Профессор Центрально-Европейского университета Александр Астров полемизирует со сторонниками проведения исторических параллелей при осуждении нацизма и коммунизма.
В недавнем интервью финской газете президент Ильвес предложил взглянуть на начавшийся в Кярдла процесс над Арнольдом Мери в исторической перспективе.
При таком взгляде Россия оказалась бы в роли послевоенной Германии, Мери - осужденного и казненного в Иерусалиме главного администратора "окончательного решения" Эйхмана, а Эстония - в роли Израиля. Как следствие, по замыслу президента, стала бы очевидна вся неприемлемость требований российских парламентариев, настаивающих на прекращении процесса. Однако, скорее, неприемлемыми представляются предложенные Ильвесом параллели. Хотя бы уже потому, что принявшим их пришлось бы представить себе Израиль, премьер-министром которого на момент процесса над Эйхманом является бывший функционер НСДАП, а министром внутренних дел (и недавним товарищем Ильвеса по партии) - бывший офицер нацистских правоохранительных органов.
Риторический выстрел
Впрочем, в задачу президента, как и авторов многих других высказываний, звучащих в последнее время в рамках очередного раунда сведения счетов с прошлым, вряд ли входила тщательная реконструкция именно исторической перспективы. Риторический выстрел был нацелен в настоящее, где призван был поразить сразу двух зайцев: "нацистские преступления утрачивают свою уникальность, становясь понятными в качестве ответа на (все еще явственно звучащие) угрозы уничтожения с востока.
Масштабы Освенцима умаляются до уровня технических инноваций и объясняются "азиатской" угрозой, исходившей от врага, который и сейчас еще стоит у наших рубежей". Приведенные в кавычках слова взяты не из заявления "Списка Кленского", "Ночного дозора" или российской Государственной Думы. Впервые они были опубликованы в Die Zeit в июле1986 года. Их автор, философ Юрген Хабермас отвечал таким образом на появившуюся месяцем раньше во Frankfurter Allgemeine Zeitung статью Эрнста Нолте с характерным заголовком - "Прошлое, которое не проходит". С этого обмена мнениями и началась знаменитая "битва историков", так или иначе продолжавшаяся в ФРГ вплоть до объединения Германии.
Собранные воедино, статьи и заметки, опубликованные в рамках этого интеллектуального сражения, составляют внушительный том, из которого со всей очевидностью следует и то, что о характере советского режима мир впервые узнал вовсе не от эстонских или польских издателей, которые именно в силу этого характера ничего такого опубликовать тогда просто не могли.
Тем удивительнее звучит утверждение нынешнего депутата Европарламента Марианне Микко, что, мол, только неосведомленность западных коллег о реалиях "строительства коммунизма" препятствует созданию "общей европейской истории", одной из ключевых дат которой должна стать годовщина заключения в 1939 году пакта Молотова-Риббентропа.
Возможно, нежеланию западных европарламентариев объявлять 23 августа "общеевропейским днем памяти жертв нацизма и сталинизма" есть, все же, и другие, более серьезные объяснения?
Схожие противопоставления
На первый взгляд, в данном случае параллели с послевоенной Германией могут показаться действительно уместными. Похоже, для некоторых новых членов ЕС внутренний стержень "общей европейской истории" задается двумя датами, 1939 и 2004. В 2004-м произошло подлинное воссоединение Европы. Произошло на основе демократического волеизъявления самостоятельно решивших свою судьбу народов.
Идеальным антиподом этого события является тайная сделка 1939-го, не только заключенная вопреки букве тогдашнего международного права, но и по духу своему противоречившая праву наций на самоопределение; праву, на основе которого и выстраивался межвоенный мировой порядок. В ФРГ накануне объединения предлагались схожие схемы. 1989-й, согласно этим схемам, знаменовал собой возвращение к норме, преодолевая тем самым травму 1945-го...
Итак, два схожих противопоставления: 1939/2004 и 1945/1989. При желании первое из них, охватывающее более продолжительный отрезок европейской истории, можно считать следствием второго: германский опыт преодоления собственного прошлого, отказа от мифа о Центральной Европе в пользу безоговорочной интеграции в европейские и трансатлантические структуры, выглядит тогда прообразом более широкого единения в масштабах ЕС. Прообразом, если угодно, расширения ЕС, но уже на уровне идентичности, а не только экономических и политических структур.
Однако, есть у этой схемы и темная сторона. В обоих случаях - противопоставляем ли мы 1939-й 2004-му или 1945-й 1989-му - отмечаемое сегодня в качестве "Дня Европы" 8 мая 1945-го оказывается на стороне "зла": будь то санкционированный международным правом раздел Германии, или установленный по праву сильного "железный занавес". На стороне этого "зла" оказывается тогда и сегодняшняя Россия, отмечающая 1945-й в качестве одного из главных своих праздников, объявившая 1989-й началом "крупнейшей геополитической катастрофы" столетия и пожинающая оказавшиеся для нее несладкими политико-стратегические плоды 2004-го.
Сконструированная таким образом "общая европейская история" оказывается не только инструментом идеологического "расширения" ЕС, но и своеобразным аналогом трибунала. "Суд истории" превращается из метафоры в действенный (внешне)политический инструмент...
Битвы историков
Проблема с этой схемой заключается в том, что, как и предположение Микко о неосведомленности западноевропейских коллег, основана она на ложной предпосылке.
Упомянутая чуть раньше установка на то, что 1989-й в ФРГ рассматривался в качестве преодоления 1945-го, отражает позицию лишь одной стороны в "битве историков"; причем, стороны проигравшей. Позиция, на основе которой реально проходило расширение ЕС вплоть до 2004-го, была, быть может, лучше всего сформулирована все тем же Хабермасом в статье "Учит ли чему-нибудь история?"
Вопреки утверждениям Микко и прочих желающих "открыть глаза" западным коллегам, уже тогда Хабермас писал: "1989-й заставил даже незрячих увидеть наконец взлет, падение и преступления Советского Союза - цепь событий весьма поучительных в том, что касается провала беспрецедентного и беспрецедентно безответственного эксперимента".
Однако, в одном историческом ряду с 1989-м стояли для Хабермаса и пока еще неведомая дата "возможного крушения другого режима, анонимно утверждаемого на мировом рынке... и, похоже, уже неспособного контролировать растущую безработицу и бездомность, не говоря уже о растущем неравенстве между богатыми странами и остальным миром"; и, что главное, 1945-й.
"Главным" именно 1945-й оказывается в силу причин, никак не связанных с попытками так или иначе обелить СССР. Во-первых, в отличие от безудержно планирующих "под копирку" технократов, история может "научить" чему-то лишь при наличии готовности учиться на собственных ошибках. Вне всякого сомнения, 23 августа 1939-го была совершена одна из таких "ошибок". С точки зрения "общей европейской истории". Однако, для нас самих, в качестве подлинного "урока истории", важным является не столько сам этот день, сколько наши собственные реакции на события, ставшие его следствием. А они, как это всегда бывает в истории, были очень разными.
Так, например, в то самое время, когда германский министр иностранных дел вел переговоры с Молотовым и Сталиным, гораздо менее известный президент германского центробанка, Шахт, был отправлен в отставку (а позднее - в концентрационный лагерь). До этого, правда, ему удалось при помощи финансовых и торговых механизмов поставить на колени всю Юго-Восточную Европу, вынудив ее финансировать ремилитаризацию Германии. Одна только маленькая Болгария потеряла на этом около 900 миллионов рейхсмарок. Что во многом предопределило ее роль союзника Германии во Второй мировой войне.
Но даже оказавшись в этом незавидном положении, получив от Эйхмана разнарядку на исполнение "окончательного решения", фактически утратившая свой суверенитет Болгария не депортировала ни одного еврея. И не позволила сделать этого нацистам.
Реакция на объективные, силой навязанные извне обстоятельства, которой Эстония, согласно выводам комиссии Макса Якобсона, похвастаться, увы, не может. И нет ничего в событиях 23 августа 1939 года, что могло бы научить нас лучше понимать это принципиальное различие внутри нашей "общей европейской истории".
Освобождение от мифов
Другое дело - 1945-й. Вряд ли мы сможем чему-либо научиться, если будем рассматривать его только в качестве символа очередного сговора великих держав за счет малых государств. Для многих европейцев только после 1945-го и только благодаря 1945-му стало возможным серьезное исследование механизмов тоталитарного правления и, как следствие, переосмысление самой идеи государственности. Именно поэтому, именно в этом своем значении 8 мая 1945-го стал Днем Европы. Днем освобождения не только от конкретной угрозы нацизма, но и от абстрактного мифа национального государства.
Суть этого мифа проста. Ни одно современное общество не способно действовать, руководствуясь одними лишь формальными предписаниями (а точнее, запретами) закона. Помимо юридически корректных процедур, обществу необходима солидарность, позволяющая его членам творчески участвовать как в создании, так и в критике своей законодательной системы. Классическое национальное государство отличалось от предшествовавших ему формаций прежде всего тем, что формулировало эту солидарность в категориях "нации".
Конечно, сама по себе "нация" могла определяться по-разному. В Третьем Рейхе ее значение свелось к формуле "кровь и почва". В СССР - к "моральному кодексу строителя коммунизма". В обоих случаях, подразумеваемая этими формулировками групповая солидарность призвана была не только обеспечивать функционирование закона, но и при необходимости подменять его. Как именно это происходило? Почему именно тоталитарные режимы перманентно оказывались в ситуации "необходимости"? Почему, наконец, разница между "моральным кодексом" и "кровью и почвой" зачастую оказывалась трудно уловимой? - Все это и должно быть предметом серьезного исторического исследования и не менее серьезной и открытой общественной дискуссии. На основании которых со временем (а не в результате скоротечных кампаний, то и дело организуемых парламентариями различного уровня) и может сформироваться нечто вроде общего понимания европейской истории. Главным отличием которой от традиционных "национальных" историй будет признание ее внутреннего разнообразия.
Именно такая дискуссия и стала возможна в западной Европе только после и во многом благодаря 1945-му. Точно так же, как в европейском государстве после и во многом благодаря 1945-му начался напряженный поиск новых форм солидарности, основанных на первостепенном значении различия по сравнению с единообразием.
Каждый отвечает за себя
Что мог бы означать такого рода поиск с точки зрения конкретной оценки злодеяний тоталитарных режимов ХХ века? Прежде всего - отказ от привычки проводить параллели. Исследование нацистских преступлений отнюдь не стало менее эффективным от того, что исследователи постоянно подчеркивали их уникальность. Тот же Нолте, несмотря на стремление установить причинно-следственную связь между нацистскими преступлениями и "азиатской угрозой", не мог окончательно отказаться от установки на уникальность Освенцима.
Исследование советского тоталитаризма - если это, действительно, исследование - не нуждается в навязчивых параллелях с преступлениями нацизма. В рамках истории, основанной на признании различий, а не на поиске единообразия, уникальность Большого Террора никоим образом не "соперничает" с уникальностью Освенцима.
Кстати сказать, на подобной уникальности события настаивал в свое время и суд над Эйхманом. Вопреки многочисленным заявлениям прокурора и политического руководства Израиля, суд постоянно подчеркивал, что рассматривает конкретные деяния конкретного человека, а не "преступный характер" режима, которому он служил. То, что в конечном счете конкретный человек, Эйхман, был признан виновным в совершении конкретных преступлений, не может служить подспудным основанием для осуждения другого конкретного человека, Мери.
Точно так же, как на исход процесса в Иерусалиме не мог влиять тот факт, что до этого в Нюрнберге был оправдан упоминавшийся ранее Шахт. В данном случае, предлагаемые политическим руководством страны "исторические" параллели опасно граничат с посягательством на независимость суда.
__________________________________________
Серпом по свастике ("Delfi", Литва)
Пронзительные проявления сталинизма ("Postimees", Эстония)
Советы vs. Нацисты ("Delfi", Литва)
