Летом 1992 года я прибыл в Москву в качестве нового заведующего бюро Boston Globe. Ельцинские реформы были в самом разгаре: коммунистическая партия уже лишена власти и ждет суда, а свежеизбранная Дума вполне похожа на работоспособный орган парламентаризма [так в тексте - прим. пер.]. Итак, я позвонил главе одной из важнейших российских демократических организаций и спросил его, какие города мне следует посетить, где открываются новые филиалы его движения, где они приходят к власти?
Мой собеседник думал молча и долго: целых две минуты (да, это долго; попробуйте сами, да еще и молча). Затем он позвонил кому-то из своих коллег и проговорил - вернее, промолчал - еще пять минут.
Тогда я понял, что нет никаких городов, никаких филиалов и вообще никакого демократического движения, имеющего хоть какой-то шанс повлиять на происходящее в России.
Недавно, читая о планах Владимира Путина удержаться у власти после выборов в следующем году, я вспомнил тот момент. Конституция России не позволяет президенту избираться на третий срок подряд, но Путин решил баллотироваться в депутаты парламента в качестве лидера невероятно популярной партии 'Единая Россия', так что, скорее всего, ему удастся занять пост премьер-министра.
Повторяется история с Ельциным - собственно говоря, повторяется история с Петром Первым, с Александром Вторым, Лениным, Сталиным, Хрущевым. Все российские правители, проводившие реформы, навязывали их народу 'сверху вниз'. Партия Ленина называла себя 'большевиками', то есть представителями большинства - но это никогда не было правдой.
Ельцин пришел к власти в образе бунтаря и искреннего сторонника вестернизации. Однако в конечном итоге оказалось, что он - не что иное, как очередное проявление той самой коммунистической системы, в которой он родился и воспитывался. И едва он понял, что стоит за идеями свободного рынка и демократии, - с легкостью отказался от них.
Ельцин допустил функционирование в стране удивительно свободных СМИ (по крайней мере в первые годы своего правления), но никогда не ассоциировал себя ни с одной политической партией и никогда не выступал за создание независимых союзов или же профессиональных судов. Строго говоря, он так и не создал ни одного демократического института. Реформы были прочно связаны с личностью Ельцина, поэтому он или его преемник могли с легкостью от них отказаться. И это был не просчет, а сознательный маневр.
Уже в июле 1992 года, каких-то полгода после начала правления постсоветской Россией, Ельцин начал издавать указы, значительно расширявшие его собственные полномочия. Либеральная газета 'Московские новости' напечатала статью под заголовком 'Незаметный путч Ельцина', где политика президента осуждалась как 'очередной шаг в сторону установления диктатуры'. Юрий Афанасьев, известный активист демократического движения и ключевой союзник в парламенте, написал в 'России', что Ельцин 'озабочен исключительно тем, чтобы сохранить власть'.
Конечно, вышеприведенные комментарии страдают некоторой долей преувеличения, но зато они отражают общий дух разочарованности, царивший в среде активистов демократического движения. По сравнению с ситуацией несколькими годами раньше, даже по сравнению с горбачевской политикой перестройки и гласности ельцинское время было райским с точки зрения личных свобод: свободы слова, передвижения и торговли. Однако перехода политической системы к демократии так и не произошло - а ведь это совершенно другое дело.
Экономические реформы Ельцина также носили весьма специфический характер. В августе 1992 года Центробанк России распродал принадлежавшие государству огромные заводы по суммарной цене всего в один триллион рублей (около 6,6 миллиардов долларов). Уровень инфляции вырос до семидесяти процентов в месяц. Выгоду от этого получили только наименее прибыльные предприятия и отрасли (во многих случаях редкие материалы, использовавшиеся в производстве, стоили дороже, чем конечный продукт). Радикальным реформам, которые проводил молодой премьер-министр Егор Гайдар, пришел конец.
Ельцин, в прошлом ведавший партийными делами в крупном промышленном районе России, хорошо знал (в отличие от теоретика Гайдара), что завод на большей части территории России - больше, чем завод. Заводы занимались распределением продуктов питания и медикаментов в городах, предоставляли помещения под школы, контролировали жилищное строительство. Закрытие завода, пусть тысячу раз экономически оправданное, по сути означало закрытие города. Ельцин не стал заходить так далеко. В конце года он уволил Гайдара и назначил новым премьером Виктора Черномырдина, долгое время возглавлявшего гигантский нефтегазовый концерн 'Газпром'.
Наконец, в октябре 1993 года, когда разгневанные парламентарии взбунтовались, Ельцин распустил законодательный орган; тогда восставшие и их многочисленные сторонники закрепились в здании с недвусмысленными намерениями. Ельцин отдал приказ армейским подразделениям обстрелять парламент, вынудив осажденных парламентариев сдаться. Можно найти оправдания и этой мере: во главе мятежа стояли коммунисты-реваншисты, фашисты и обычные хулиганы.
Наоми Кляйн пишет о том конфликте как о противостоянии мафиозных капиталистов с честными, благородными демократами, но это просто смешно. За день до того, как Ельцин приказал открыть огонь, я в составе делегации журналистов посетил здание парламента и полдня провел в его зловеще-сюрреалистической атмосфере, ведя беседы с вооруженными и мертвецки пьяными защитниками в черных сапогах. Поверьте мне (и вы, госпожа Кляйн, тоже, раз уж вы ссылаетесь на мой репортаж для Boston Globe): среди этих ребят не было ни одного демократа. Впрочем, и Ельцина того времени не назовешь преданнейшим сторонником идей Мильтона Фридмана (Milton Friedman), если он вообще когда-либо им был.
После 'октябрьских событий' (а именно так россияне называют тот конфликт) Ельцин еще больше укрепил свою власть. Приостановив действие конституции, он вскоре ограничил свободу прессы. Сперва СМИ видели происходящее как продолжение борьбы за свободу страны и против возвращения к советским временам, борьбы, в которой необходимо было встать на одну из сторон. Вскоре, однако, стало ясно, что авторитарными способами можно добиться только установления авторитаризма, тем более - в стране с таким скромным опытом демократии в политике.
В декабре Ельцин провел выборы в парламент в надежде усилить реформистские партии, однако победили ультранационалисты Владимира Жириновского и вернувшиеся в политическую жизнь коммунисты. Личная власть Ельцина, подтвержденная референдумом, не сократилась, но политика отказа от продолжения гайдаровских реформ стала еще более явной.
Итак, к моменту избрания Путина президентом в 2000 году какая-либо демократия из России исчезла.
Учитывая сложившуюся ситуацию, стоит вспомнить, при каких обстоятельствах Путин стал президентом. В августе 1999 года Ельцин сделал его премьер-министром, а в декабре неожиданно для всех ушел в отставку. Согласно российской конституции в таком случае обязанности президента исполняет премьер, что и позволило Путину легко стать лидером на состоявшихся в марте выборах.
Путин унаследовал огромные властные полномочия, данные президенту ельцинской конституцией. Если Путин действительно примет участие в парламентских выборах и станет премьером, то, по мнению некоторых экспертов, он сможет стать 'серым кардиналом' и втайне руководить действиями своего преемника - которого, вне всякого сомнения, выберет собственноручно, так же, как Ельцин выбрал его самого.
Но это - лишь один из возможных сценариев. Есть и другой, могущий обеспечить Путину даже еще более быстрое возвращение к власти. Лояльный преемник может вскоре после своего избрания уйти в отставку, и тогда, под восторженные крики сотен тысяч собравшихся на Красной площади, царь Владимир вновь садится на трон.
____________________________
А теперь следующий фокус: я превращаюсь. . . в премьер-министра ("The Times", Великобритания)
Игра Путина ("The New York Times", США)
Маневр, обещающий стабильность, но не процветание ("The Times", Великобритания)
Путина на царство? ("The Times", Великобритания)
