Данный материал публикуется в рамках акции 'Переводы читателей ИноСМИ.Ru'. Эту статью обнаружила и перевела наш читатель ursa, за что мы ей крайне признательны
__________________________________________________
Статья опубликована 23 июня 2008 года
Многие задумывались, почему образы поляков в романах Достоевского всегда негативны. Писатель, который морально реабилитировал людей павших и даже к преступникам проявлял жалость, к полякам не чувствовал ничего, кроме презрения.
Ежи Стемповский написал на эту тему глубокое эссе, в котором рассматривает предполагаемые причины литературного и политического свойства, и ни одна из них не кажется мне достаточной. Однако он не ставит вопроса, насколько этот образ соответствует действительности, заранее убежденный, как и все польские исследователи, что он не верен. Конечно, он не верен в смысле обобщения, охватывающего всех, с другой же стороны, трудно не заметить, что Достоевский поразительно точно ухватил определенный тип поляка, встречающегося в общественной жизни и оттого позволяющий лучше узнать его, нежели остальных, ведущих скромную жизнь, занятых ежедневным трудом.
У Достоевского были польские корни (добавлю, кстати, что у князя Потемкина тоже, еще его дед Потемпский, шляхтич со Смоленщины, говорил по-польски), и современник, лично с ним знакомый, оставил запись в своем дневнике, что выглядел он как поляк, а не как русский (я не знаю, в чем заключается разница). По-настоящему он познакомился с поляками на каторге, и об этом пишет совершенно объективно, но ведь живя в Петербурге он имел немало возможностей узнать поляков. Кроме того в Европе о поляках писали газеты, информация эта доходила до интеллигенции, и была она не всегда хвалебной. Насколько Генрих Гейне смягчал свои насмешки над поляками юмором, настолько Достоевский был в своих смертельно серьезен.
Известная сцена из 'Братьев Карамазовых', когда поляки появляются в своих характерных позах, полных гордости и собственного достоинства, и тут же оказываются мошенниками, шулерами, а один из них готов за деньги уступить свою любовницу. Кто сегодня в Польше не видит типичности этой сцены, тот не живет жизнью своего народа.
'Поляки у Достоевского, - пишет Стемповский, - созданы из двух противопоставленных друг другу частей. Одна из них состоит из обидчивого самолюбия и гордости, несколько формальной патриотической печали, мистической веры в свои достоинства и привязанности к торжественным формам жизни. Вторая - из ловкости воришек, использующих любой случай, из полного отсутствия угрызений совести и достоинства. (...) Эти две группы черт, которые, казалось бы, невозможно согласовать в одном характере, словно бы объясняются отсутствием чувства реальности, самокритичности и способности вникнуть в чувства других людей'.
Фальшивые графы (за границей) и столь же фальшивые страдальцы (за границей и у себя). Романы Достоевского в целом не так реалистичны, как произведения Чехова или Толстого, они не дают настоящего образа России, как те, но содержат фрагменты и образы, единственные в своем роде, потрясающие своей правдой. К ним относятся описания, которые кажутся полякам карикатурой.
Можно ли быть фальшивым страдальцем? Страдание - это конкретное переживание, если человек страдает, то нельзя считать это иллюзией. И все-таки можно. Можно страдать фальшиво. Кто хочет в Польше добиться высокого положения в общественной жизни, получить дополнительные козыри в политическом соперничестве, тот объявляет всем вокруг о своих страданиях, даже если его жизнь проходила в психологической роскоши безответственности и в материальном достатке.
На первой странице 'Газеты Выборчей' заголовок большими буквами: 'Российский суд издевается над Катынью'. Достоевский отзывается с того света: ну, что, разве не правду говорил я о поляках?
Московский суд отказался рассматривать иск катынских семей о чем-то там. Министр иностранных дел объяснил по телевизору, что катынские семьи решили направить жалобу в Европейский суд по правам человека в Страсбурге, а для этого нужны документы, свидетельствующие о том, что российские суды всех инстанций не хотят этой жалобы рассматривать.
В подзаголовке 'Газета Выборча' иронизирует: 'Только убитые в Катыни (якобы таково мнение московского суда) лично могли бы требовать (...) реабилитации'. Офицеров в Катыни ни в чем не обвиняли - как же можно их реабилитировать? Можно ли реабилитировать заложников, расстрелянных в Варшаве или в любом другом месте? Или почти сто тысяч жителей Дрездена, обреченных на смерть британской авиацией?
Бартош Венглярчик, весьма собой довольный, на телеканале 'Superstacja' повторяет вслед за 'Газетой Выборчей' комментарий, затемняющий суть дела, от себя добавляя гнев и насмешки над глупым московским судом и кое-что уточняя. В 'Газете' сообщается, что 'Независимая Газета' определила размеры компенсации в случае реабилитации в 22 миллиарда долларов, читатель же сам должен решить, идет ли речь о жертвах Катыни или обо всех жертвах сталинских убийств. Но Бартош Венглярчик принимает неправдоподобную версию и уточняет, что речь идет о компенсациях за Катынь, и принимается иронизировать со своего пьедестала первого моралиста телеканала.
И журналисты, и, кажется, катынские семьи со своими исками похожи на поляков, описанных Достоевским.
'Дзенник' резко полемизирует с 'Газетой Выборчей', но в вопросах сомнительных идет с ней в ногу. На первой странице, для разнообразия, большой заголовок 'Россия фальсифицирует историю'. Это правда, что русские иногда имеют ошибочные понятия об истории, так же, как и поляки, но они, по крайней мере, фальсифицируют в свою пользу, поражений не прославляют и памятников проигравшим не ставят. Это не значит, что они так хитры, какими кажутся.
Наоборот, иногда даже полякам удается обмануть их. Примером может служить комиссия по трудным вопросам, которая нужна Польше как форум, дающий возможность высказывать польские обиды не только самим себе, как это было до сих пор, но и принудить русских, что они тоже это слушали. Зачем эта комиссия русским, я не знаю, что бы они там ни сказали, польские газеты и телевидение (относительно России все великие эксперты) это только высмеют, а если они пришли на первое заседание с такими взглядами, как представил 'Дзенник', то с ними и говорить не стоит. Мне, однако, не кажется правдоподобным, чтобы они утверждали, будто Польша причастна к развязыванию Второй мировой войны. Эта война началась не 1 сентября 1939 года, как думают поляки, но в день оккупации Чехии. Можно согласно с правдой утверждать, что только в этом первом акте войны Польша, захватывая Заолзье, была на стороне гитлеровской Германии. Так это увидела вся Европа.
Профессор Войцех Рошковский в 'Дзеннике' так объясняет захват Заолзья: 'Когда раздел Чехословакии был уже предопределен (в Мюнхене), польское правительство решило занять Заолзье, чтобы этого не сделали немцы. Речь шла о лучшей защите границ...'. Это объяснение можно принять. Оно подходит и к занятию восточных польских территорий 17 сентября 1939 года и точно соответствует советской версии тех событий.
Поляки считают, что русские напоминают о судьбе российских военнопленных после войны 1920 года, чтобы релятивировать Катынь. С этим следует согласиться, но не надо забывать, что все исторические факты тем или иным образом релятивируют другие факты, в том-то и состоит философский смысл обучения истории. Легко догадаться, что польская сторона будет повторять, что в Катыни офицеры были убиты, а российские пленные поумирали от голода и тифа по своей воле, и это большая разница. Добавлю еще, хоть это и не связано с темой, но мне вот припомнилось, что я слышал на российском телевидении интервью Кшиштофа Занусси. Так вот, наш замечательный, хотя и не слишком умный кино-интеллектуал достойно представлял польскую историческую политику, доказывая, что войну 1920 года начали большевики. То же самое твердит мой знакомый, небогатый крестьянин из Розточа: большевики напали на Польшу, но Пилсудский вломил им как следует, гнал, гнал, аж до Киева дошел.
Западные правительства, особенно английское, несколько иначе видели очередность событий, но кто же станет вникать к такие мелочи.
Профессор Адам Даниель Ротфельд, председатель польской группы по трудным вопросам, говорит в 'Газете Выборчей': 'Не скрываю, я говорил о Катыни (...), чтобы до российских партнеров дошло, что для поляков это вопрос не только символический, но и фундаментальный'. Мы в Кракове знаем, что фундаментальный, и у нас тут есть проект катынского памятника, состоящего из 22 тысяч статуй в натуральную величину, но мы не знаем, почему он фундаментальный? Может, кто-нибудь, наконец, ответит на этот вопрос. Сто тысяч убитых на Волыни и Восточной Галиции - это не фундаментально, потому что не служит сегодняшней политике, а Катынь служит. Не выглядит ли это, как сюжет из Достоевского? С одной стороны - гордость, пафос, патриотическая печаль, мистическая вера в собственную правду, а с другой - использование без всяких угрызений совести любого случая для пропагандистской войны.
____________________________________________
Автор перевода читатель ИноСМИ.Ru - ursa
Примечание: редакция ИноСМИ.Ru не несет ответственности за качество переводов наших уважаемых читателей
_____________________________________________
А. Де Лазари, О. Рябов "Угрожающий "лапотный медведь" (ИГУ, 2007, Тираж 300 (!) экз.)
Поляки и русские ("Racjonalista", Польша)
Польский гонор и российская гордость ("Rzeczpospolita", Польша)
Ад и надежда ("Gosc Niedzielny", Польша)
