C того самого момента, когда Дмитрий Медведев стал официальным кандидатом на пост президента России, он заявлял, что его важнейшая цель - продолжение политического курса, начатого Владимиром Путиным. Означает ли это, что в ближайшие годы не следует ожидать никаких перемен? Необязательно - ведь реальные механизмы российской политики и принятия решений в Кремле останутся для нас малопрозрачными. Известный политолог и публицист Иван Крастев утверждает, что их невозможно понять, не поняв ментальности российских элит. А они по-прежнему живут в тени травмы, которой были для России 90-е годы. Они панически боятся влияния извне и поэтому интенсивно форсируют политику имперского суверенитета. При этом они верят в то, что период американской гегемонии подходит к концу, а их собственное государство получило неповторимый шанс восстановления позиции, существовавшей во времена Советского Союза. Однако Россия, обогащаясь, благодаря высоким ценам на нефть и газ, остается очень слабым государством, снедаемым коррупцией и раздираемым на куски различными политическими фракциями. Внешняя мощь и внутренняя слабость, 'восходящая великая держава' и 'недееспособное государство', мегаломания и глубокий, скрытый комплекс неполноценности - вот российский парадокс, который так трудно понять зарубежным наблюдателям. Из-за него российские действия на международной арене по-прежнему в значительной мере непредсказуемы. А западные политики начинают тосковать по временам 'холодной войны', когда все, по крайней мере, было ясно...
Мы точно знаем, что за два десятилетия, прошедшие после распада Советского Союза, Россия превратилась из однопартийного государства в однотрубное - полуавторитарный режим, замаскированный под демократию. Вместе с тем, на международной политической арене Россия действует все более независимо и непредсказуемо. Посадив на трон своего преемника, главный строитель этого режима Владимир Путин не теряет власть.
Но многого другого о том, в каком направлении движется Россия, мы знать не можем. Этот режим дает своим гражданам потребительские права, но не политические свободы, суверенность государства, но не автономию личности, рыночную экономику, но не подлинную демократию. Россия одновременно становится все более сильной глобальной державой и слабым государством с коррумпированными и неэффективными институтами. Хотя российская экономика уже десять лет достигает неплохих результатов, она больше, чем в советские времена, зависит от добычи и экспорта природных ресурсов.
Не менее загадочен и характер внешней политики Москвы. Россия более демократична, чем СССР, но на международной арене она ведет себя менее предсказуемо и ответственно. Может сложиться впечатление, что чем более капиталистической и вестернизированной становится Россия, тем антизападнее ее внешняя политика. Еще один парадокс: чем более эффективной кажется эта политика, тем сложнее достичь ее целей.
Некоторые видят в России раненого врага, который готовится к очередному бою. Агрессивность России они интерпретируют как реакцию на унижения девяностых. Ответственность за то, что внешняя политика России взяла такое направление, они возлагают на расширение НАТО и западный триумфализм после распада СССР. Это десятилетие унижений научило Москву тому, что Запад уважает силу, а не общие ценности. В свою очередь, либералы, формировавшие политику Запада в отношении России в 90-е годы, не испытывают нужды в самокритике. Большинство из них считает, что путинская внешняя политика - это новое воплощение традиционной имперской политики Москвы. Кроме того, признавая, что Запад в какой-то мере потерял возможность формировать российскую политику, они по-прежнему считают, что на Россию можно оказывать эффективное давление, которое приведет если не к полной демократизации, то к повышению законности. По их мнению, успехи России на международной арене имеют краткосрочный характер, а путинское чудо - это мираж.
Проще всего было бы признать, что Россия стремится к власти ради самой власти, или, что, как нет бывших офицеров КГБ, так нет и бывших имперских государств. Но чтобы понять нынешнее поведение Кремля, мы должны сначала осознать, в какой степени им руководит неуверенность и паранойя. Мышление России тесно связано с настроениями ее политических элит. Нынешняя стратегия Москвы является не исключительно отражением роста экономической силы России или геополитических изменений, но также последствием травматического опыта распада СССР и ощущения нынешними властями своей загнанности в угол.
Иными словами, российская внешняя политика находится в заложниках чувства слабости, доминировавшего в 90-е годы. Это объясняет, почему Москва предпочитает международный порядок, опирающийся на неограниченном суверенитете и сферах влияния. Это также объясняет, почему Россия открыто сопротивляется американской гегемонии и постмодернистскому европейскому порядку, за который выступает ЕС. Делая акцент на правах человека и открытости, ЕС угрожает монополии Кремля на власть. Западная политика продвижения демократии ассоциируется у Москвы с угрозой распада Российской Федерации по этническим и религиозным разделительным линиям. Ощущение угрозы вызывает и вторжение финансируемых Западом неправительственных организаций - отсюда соблазн восстановить полицейское государство, чтобы предотвратить вмешательство во внутренние дела страны. Цветные революции, потрясшие постсоветское пространство, воплощают самый худший кошмар Кремля: народный бунт, направляемый из-за рубежа. Москва гонится за миражом абсолютной стабилизации.
Внешняя политика Путина - а, тем самым Медведева - опирается на двух принципиальных установках и одном стратегическом расчете. Первая установка - гегемонию Соединенных Штатов ждет кризис, подобный краху СССР. Вторая установка - хотя Европейский Союз и кажется многим россиянам переходным явлением, все же он представляет собой угрозу российскому государству самим фактом своего существования. Расчет: следующее десятилетие дает стратегический шанс на восстановление Россией позиции сверхдержавы в формирующемся многополярном мире при гарантиях легитимности для режима, даже если бы это означало необходимость проведения более агрессивной и конфронтационной внешней политики.
В отличие от Китая, где господствует мнение о том, что мировой порядок не рушится за одни выходные, и что рассчитывать на спад могущества Америки может только азартный игрок, Россия свято верит в приближающийся конец американской гегемонии. Российские элиты видят в кризисе американского могущества повторение кризиса советского могущества в 80-е годы. Американский Ирак сравнивают с советским Афганистаном, а конфликт Соединенных Штатов с ЕС представляют доказательством того, что неформальная американская империя была демонтирована (в этом контексте Жак Ширак был бы аналогом Леха Валенсы).
Российские расчеты, безусловно, не могут обрадовать ни Соединенные Штаты, которые считают себя крупнейшей политической, экономической и военной державой мира, ни ЕС, который видит источник силы в единстве и интеграции. Рост значения России происходит на фоне ослабления глобальной гегемонии США и глубокого кризиса веры в себя, переживаемого Европейским Союзом. Российский ревизионизм угрожает самой природе существующего международного порядка. Парадокс заключается в том, что перед лицом нового российского ревизионизма Запад начинает тосковать по старому Советскому Союзу. Эта ностальгия постепенно гаснет в российском обществе, но нарастает в западных столицах.
Между тем, Россия превращается не в обычное ревизионистское государство, а в нечто гораздо более опасное - в главного разрушителя. Недавние действия Кремля прекрасно вписываются в эту схему. Однако было бы лучше сказать, что Россия - не столько разрушитель, сколько хочет, чтобы ее так воспринимали. Там, где Запад ищет агрессивность и имперские тенденции, он обнаруживает неуверенность и чувство слабости. Демонизация России не поможет - равно как проявление сочувствия.
Через десять лет Россия не будет недееспособным государством - но не будет и зрелой демократией. Российская внешняя политика останется независимой - направленной на обретение Россией позиции великой державы в многополярном мире - и время от времени конфронтационной. Россия будет в большей степени интегрирована с миром, чем когда-либо в своей истории и, в то же время, как всегда, недоверчивой. Стратегическую дилемму Кремля можно сформулировать следующим образом: как сохранить интеграцию с миром, отгородившись при этом от политического влияния из-за рубежа? Россия - восходящая великая держава, но в то же время - государство, приходящее в упадок. Поэтому ключ к пониманию стратегического мышления Кремля прост - и в то же время невероятно сложен.
Иван Крастев (род. в 1965 г.) - политолог, международный аналитик, председатель софийского Центра либеральных стратегий, занимающегося консультированием в области внешней и внутренней политики. Преподает в Центрально-Европейском университете в Будапеште. Занимается, прежде всего, вопросами, связанными с ситуацией в посткоммунистических обществах. Многократно гостил на страницах приложения Europa - в No.201 от 9 февраля с.г. мы опубликовали дебаты с его участием: 'Какой будет Россия после Путина'.
______________________________________
Путин меняет работу - и Россию ("The Wall Street Journal", США)
Путинская имперская Россия ("Los Angeles Times", США)
Россия: колосс на глиняных ногах ("Newsweek", США)
