Недавние гастроли Жванецкого в Киеве в очередной раз показали, что Михал Михалыч сегодня как никогда нужен и зрителю, и слушателю, и читателю. И не только в Украине. Его прерогатива - видеть суть под покровом эмоций, мишурой страхов, опасений и пустых надежд и оглашать нам истину в безжалостной форме своих коротких, с вечно обманутым предчувствием финала фраз. В эксклюзивном интервью 'ЗН' Жванецкий рассказал, как относится к идее второго государственного языка в Украине, о встречах с Путиным, Кучмой и, естественно, женщинах.
- Недавно в Киеве появился дополнительный тираж вашей книги 'Мой портфель'. . .
- Мне больше всего нравится именно 'Портфель'. В нем все собрано, выбрано, выжато редактором. А сам я никогда не могу решить, что лучше, что хуже. Я либо все забракую, либо все печатаю. Мне тяжело выбрать:
- Несмотря на популярность, в советский период вы опубликовали лишь тоненькую книжечку 'В помощь художественной самодеятельности' и сборник 'Год за два'. Почему? Неужели так давила цензура?
- Во времена Советского Союза мы все были единомышленниками, шли единым фронтом. И поэтому, когда я писал против советской власти, центр аплодировал тихо, в штанах, под одеялом, но там раздавались аплодисменты: Популярность была огромная, но особого свойства, она не способствовала изданию моих книг.
- А просить о помощи кого-нибудь из 'центра' не пытались?
- Был случай. . . Однажды мне позвонили домой, на Малую комсомольскую в Москве, и спросили, смогу ли я приехать в гости к Николаю Викторовичу Подгорному, председателю Президиума Верховного Совета. Это был последний год Подгорного у власти. Я согласился встретиться с ним, и зять Подгорного привез меня к своему тестю на старом-новом 'мерседесе' вагонного типа, подарке Аденауэра. Николай Викторович жил на улице Толстого в квартире из шестнадцати комнат. В нее входил даже гостиничный номер. Всюду стояли презенты. Там я впервые увидел квадрофоническую систему, новый цветной телевизор - подарок Насера. После экскурсии по квартире меня пригласили к столу. Как обычно, из угощения был поросенок и гречневая каша, каждая крупинка которой - миллиметров десять. Подгорный неожиданно вынырнул к столу из недр квартиры и попросил почитать что-нибудь. Я всегда читал после поросенка. Прервав меня, хозяин спросил: 'А поострее есть что-нибудь?' Я ему - про министра мясомолочной промышленности. 'А еще острее?' 'Николай Викторович, я не диссидент, иначе меня бы уже давно посадили. Я сатирик, нет у меня ничего поострее'. Подгорный так же, как пришел внезапно, так и ушел. А мне нужно было попросить у него, чтобы помог что-нибудь издать. Я говорю его дочке, симпатичной такой, офтальмологу, что у меня к нему вопросы были, а она в ответ: 'Ничего он тебе не сделает. Сиди, кушай'. Антисоветски были настроены все, в том числе и Подгорный. У него был тогда конфликт с Брежневым, и Николай Викторович хотел, чтобы я его усталые нервы щекотал. Но ему было страшно, чтобы кто-нибудь из диссидентов приходил, лучше такой мягкий, как я. Непонятно, кто первый антисоветчик - он или я? Оказалось - он, Подгорный Николай Викторович.
- Жванецкий и власть: Тема, которая всегда будет актуальной, причем для обеих сторон. . .
- Леонид Данилович Кучма вспоминал, что где-то мы с ним встретились в его бытность директором 'Южмаша' и он рассказал мне об одном их интересном проекте. . . 'Допустим, атомная война с Америкой. Все, война прошла, никого нет, вокруг выжженная пустыня. И тут у нас, в Днепропетровске, из-под земли выезжает, абсолютно автоматически, последний паровоз, без людей, с ракетой, нацеленной на Америку. Ракета запускается - и мы побеждаем! Нас там, правда, нет, но мы побеждаем'. Владимир Владимирович Путин однажды сказал: 'Помню, как вы выступали в нашем Управлении'. Действительно, я выступал у них на юбилее. А перед этим концертом выступал в ДК Кировского завода. Пришел, разделся в общем гардеробе. Стою на сцене, читаю. Смотрю - за кулисами два здоровых кагэбиста держат мое пальто, а номерок-то у меня в кармане! Когда они начали за мной следить? С Управлением надо быть осторожным.
Недавно в одном из московских журналов мне на глаза попалась фотография, на которой я принимаю Президентскую премию из рук Путина. Пример, прекрасно иллюстрирующий, насколько я заискиваю перед начальством. В зале Кремлевского дворца стоит президент, перед ним я (показывает, чуть наклонившись вперед и протянув руку. - Г.Б.) принимаю награду - коробочку и диплом. Ну, прям прогнулся перед начальством! На самом же деле Владимир Путин, когда вручал награду, не меняя позы, сохраняя свою любимую вертикаль, вдруг меня спрашивает: 'Машину нашли?' Этот вопрос меня всегда ставит в тупик, потому что пресса уже написала, что машину вернули. А я единственный, кто утверждает, что ничего не нашли! Что значит мой голос после всех? Президент тепло спрашивает: 'Так машину нашли?' Я отвечаю: 'Нет'. А он тихонечко говорит, едва шевеля губами: 'Надо владеть приемами дзюдо'. А я же плохо слышу из-за орущих динамиков и переспрашиваю: 'Что?!' Он мне снова: 'Надо владеть приемами дзюдо'. 'А я не владею'. 'Ну так приходите вместе со мной тренироваться'. Ничего не понимаю, спрашиваю: 'Куда - в Кремль?' 'Как он себе это представляет?' - думаю. 'А когда у вас тренировки?' 'Вам скажут'. 'Вы позвоните?' 'Вам позвонят'. 'Так мне купить одежду какую-то?' 'Вам все скажут'. Сами понимаете, шутил президент, а я только потом, позже сообразил. . . Ради разрешения на демонстрацию борьбы с властью приходится целовать так, чтобы не отблагодарить, и кусать ее так, чтобы не обидеть.
- Даже не знаю, как подойти к вопросу о женщинах в вашей жизни. . .
- А у меня отношения с женщинами не кончаются никак! Прямо какая-то трагедия, ужас! Уж что я только об этом ни писал, как ни старался избегать, как ни хотел успокоиться - нет! Я все время очень остро чувствую появление женщины, ее интеллект. Безумно остро, до сумасшествия, чувствую интеллект красивой женщины, физически чувствую красоту женщины без интеллекта и у меня огромная тяга к разговору с женщиной неброской красоты. Потому что я-то мужчин не знаю, а с женщиной могу говорить о мужчинах, потому что она их знает. Я знаю женщин, поэтому могу рассказать о женщинах. И это очень длинный, бесконечный разговор, если удастся ее спровоцировать. Но самое интересное - услышать от любимой женщины, что она думает о ее мужчине. Более острого, захватывающего разговора на минном поле я не знаю. Наверное, это самое лучшее, что бывает в жизни.
Сегодня меня волнует отношение в обществе к женщинам после пятидесяти. Они исчезли с экранов, не ходят в кино, не появляются в театрах. Они беззащитны, не выходят из дому, они совершенно не нужны, как инвалиды. Целое поколение ушло из жизни, и никто не спрашивает: где они? Именно эти женщины дают стиль, моду, вкус к красоте, к изящной словесности. Они делают политику, сохраняют жизнь мужей, сохраняют для нас наших гениев. Потеряем их - уйдут и их мужья, люди конкретного результата. Останутся трескучие, бессмысленные политики и несколько олигархов, личная жизнь которых никого уже не интересует. Исчезнувшие женщины создают королей и полководцев, они второй ряд в политике, а этот ряд главный.
- Михаил Михайлович, а как вы определяете истинный талант в своем 'цеху'? Ведь такое количество юмористов и сатириков на всех телеканалах. . .
- Просто. Чтобы определить талант мужчины, посмотрите, какая женщина рядом с ним. Я хорошо знаю, какие прекрасные женщины возле Юры Стоянова, Ильи Олейникова, Максима Галкина, возле меня. Вспомните, какая женщина была возле Брежнева, возле Хрущева, Сталина? Не можете вспомнить? Не было их у них. Все было, а вот таких у них не было. Вот я и говорю: ты сам такой, какая женщина возле тебя. Ты в ее вкусе. И когда твои друзья-юмористы в шутку целуют стул, на котором она сидела, и говорят: 'Ну, ты даешь, Миша, где ты ее нашел?', ты отвечаешь: 'Не надо врать, не надо похабничать, не надо говорить то, из-за чего родители выводят детей с дневного концерта, - и народ выделит тебе такую'.
- А вы верите в то, что можно изменить мир к лучшему? С чего надо начинать?
- Надо усвоить простую истину: жить должны все. В этом я уверен абсолютно. Именно этот постулат всегда отвергается экстремистом, который утверждает, что жить должны не все, и очень конкретно и точно, аргументированно и убедительно говорит, кто жить не должен. Этот очень противный, этот вообще виноват, а этот столько натворил: Сначала нам надо принять главный постулат - жить должны все. А дальше будем разбираться.
- Что особенно огорчает вас в последнее время?
- Ну не меняемся мы! Проявления антисемитизма дикие. И это только десять процентов от всех огорчений. Не дает покоя бедность и то, что ты вынужден жить лучше. Я не стесняюсь слова 'вынужден', потому что как популярный человек, ты все равно будешь жить лучше. Где бы ты ни был, тебя пропустят без очереди, тебе дадут и заплатят просто потому, что тебя любят. Но ты платишь душой, дикими огорчениями, потому что не можешь смириться с бедностью, в которой живет твой народ. Мы грязнее, а очень хочется быть чистыми, чтобы улицы были чисты физически, чтобы чистыми были ботинки, машины, туалеты. Что для этого надо? Не могу понять. Северная Канада, Финляндия в таком же климате, почему там чисто? Огорчает отношение к старикам и к детям.
- Но ведь что-то приносит и радость. Над чем чаще всего смеетесь?
- Да не смеюсь я сейчас. Это на бумаге получается смешно. Я совсем не смеюсь, я страдаю. Вообще всегда вызывают смех именно мои страдания, они получаются такие смешные, но сейчас они иногда бывают действительно грустные. Юмор рождается в одиночестве, но в зале должен кто-то быть. Для юмора всегда нужны слушатели. А что сейчас произошло? Низкий уровень культуры плюс рыночная экономика. В этих условиях артист вынужден продавать себя, быть самоокупаемым. И он постепенно опускается, ищет, в какой нише публика. Самое страшное для меня - это перевоплощение артиста из интеллигентного человека в того, который обращается к публике. Надо постараться не перевоплощаться, остаться тем, кем ты есть. Как бы Сергей Юрский ни обращался к публике, он всегда остается интеллигентным человеком. Мне трудно выступать в сборных концертах, потому что я не могу конкурировать с примитивными шутками. Они смешнее, но не веселее. Надо быть веселее, а веселье вызывается неизвестно чем. Я не знаю, как с этим можно бороться. Надо начинать со школы, с преподавателей языка и литературы - как у меня было.
- Как вы думаете, нужен ли сегодня Украине русский язык как второй государственный?
- Я, честно говоря, поддерживал идею двойного гражданства и русского языка. . . И сейчас продолжаю ее поддерживать. Мне это остро необходимо, потому что пишу по-русски. Моему сыну Митьке сейчас десять лет, и если мы будем ездить из Одессы в Москву, то я бы хотел, чтобы он знал русских писателей, выбирал язык и был свободен в этом выборе. Чтобы русский был для него такой же родной, каким был для меня в сорок пятом - сорок шестом годах, когда у меня был Борис Ефимович Друкер, преподаватель русского языка, и Лидия Евменьевна, преподаватель украинского языка. Я получал пятерки и там и там. Учил украинский, очень хорошо говорил и не думаю, что это предмет гордости. Обычное явление.
- Какие темы вы чаще всего обсуждаете с сыном?
- Например, что такое 'стыдно'? Как объяснить другому, что такое 'неловкое положение' в наш век. Я говорю сыну: допустим, сосед обрушивает свои стены на твоем потолке. Как ты ему объяснишь, что этого делать нельзя или надо хотя бы договориться? Но ты объясняешь. И вот когда ты это ему объясняешь - ты в неловком положении.
- Знаю, что у вас в Одессе дом, где 'каждый кирпич - это чьи-то аплодисменты и окно заполнено водой наполовину'. Часто там бываете?
- Этот дом - единственное, чем горжусь. . . Ведь я так часто ошибался в проведении линии политики партии, в осмыслении, даже в обозначении линии политики партии и в своем собственном выборе. Но тут я не ошибся! Потому что, к сожалению, Москва настолько сейчас загадочная, непредсказуемая, и есть там что-то такое под ковром. В Одессе мы живем четыре-пять месяцев в году.
- Переехать в Украину 'насовсем' не собираетесь?
- В России очень стойко любят власть. В Украине, как мне кажется, сейчас уже все по-другому. Но изменения больше касаются экономики, а не культуры. Москва всегда высасывала все из республик, из провинции, и все это оседало там. Я не могу пока пожертвовать великой атмосферой Москвы - творческой, литературной, художнической, - атмосферой, которая есть только в этом городе. Даже поколение, которое идет на смену, тоже питается этим духом. Нельзя, чтобы все это быстро распадалось.
- У вас есть фраза: 'Не хочется быть пророком - неприятно видеть, как твои предсказания сбываются'. Что-то из недавних пророчеств уже сбылось?
- В начале этого года я написал, что Всевышний, к сожалению, всегда очень строго следит за балансом. Он уж постарается, чтобы ликование не осталось безнаказанным. Тем более что те, кого выпихнуло наверх, всегда думают одинаково. Ну и мы это знаем, и они знают, что мы это знаем.
- Михаил Михайлович, а что такое зло?
- Зло - это пришедшее к власти добро.
