Обычно президенты делают категорические заявления только в тех случаях, когда их правота подвергается сомнению. 'Единственное, чего нам нужно бояться, - это сам страх'. 'Я не мошенник'. 'Ситуация в стране стабильная'.
Поэтому очевидно, что в среду на саммите 'большой восьмерки' президент Джордж Буш заявил: 'Россия - не враг' именно потому, что многие считают иначе.
Обмен риторическими залпами между Москвой и Вашингтоном привел к тому, что над их отношениями нависли темные тучи. Владимир Путин уподобил Соединенные Штаты нацистской Германии, испытал новую межконтинентальную баллистическую ракету и пригрозил вновь нацелить ядерное оружие на Западную Европу. Буш и Кондолиза Райс обвиняют Путина в отходе от демократии в России - кстати, это неопровержимое обвинение.
Неужели русский медведь вновь пробуждается от спячки? Неужели еще немного, и мы окунемся в новую 'холодную войну'? Неужели через 20 лет после саммита Рейган-Горбачев, падения берлинской стены и крушения Советского Союза Россия и Америка вновь становятся врагами?
Что-то происходит. Эпохе прозападных устремлений России - гласности, перестройки, приватизации промышленности и легкого разоружения - настал капут. Но в данном случае Буш прав: мы не враги. По крайней мере, нет ничего, что с неизбежностью толкало бы нас к этому.
Придерживающиеся противоположного мнения падают жертвой ментальности 'холодной войны'. Под этим я подразумеваю не столько взаимную враждебность между США и Россией, сколько тенденцию считать другие державы друзьями или врагами, как будто между этими двумя полюсами ничего нет.
Эта тенденция унаследована от эпохи 'холодной войны', когда земной шар был разделен на две сферы - капиталистический западный блок под руководством Америки и коммунистический восточный блок под руководством СССР - и странам, желавшим иметь стабильную позицию в мировой политике, приходилось выбирать одну из этих двух сторон. (У немногих было достаточно ресурсов или наглости для того, чтобы найти себе место в мире, сыграв на противоречиях между двумя лагерями, но даже в этих случаях конкуренция и господство двух сверхдержав определяли правила игры и варианты выбора).
Крах Советского Союза и последовавшее за ним окончание 'холодной войны' поколебали всю эту глобальную структуру. Многие поначалу поверили, что Америка обрела позицию превосходства ('единственной сверхдержавы'). Но, по сути, мир оказался в состоянии квази-анархии. Страны, ранее вынужденные прогибаться перед покровителем своего блока, могли теперь преследовать собственные интересы.
Эпоха официально оформленных альянсов закончилась, правилом стала смена партнеров по коалиции. Для американцев это противоречие между их указаниями и действиями остального мира было чем-то новым. Когда Франция отказалась поддержать вторжение в Ирак, реакция была маниакально озлобленной - переименование французского картофеля , бойкот вин Бордо. Но эта паника отражала всего лишь недоразумение. Вряд ли Франция стала врагом Америки, но именно так ее неожиданно восприняли американцы. Привыкшие к ментальности 'холодной войны', они решили, что страна, оспаривающая интересы Америки и блокирующая ее политику, может быть ей лишь врагом.
Россия - не Франция. Она не разделяет те основополагающие западные ценности, которые объединяют Францию и Америку (несмотря на противоречия, порой возникающие между ними). Но то, что мы видим сегодня в России, напоминает то, что было в 2003 г., когда Франция выступила против Соединенных Штатов по вопросу войны в Ираке. Государство (в случае России - большое, все более сильное государство) реализует собственные интересы.
В 1990-е американцев (да и европейцев) испортили драматические реформы Михаила Горбачева и Бориса Ельцина, которые в годы краха советского коммунизма героически бросились в объятья Запада - разрушив советскую империю, разоружив советскую армию, отменив цензуру, создав свободные рынки.
В силу многих причин великие эксперименты не принесли желаемых результатов. Кое-кому - особенно, в Москве и ряде других городов - реформы оказались очень выгодны. Но у большинства населения дела пошли плохо. А, по сравнению с другими странами западного мира, присоединиться к которому пытались Горбачев и Ельцин, российское государство было слабым и обнищавшим. Реформы же высветили и усугубили этот факт.
При Ельцине приватизация промышленности не была столь масштабной, как полагали многие на Западе. Под контролем государства остались, в частности, нефтяная и газовая отрасли. Доходы российского государства пошли вверх вместе с мировыми ценами на нефть. А при таком лидере, как Путин - бывшем агенте КГБ и бескомпромиссном (причем, очень популярном) националисте - не стоило удивляться тому, что в определенный момент Россия начала играть мускулами.
Как удачно заметил заместитель директора московского Центра Карнеги Дмитрий Тренин в своей статье, опубликованной год назад в журнале Foreign Affairs, 'До недавних пор Россия считала, что в западной 'солнечной системе' она играет роль Плутона - то есть находится весьма далеко от центра, но является неотъемлемой частью всей 'конструкции'. Теперь она вообще перешла на другую орбиту: российские лидеры оставили надежду на то, что страна может стать частью Запада и приступили к созданию собственной системы, вращающейся вокруг Москвы'.
Это не означает, что в мире появляются два центра - Москва и Вашингтон. Ни одна из этих столиц не тянет на роль, которую каждой из них прочат их лидеры. Ни одна из них не обладает ресурсами, необходимыми для того, чтобы довести обороты своей военной машины до уровня 'холодной войны'. Они более не могут содержать огромные гарнизоны в Европе, где их войска стояли вдоль линии Восток-Запад (тоже, кстати, более не существующей).
И даже если Россия покинула орбиту Запада, она не обязательно становится ему враждебной. Интересы Америки и России порой будут совпадать, порой - сходиться, порой - конфликтовать (но без осложнений), а порой - сталкиваться. То же самое можно сказать об интересах Китая, Индии, Пакистана, Франции и других стран.
Иными словами, мир вернулся в свое нормальное состояние, относительно которого эпоха 'холодной войны' всегда была аномалией. (Нормальной она казалась лишь потому, что ее временные рамки - примерно 1947-1991 гг. - охватывают собой жизнь большинства из нас).
Это не нужно воспринимать как призыв успокоиться. 'Нормальное' состояние веками означало войны и напряженность. Нынешняя эпоха чревата особым риском, поскольку нет ни структуры, ни общепризнанного равновесия сил, организующего международную политику - ничего подобного Венскому конгрессу XIX века или советско-американскому противостоянию второй половины ХХ века. (Я не намерен романтизировать 'холодную войну' или любую другую систему глобальной гегемонии, я просто отмечаю, что они позволяли сохранить определенный порядок).
При таких условиях необходимо уделять больше внимания творческой дипломатии, балансу интересов и созданию коалиций. Начать считать друг друга врагами было бы для Вашингтона и Москвы безрассудно и опасно.
Нам не следует закрывать глаза на возмутительные поступки, совершаемые сегодня Путиным. Но наивно ожидать, что он будет смиренно выслушивать нравоучения американцев, которые вряд ли назовут безупречной свою нынешнюю администрацию. У нас слишком много общих интересов для того, чтобы и дальше разжигать вражду. У нас слишком мало ресурсов или беспрекословных союзников для того, чтобы обращать взаимную вражду в национальную выгоду. Русские не угрожают нашим жизненно важным интересам. Не так много можем сделать и мы, чтобы создать угрозу интересам России. Пока Буш и Путин признают эти факты в качестве исходных пунктов, российско-американские отношения не должны выйти из-под контроля.
Фред Каплан, автор колонки "War Stories" в Slate, руководитель московского бюро Boston Globe в 1992-95 гг.
* В 2003 г. французский картофель (картофель фри), подаваемый в буфетах Палаты представителей был переименован в 'картофель свободы' (прим. пер.) (Вернуться к тексту статьи)
_______________________________
Недооценка России может затмить даже провал в Ираке ("The Guardian", Великобритания)
Главный вопрос: придется ли нам воевать с Россией в этом столетии? ("Daily Mail", Великобритания)
