается в том, советские лидеры сами не очень серьезно воспринимали то, что казалось бы, и предназначалось для внутреннего употребления. Это неудивительно, ведь отчеты КГБ полны выдумок. Например, в одном из документов говорится, что Сахаров готовился к самосожжению - Елена Боннэр утверждает, что это совершенная чушь. Агенты КГБ сообщали, что приглашение из Израиля невесте сына Боннэр пришло от 'некоей тети Фейгин, реально не существующей'. Однако Тамара Фейгин - действительное лицо, мать зятя Боннэр, проживавшая в Израиле. Далее, в 1985 году КГБ сообщал, что Боннэр собирается выехать из Советского Союза на лечение после окончания советско-американского саммита в Женеве. Связь с саммитом - чистая выдумка.
Одному из документов эта предрасположенность ко лжи придает поистине зловещее звучание. Речь идет о докладе в ЦК, в котором заявления Сахарова о том, что агенты КГБ убили переводчика Константина Богатырева и нескольких людей, встречавшихся с Сахаровым, названы клеветническими. В документе говорится, что Богатырев был убит в пьяной драке, хотя тело его нашли внизу лестничного пролета его дома, а умер он от удара в голову. Смерть остальных, как там написано, наступила 'по причинам бытового характера'. Официально же КГБ никогда не признавал, что об этих таинственных смертях что-либо известно вообще.
В общем и целом, 'Дело Андрея Сахарова' - это важный урок американским политикам и горько-иронический комментарий к вопросу о 'реализме'. Реалисты Никсон и Киссинджер, в угоду 'высшим интересам' разрядки, старались не поднимать вопрос о правах человека в своих переговорах с Москвой. Подтекстом же такой постановки вопроса было то, что оказание давления по вопросу прав человека все равно никакого результата бы не принесло.
Однако сама готовность сесть за стол переговоров с представителями тоталитарного режима означала, что этот тоталитарный режим уже усиливается, не давая при этом никаких гарантий того, что он будет выполнять взятые на себя обязательства. Именно этот парадокс 'разрядки' не давал покоя Сахарову - разрядка, говорил он, ненадежна сама по себе, если она не связана с прогрессом Советского Союза в вопросе соблюдения прав человека. Его попытки показать это Западу и стали одним из факторов, из-за которых Андропов как-то на встрече с офицерами КГБ назвал Сахарова 'внутренним врагом номер один'.
Смешно, но, как следует из собранных в книге документов, именно Андропов понимал, насколько велико значение диссидентов и насколько важно было продолжать оказывать на них давление. 'Отказ от активных мер по пресечению политически вредной деятельности 'диссидентов'', - писал он в ЦК, - 'чреват самыми серьезными негативными последствиями. Идти на принципиальные уступки в этом вопросе невозможно, поскольку они приведут к предъявлению нам других неприемлемых требований'. Иначе говоря, власти не было иного выбора, кроме как 'давить' диссидентов, поскольку терпимость к инакомыслию была бы первым шагом к разрушению тоталитарного режима.
Автор статьи работает в Гуверовском институте (Hoover Institution), Хадсоновском институте (Hudson Institute) и Университете Джонса Хопкинса (Johns Hopkins). Его последняя книга - 'Предрассветные сумерки: Становление криминального государства в России (Darkness at Dawn: The Rise of the Russian Criminal State) - вышла в издательстве Yale University Press.
____________________________________________________________
Избранные сочинения Елены Боннэр на ИноСМИ.Ru
Прощай, любимая 'Свобода' ("The Moscow Times", Россия)
Еще один 'показательный процесс' Путина ("The Wall Street Journal", США)
Владимир Потемкин ("The Wall Street Journal", США)
'Тоталитарный Путин' ("Der Standard", Австрия)
Елена Боннер: Пленник в Копенгагене ("The Wall Street Journal", США)
