Чтобы воодушевить солдат, на фронт отправили "женский батальон смерти". В 1917 году в Петрограде началось формирование этого батальона. Когда в феврале 1917 года исчезли два самых чтимых в России элемента власти - царь и кнут, никто из организаторов переворота почему-то не задумался о том, что случится в стране после исчезновения старого аппарата принуждения. Собственно, ничего странного в этом не было.
Просто Мария
Вне зависимости от сословной принадлежности русские люди, как обычно, массово предавались мечтам. Аристократы и высшее чиновничество тешили себя иллюзиями, что после изгнания из Зимнего дворца ненавистной им императорской четы воцарится новый монарх, и жизнь войдет в прежнее русло. Крупные предприниматели мечтали об установлении полного контроля над всем и вся. А политизированная интеллигенция грезила о светлом демократическом будущем высокодуховного русского народа.
Трудящиеся массы тоже не стояли в стороне от всероссийского мечтательного процесса, но в отличие от дворянско-буржуазных слоев свои конкретные чаяния пытались тут же воплощать в жизнь. Крестьяне спали и видели передел земли, лесов и вод в свою пользу и потому весной 1917 года начали первые пробные захваты чужой собственности. Пролетарии мечтали о солидных заработках и, почувствовав полную безнаказанность, стали предъявлять работодателям неисполнимые требования.
Точно так же вели себя трудящиеся, призванные в армию. Они мечтали о мире и, не дожидаясь окончания войны, отправлялись по домам. А те, кто все-таки оставался в своих полках, стали голосованием на митингах или в полковых, батальонных и ротных комитетах решать, выполнять приказы командиров или нет.
Такого разброда в рядах защитников Отечества не наблюдалось, наверное, со Смутного времени, и потому элита российской республики начала грезить о чуде. К примеру, о появлении героев, которые, как Кузьма Минин и Дмитрий Пожарский, поведут народ на борьбу с германскими ордами. Но вместо новых героев появлялись только новые дезертиры.
Пытаясь исправить ситуацию, на фронт отправлялись политики, чтобы речами и личным присутствием в окопах воодушевить солдат. В большинстве случаев для гостей из столицы устраивали прием, в программу которого обязательно входили посещение окопов и встреча с солдатами-героями.
Председателю IV Государственной думы Михаилу Родзянко представили постоянную участницу подобных шоу - единственную женщину в боевых частях, унтер-офицера Марию Бочкареву. Она не годилась на роль гражданина Минина или князя Пожарского, но, как показалось Родзянко, после соответствующей подготовки награжденную георгиевскими крестами и медалями героиню можно объявить "русской Жанной д'Арк". Будущая спасительница отечества получила предложение приехать в Петроград.
Надо признать, что женщину, столь непохожую на Орлеанскую деву, в России нужно было еще поискать. Сходство двух героинь начиналось и заканчивалось на том, что обе были из небогатых крестьянских семей. На исходе XIX века из-за отсутствия земли семья Марии Фролковой, которая в девичестве именовалась Бочкарева, даже перебралась из Новгородской губернии в Сибирь. Но свой жизненный путь героини видели абсолютно по-разному. Жанна д'Арк, если верить летописцам, глубоко веровала в Бога и свое божественное предназначение, в суде оспорила навязанную ей родителями помолвку и время от времени на радость своим последователям творила чудеса.
Фролкову в числе истово верующих никто не замечал. Да и на брак она смотрела иначе. Не дожидаясь родительского благословения, она бросилась в объятия поручика Василия Лазового, но оказалась опозоренной и брошенной.
Не принесло счастья и официальное замужество, случившееся в 1905 году. Афанасий Бочкарев оказался пьяницей, и Мария вскоре решила от него уйти. Но в дореволюционные времена без разрешения законного супруга женщина не могла получить никаких документов и, соответственно, начать полноценную самостоятельную жизнь. Так что, не имея состоятельных и влиятельных родственников, она нередко оказывалась на панели.
Бочкарева утверждала, что она лишь прислуживала хозяйке публичного дома. Но, видимо, во время этой работы нашла себе нового спутника жизни - Янкеля Бука, зарабатывавшего на хлеб насущный разбоем и воровством. Солидные накопления позволили Буку обзавестись легальным бизнесом. Он открыл мясную лавку, где за прилавком стояла Мария.
Однако счастье и на этот раз оказалось недолгим. В мае 1912 года Бука арестовали и сослали под гласный надзор полиции в самый отдаленный даже от сибирских благ цивилизации якутский поселок Амга. Считается, что Бочкарева отправилась за ним по своей воле. Но вскоре стало очевидно, что ссылка может оказаться бессрочной: Бук даже на краю света продолжал воровать, и никакой надежды на возвращение в обжитые места у Марии уже не оставалось. Она попыталась вырваться из Амги, рассказав полиции о еще не известных властям преступлениях Бука, но смогла уехать лишь после начала Первой мировой войны.
В ноябре 1914 года она обратилась к командиру расквартированного в Томске батальона с просьбой записать ее в солдаты. Тот отказал, но в шутку посоветовал испросить разрешения императора. Читавшая с трудом и не умевшая писать Бочкарева уговорила кого-то составить телеграмму и потратила на нее последние деньги. Ко всеобщему удивлению, из Санкт-Петербурга было получено высочайшее согласие на ее вступление в армию стрелком. Ранения, награды и приглашение Родзянко в столицу революционной России были потом.
Надежда и опора
По всей видимости, Родзянко осознал свой просчет в первые же дни пребывания унтер-офицера Бочкаревой в столице. Малограмотная грубая баба с уголовным шлейфом мало подходила на роль спасительницы России. К тому же мечты самой Бочкаревой не шли дальше формирования чисто женских воинских частей, что, надо полагать, стало следствием полной тягот и лишений жизни в окопах в мужской компании. Чтобы не потерять лицо, опытный политик решил сплавить свою протеже менее искушенному в делах Александру Керенскому, только что назначенному военным министром.
Свежая идея, вокруг которой можно было создать большую шумиху, пришлась Керенскому по душе. В стране уже формировались добровольческие части, названные "ударными батальонами смерти". А женщины-добровольцы, отправляющиеся с оружием в окопы, одним своим присутствием должны были устыдить мужчин и заставить дезертиров вернуться на фронт. "Керенский, - рассказывала потом Бочкарева (ее рассказы были записаны в 1918 году и изданы в Англии и США годом позже), - слушал с явным нетерпением. Было очевидно, что он уже принял решение по этому делу. Сомневался лишь в одном: смогу ли я сохранить в этом батальоне высокий моральный дух и нравственность. Керенский сказал, что разрешит мне начать формирование немедленно, если я возьму на себя ответственность за поведение и репутацию девушек. Я дала обещание, и дело было решено. Тут же мне были предоставлены полномочия на формирование воинской части под наименованием "Первый русский женский батальон смерти". Все казалось таким невероятным. То, что лишь несколько дней назад представлялось чистой фантазией, теперь принято и одобрено высочайшим начальством как реальная политика. Я была вне себя от радости. Когда Керенский провожал меня до дверей, взгляд его остановился на генерале Половцеве. Он попросил его оказать мне любую необходимую помощь. Я чуть не задохнулась от счастья".
Керенский воодушевился настолько, что решил отправить с первым батальоном собственную жену. Для газет женский батальон мгновенно стал излюбленной темой, хотя не все газетчики сразу уяснили, кто такая Бочкарева и откуда она взялась. "В Петрограде, - сообщало "Русское слово" в июне 1917 года, - образовался женский союз помощи родине, ставящий своей целью активную защиту родины на фронте. Главная его задача - образование женских батальонов смерти, которые дадут присягу в первых рядах наступать против врага. Во главе организации стоит жена солдата-крестьянина Бочкарева. В течение нынешней войны Бочкарева принимала участие в нескольких боях, шесть раз была ранена и за выдающиеся боевые подвиги награждена солдатским Георгиевским крестом. Керенский уже утвердил устав женского союза помощи родине и разрешил формировать батальон. Женщинам-солдатам будет отведено специальное помещение. После подготовки их к бою первая рота будет отправлена на фронт на передовую линию. На фронте женская рота смерти будет совершенно изолирована от остальной армии. Все работы как в обозе, так и в канцелярии будут совершаться самими женщинами. Командование также поручено им".
По рассказам Бочкаревой все выглядело еще эффектнее: "Благодаря статьям в газетах и другой пропаганде набралось около двух тысяч женщин, пожелавших вступить в батальон смерти. Они толпились во дворе института в восторженном возбуждении. Я поставила стол посреди двора и обратилась к собравшимся со следующими словами: "В батальоне не будет никаких комитетов. Устанавливается строгая дисциплина, и за любое, даже самое незначительное ее нарушение последует серьезное наказание. Всякий флирт и даже намек на него будет наказываться отчислением и отправкой домой под конвоем. Батальон имеет целью укрепить дисциплину в армии, поэтому нам нужно быть безукоризненными".
Однако эта позиция Бочкаревой сразу создала массу проблем. У солдатских комитетов других частей возникло много вопросов, главным из которых был: как в демократической армии может существовать батальон со старорежимными порядками? Керенский крутился, как уж на сковороде. Он отбивался от нападок революционных солдат и пытался заставить Бочкареву создать в батальоне комитет. Но та не могла поступиться принципами. А еще не сформированный батальон начал разделяться на комитетчиц и антикомитетчиц. В итоге командующий Петроградским военным округом генерал Половцев разрешил Бочкаревой обходиться без комитета. Но в ее батальоне осталось только 300 женщин.
Газеты, как обычно, пестрели сообщениями о прекрасном женском батальоне. "Биржевые ведомости" сообщали: "В преобладающем большинстве "солдаты" в возрасте 18-24 лет, среди более старого возраста есть замужние. Убежденность и верность принятому решению, высокий и благородный подъем, наконец, сознательное восприятие дисциплины - все это успело наложить на лица благородных женщин отпечаток мужества и непреклонной воли. Бросается в глаза интеллигентная внешность "солдат". Еще бы: в составе батальона до 30% курсисток (есть бестужевки) и свыше 40% - со средним образованием. Немало сестер милосердия. Кроме 8-9 эстонок и латышек, - 6 евреек и 1 англичанка, остальные все русские. Но здесь все крепко спаяны одной верой, верой в правоту своего дела и надежду воскресить забытые подвиги самоотвержения и истинной любви к родине. Всюду звенящим металлом звучит команда организатора батальона смерти унтер-офицера Бочкаревой. Она мелькает, как метеор, перебегая от одного взвода к другому, и вся горит огнем вдохновившей ее цели".
С точки зрения профессиональных военных, все выглядело совсем по-иному. Генерал Половцев вспоминал: "Бочкарева меня приглашает на смотр. Потеха замечательная. Хорошо отчеканенный рапорт дежурной девицы один чего стоит, а в казарме "штатская одежда" и шляпки с перьями, висящие на стене против каждой койки, производят оригинальное впечатление. Зато строевой смотр проходит на 12 баллов. Удивительные молодцы женщины, когда зададутся определенной целью. От всей души благодарю девиц и обещаю принять меры для скорейшей отправки их на фронт. Не обходится дело и без некоторых трений. Лодырничающие солдаты относятся к дамам враждебно, бросают камни им в окна и проч., да и в самой роте происходят недоразумения: 4-й взвод, где собрались более интеллигентные особы, жалуется, что Бочкарева слишком груба и бьет морды, как заправский вахмистр старого режима. Слухи о ее зверствах доходят даже до Керенского. Кроме того, поднимаются протесты против обязательной стрижки волос под гребенку, заведенной Бочкаревой как основное условие боеспособности. Стараюсь немного ее укротить, но она свирепа и, выразительно помахивая кулаком, говорит, что недовольные пускай убираются вон, что она желает иметь дисциплинированную часть".
Смерть батальонов смерти
Проводы женского батальона смерти на фронт были обставлены с соответствующей пышностью. Женщинам вручали драгоценные иконы, на знамени было вышито имя Бочкаревой, а самой "русской Жанне д'Арк" присвоили первое офицерское звание "прапорщик".
"По окончании молебна, - описывали проводы 7 июля 1917 года "Биржевые ведомости", - женский батальон, имея во главе оркестр флотского экипажа, в сопровождении тысячной толпы, под звуки Марсельезы двинулся по направлению к Варшавскому вокзалу. Публика образовала цепь. Впереди шествовавшего батальона, держась за руки, шли солдаты, матросы, рабочие, студенты, причем в этой цепи находились также некоторые старики. По всем тем улицам, по которым следовала процессия, из окон домов и с балконов аплодировали, махали белыми платками и бросали цветы. На каждой улице толпа все увеличивалась. Штыки у женщин-солдат были украшены красными розами, а фуражки - букетами ландышей, белых астр и незабудок. Некоторые из публики предлагали женщинам-воинам помочь несть их амуницию, они отказывались, говоря: "Мы уже солдаты и в помощи мужчин не нуждаемся".
Публиковались и разнообразные небылицы. К примеру, в одной из газет говорилось: "Рассказывали, что в Киеве, когда прибыл женский батальон, на вокзале было немало солдат-мужчин, которые относились к солдатам-женщинам с насмешками. Тогда команда женского батальона, несмотря на протесты, арестовала нескольких солдат-мужчин, заперла в вагоны и заявила, что повезет их на фронт, и увезла".
Ни о чем подобном сама Бочкарева не вспоминала, зато рассказывала о том, что ее подчиненные в прифронтовой полосе сразу же оказались в мужской осаде: "Наступила ночь, и мои солдатики легли спать. Не пробило и двенадцати, как группа хулиганов подошла к казарме. Они барабанили в окна и тонкие дощатые стены, ругая нас всех и особенно меня. Потом пытались прорваться то в одну, то в другую дверь, но были встречены штыками. Не добившись ничего грубостью и насмешками, они забросали казарму камнями, разбив несколько стекол в окнах. Мы, тем не менее, старались сохранять спокойствие. Мы направлялись на фронт воевать с германцами, а не устраивать сражения с этими отчаянными головорезами, втрое превосходящими по численности наш батальон. Но чем большую выдержку мы проявляли, тем наглее становились эти люди. Некоторые из них, изловчившись, просовывали руки в разбитые окна, хватали девушек за волосы, и они кричали от боли. Никто не спал. Все были взбудоражены до предела".
Но самое страшное началось, когда батальон решили послать в бой. Все окружающие части митинговали, решая, идти или не идти в атаку. И тогда Бочкарева решила вести свой батальон на германцев в одиночку.
"Мы решили наступать, - вспоминала она, - чтобы пристыдить солдат, и полагали, что они не дадут нам погибнуть на ничейной земле. Все хорошо понимали ответственность принятого решения. Не было никакой уверенности в том, что солдаты не оставят нас на произвол судьбы, разве только надеялись, что такое чудовищное предательство просто невозможно".
Как утверждала Бочкарева, ей все-таки удалось поднять в атаку полк вслед за своим батальоном. Но наступление не было поддержано резервными частями и оказалось бессмысленным.
Совсем по-другому выглядела атака женского батальона в воспоминаниях генерала Антона Деникина: "Женский батальон, приданный одному из корпусов, доблестно пошел в атаку, не поддержанный "русскими богатырями". И когда разразился кромешный ад неприятельского артиллерийского огня, бедные женщины, забыв технику рассыпного боя, сжались в кучку - беспомощные, одинокие на своем участке поля, взрыхленного немецкими бомбами. Понесли потери. А "богатыри" частью вернулись обратно, частью совсем не выходили из окопов".
Бочкарева была в ярости и поплатилась за это, как она сама рассказывала, одна из ее подчиненных: "Я натолкнулась на парочку, прятавшуюся за стволом дерева. Это была девчонка из моего батальона и какой-то солдат. Они занимались любовью! Гнусная сцена возмутила меня даже больше, чем неторопливость 9-го корпуса, обрекшего нас на гибель. Этого было достаточно, чтобы сойти с ума. Рассудок отказывался воспринимать такое в тот момент, когда нас, как крыс, загнали в капкан врага. Во мне все бурлило. Вихрем налетела я на эту парочку и проткнула девку штыком. А солдат бросился наутек, прежде чем я сумела его прикончить, и скрылся".
В разных источниках называются разные цифры потерь в рядах Первого русского женского батальона смерти, но, по сути, после этой атаки он перестал существовать. Раненую Бочкареву отправили в тыл, и без ее твердой руки между женщинами тут же начались склоки и свары.
Не лучше обстояло дело и в других женских батальонах смерти, формировавшихся в тылу. В Москве, куда Бочкарева приехала после лечения, картина была абсолютно безрадостная. В московском батальоне флирт с мужчинами из соседних казарм был обычным делом, и когда Бочкарева ударила одну из женщин, остальные бросились на нее, избили, вываляли в грязи и доставили в районный комиссариат как контрреволюционный элемент. Благо повод для этого был: Бочкарева в этот момент поддерживала генерала Лавра Корнилова, выступавшего за военную диктатуру в стране, и вела прокорниловскую агитацию в женских батальонах.
Ни "русской Жанны д'Арк", ни даже средства пробуждения совести у дезертиров из Бочкаревой и ее батальонов не получилось. Остававшихся на фронте женщин использовали на охране дорог и других объектов, а самой Бочкаревой присвоили звание подпоручика, а затем поручика и постарались избавиться от нее, как от надоевшей и ненужной вещи. Главное управление Генштаба 17 октября 1917 года констатировало: "Женское военное движение, столь усиленно муссированное печатью и ходатайствами отдельных лиц и целых организаций в начале революции, не оправдало своего существования".
Во время штурма Зимнего красногвардейцами среди защитников Временного правительства оказалась одна рота Петроградского женского батальона, и потому советские историки не уставали поливать этих женщин грязью. Версий того, как они там оказались, что делали и сколько женщин-солдат изнасиловали большевики (об этом писали уже западные историки), было огромное множество.
После октябрьского переворота батальоны расформировали, а Бочкареву арестовали. Правда, через два дня ее отпустили, и в 1918 году ее известность попытались использовать борцы с большевизмом. Бочкареву послали в Англию и Соединенные Штаты, где ее принимали главы государств и где она просила оказать помощь в борьбе с "красной нечистью".
Затем, вернувшись в Россию, в оккупированный англичанами Архангельск, она еще пыталась играть какую-то заметную роль, но быстро надоела и белому командованию, и офицерам оккупационных войск. Она много пила, демонстрировала всем свои раны, и ее от греха отправили к родным в Сибирь. Там она бедствовала, портняжничала вместе с сестрой и добивалась в штабе адмирала Александра Колчака, чтобы ее официально уволили в отставку с правом ношения формы и присвоили следующее офицерское звание "штабс-капитан". Ведь она все-таки командовала батальоном.
От предложения сформировать новые женские батальоны смерти она категорически отказалась, но разрешила использовать свое имя при создании одного из санитарных отрядов армии Колчака. Говорили, что в это же время она попала в психиатрическую лечебницу, что, правда, ничем не подтверждается. А в 1920 году ее арестовали чекисты и, скорее всего, в том же году поставили к стенке.
Последняя точка в истории женских батальонов смерти была поставлена четверть века спустя. В конце Второй мировой войны о них вспомнил Геббельс и предложил сформировать части фольксштурма из вдов погибших на фронте солдат и офицеров. Но немецкие смертницы, как и русские, были в первых же боях почти полностью перебиты.
____________________
Медики Красной Армии ("Time", США)
Именно флот погубил Россию ("Зеркало Недели", Украина)
