"Оккупанты, вон из Азербайджана!". Этот лозунг, написанный обычным школьным мелом, появился на стене уже утром 21 января 1990 года. Нет, не на той знаменитой стене здания ЦК КП Азербайджана, где ныне располагается аппарат президента, - это было в глубине городских кварталов, но так, чтобы патрульные во время комендантского часа не могли его не видеть.
Я до сих пор не знаю, кто его написал. Не знаю, кто изобразил на той самой гранитной стене портрет Горбачева с пушками вместо глаз. Но на собственном опыте узнала, что четыре копии берет не только хрестоматийная воспетая Галичем "Эрика", но и моя родная портативная "Москва". Четыре копии обращений, заявлений, воззваний тех, кто называл вещи своими именами: карательную акцию - карательной акцией, убийство мирных граждан - убийством и преступлением. Потому что телевидение взорвано, и газеты не выходят, но надо что-то делать. Знать, что происходит, и постараться, чтобы другие тоже это знали.
20 января 1990 года - это не просто одна из самых трагических дат в истории Азербайджана. Не просто "точка возврата", после которого стало ясно: отношения Баку и Москвы уже не могут быть прежними. Это еще и колоссальная по своему значению хроника сопротивления. Когда люди, увидев кровь и танки на улицах, уже знали, на что идут, и осознавали: пощады не будет.
И тем удивительнее осознавать другое: советская военщина на собственной территории, в городе, где еще не было посольств и иностранных корпунктов, еще до докладчиков ПАСЕ и европейских наблюдателей, вынуждена была отступить. Слишком четким, слишком однозначным, и если угодно, слишком уж всеобщим и всеохватным было это сопротивление. В первые дни после вторжения в Баку появилась Аллея шехидов.
Всеобщий траур по погибшим продолжался в Азербайджане сорок дней, и потом еще в течение года вся страна жила как семья, потерявшая родственника. Сорок дней без музыки, без свадеб, без улыбок на улицах, с черными лентами в петлицах - как знак: мы с теми, кто был ночью на улицах. Сорокадневная всеобщая забастовка. Газетам, которые в условиях жесточайшей цензуры не удалось заставить выйти с приветствиями в адрес Советской армии, "вынужденной бороться с экстремистами". И такой удивительный, невозможный, казалось бы, факт: за все время, пока в Баку действовал режим чрезвычайного положения, ни один диктор азербайджанского телевидения и радио не прочитал в эфир ни одной сводки военного коменданта: "штрейкбрехеров" не нашлось. Не нашлось ни одного человека, знающего азербайджанский язык, который бы прочитал эти сводки в эфир: они звучали с таким акцентом, что, как письма Андоняна, где даже приветствие "бисмиллах" написано с чудовищным количеством ошибок, не оставляли даже малейшего пространства для сомнений в том, что это и в прямом, и в переносном смысле голос оккупанта. Этот акцент мы потом услышали только в фильме "Своя правда" по произведению Виктории Токаревой - дешевом, провокационном, но с претензией на слезливость рассказе о "несчастной беженке из Баку", которая сначала, будучи завучем в школе, без стеснения брала взятки, затем, уже оказавшись в Москве, дважды за фильм обворовывала людей у которых работала. Что не мешает авторам фильма и самой госпоже Токаревой усиленно лепить "положительную героиню", которой такие-сякие азербайджанцы сломали жизнь. И трагедия 20 января в этом фильме - как крохотный малозаметный эпизод. Потому что слишком уж не хочется тому самому "Арбатскому военному округу" признаваться в том, что, залив город кровью, доблестная Советская армия, тем не менее, проиграла. Потому что армия может выиграть войну с другой армией, пусть даже превосходящей по численности и технической оснащенности, но никогда не выиграет войны с народом.
И то, что в ночь с 19 на 20 января война шла именно с народом - это не красивый лозунг. Потому что главной целью вторжения в Баку было вовсе не "спасение армян": старательно спровоцированные и срежиссированные КГБ погромы к этому моменту уже были прекращены, причем силами активистов Народного фронта. И уж тем более не защита "русскоязычных" - понятно, что слепого от рождения 60-летнего Бориса Ефимичева, которого советские солдаты убили на улице штыком, спасать надо было именно от этих солдат. Цель была в другом: не допустить, чтобы намеченные на февраль выборы Верховного Совета Азербайджана прошли так, как должны проходить выборы в любой нормальной стране. Потому что победа на них сторонников независимости Азербайджана была уже предрешена, а с этим Москва примириться никак не могла - убеждая нас, что до "маленькой южной республики" никому в мире нет никакого дела, и в Белом доме, на Даунинг-стрит и на Елисейских полях никто даже не найдет Азербайджан на карте, российские политтехнологи не заблуждались насчет истинной ценности геополитического контроля над нашей страной.
И тем удивительнее осознавать, что Баку был не первым (и уж тем более не последним) городом, где Москва пыталась при помощи танков противостоять первооснове демократии - тому самому свободному волеизъявлению народа. И наиболее показательными здесь остаются те самые события в Чехословакии весной и летом 1968 года - трагическая история знаменитой "Пражской весны". Тоже задушенной советскими танками и возродившейся вновь - через 20 лет, во время первой "бархатной революции" новой волны.
Скрытая угроза
Взаимоотношения СССР со странами, попавшими в орбиту московского влияния после Второй мировой войны, для Москвы всегда были особой статьей. В самом деле, что бы там ни говорили, освобождение от кровавой гитлеровской оккупации - это был такой "кредит доверия", о котором ни одна страна не могла и мечтать. В полной мере это относилось к Чехословакии. Тем более, что здесь обиды на западные демократии копили еще со времен Мюнхенского сговора 1938 года, когда ради умиротворения Гитлера старые демократии Европы решили пожертвовать целой страной, чей президент Бенеш после Первой мировой войны принимал самое горячее участие в дипломатических переговорах и строительстве, как сказали бы сегодня, модели европейской безопасности. Так или иначе, как потом, уже после Пражской весны, признавались многие, в Чехословакии популярность идей социализма была довольно-таки высокой. Правда, как признавались тогда самые ярые сторонники Москвы, основывались они не столько на реальной жизни советских людей, сколько на советской же пропаганде. А еще больше голосовали "от противного". Так или иначе, после того, как в мае 1945 года Чехословакия была последней из европейских стран, освобожденных от фашистской Германии, в Москве здесь действительно видели освободительницу. Правда, на выборах в 1946 году коммунисты набрали 40% голосов, но это не помешало им развернуть наступление на власть. Благодаря поддержке массовых демонстраций коммунисты уже очень скоро переформировали Кабинет министров. А затем и президент Бенеш вынужден был уйти в отставку. И в 1948 году Чехословакия была провозглашена народно-демократической республикой.
Многие те события сочли государственным переворотом. И немало оказалось тех, кто предпочел покинуть родные места и искать счастья на дальних берегах, подальше от социалистического "рая" за гранью дружеских штыков - среди них была и семья будущего госсекретаря США Мадлен Олбрайт.
Очарованных социализмом, впрочем, было куда больше. Однако шли годы, и постепенно отношение и к Москве, и к "социалистическому выбору" начинало меняться, что было, откровенно говоря, не так уж и неожиданно.
Москва, впрочем, не обращала особого внимания на внутренние процессы в подвластных странах. Тем более что к этому моменту уже имелся весьма богатый опыт подавления волнений и в Берлине, и в Будапеште. Так или иначе, когда 5 января 1968 года первым секретарем ЦК КПЧ избрали Александра Дубчека, в Москве даже не подумали, что им есть чего опасаться. Популярного, обаятельного, харизматичного Дубчека здесь считали своим. 4 года (1955 - 1958 гг.) он провел в Москве, когда его - секретаря обкома, одновременно учившегося на юридическом, - отправили "повышать квалификацию" в ВПШ. Но его московская учеба прошла под знаком ХХ съезда КПСС, осудившего некоторые преступления Сталина.
Возможно, "динамит" был заложен уже тогда. Десталинизация в Чехословакии шла, мягко говоря, "со скрипом". Сменивший Готвальда Новотный, правда, больше уже не сажал, но не всех жертв реабилитировал, да и за власть держался изо всех сил. А волна критики снизу нарастала, тем более что пример СССР, где Никита Хрущев не побоялся развенчать культ личности Сталина, осудить репрессии и реабилитировать безвинно севших, не мог пройти незамеченным. Так или иначе, чем медленнее шли процессы десталинизации в Чехословакии сверху, тем единодушнее общество сопротивлялось режиму снизу: Новотного уже не боялись критиковать. Более того, даже отставка Хрущева, ознаменовавшая в СССР окончание "оттепели", в Чехословакии сыграла парадоксальную роль: Новотный считался креатурой Никиты Сергеевича, и когда Хрущев превратился из генсека в "персонального пенсионера", первого и на тот момент единственного, кто покинул Кремль живым, Брежнев не стал помогать Новотному удерживать власть.
Социализм с человеческим лицом
Наверное, "Пражская весна" началась уже тогда, в январе. Очень скоро Дубчек стал харизматическим лидером страны. Ему поверили - его улыбке, честности, человечности, его вере в то, о чем он говорит. А сам Дубчек тоже верил - в тот самый социализм с человеческим лицом, которого страна ждала с 1948 года, и в то, что Москва даст им его построить.
Была существенно ослаблена цензура, повсеместно проходили свободные дискуссии, началось создание многопартийной системы. Было заявлено о стремлении обеспечить полную свободу слова, собраний и передвижений, установить строгий контроль над деятельностью органов безопасности, облегчить возможность организации частных предприятий и снизить государственный контроль над производством. Кроме того, планировалась федерализация государства и расширение полномочий органов власти субъектов ЧССР - Чехии и Словакии. Как-то незаметно стало можно говорить и писать то, за что еще 5-10 лет назад следовало суровое наказание. Начался культурный расцвет - именно в эти годы публикуют свои первые произведения Милан Кундера и Вацлав Гавел, снимают свои первые фильмы Милош Форман и Вера Хитилова... Монумент Сталину в 1961 году исчез из центра Праги, и сейчас на его месте - своеобразный памятник вечности: огромный метроном, качаясь, отсчитывает секунды. Сегодня уже понятно: те политические реформы, которые задумали Дубчек и его соратники (О. Шик, И. Пеликан, З. Млынарж и др.), не знаменовали собой полного поворота от социализма к прозападной демократии. Да и рвать все связи с Москвой и заводить страну в НАТО Дубчек тоже не планировал. Но то, что началось в Чехословакии, до предела напугало Кремль - это была возникшая в чехословацком обществе атмосфера свободы и открытости.
Впрочем, проявилось и другое: реформы Дубчека многим уже тогда казались недостаточными. И сторонники углубления реформ вскоре выступили с открытым заявлением. Это был знаменитый манифест "2000 слов", опубликованный 27 июня 1968 года сразу в нескольких газетах. Он возник по инициативе группы представителей интеллигенции. Под манифестом стояли подписи 70 человек. Его автором был писатель Людвик Вацулик.
Так или иначе, советское руководство уже к концу весны 1968 года начало настаивать на замораживании чехословацких реформ. В руководстве КПЧ также сформировалась группа консервативно настроенных аппаратчиков, ориентировавшихся на Москву.
Первоначально, как свидетельствуют многие, Москва пыталась воздействовать на ситуацию, скажем так, мирным путем. Однажды в Москве Брежнев поймал его в коридоре Кремля и схватил за пуговицу - он недоумевал: "Если у вас с человеческим лицом, то с каким же у нас?" Дубчек выкручивался, как мог, чтобы не обидеть "старшего брата".
Но "выкрутиться", увы, не удалось. 23 марта 1968 года на съезде коммунистических партий в Дрездене прозвучала критика реформ в Чехословакии - без "отмашки" из Москвы этого не могло произойти по определению. А 4 мая Брежнев принял делегацию во главе с Дубчеком в Москве, где остро критиковал положение в ЧССР. 15 июля руководители коммунистических партий направили открытое письмо ЦК КПЧ, 29 июля Дубчек снова встретился в Чьерной-над-Тисой с Брежневым, 17 августа Дубчек встретился в Комарно с Яношем Кадаром, который указал Дубчеку на то, что ситуация становится критической.
Как утверждают, те переговоры близ советско-чехословацкой границы сыграли роль поворотной точки. Все понимавший Янош Кадар с отчаянием в голосе сказал Дубчеку: "Вы, правда, не понимаете, с кем имеете дело?" Дубчек и в мыслях не держал ссориться с Москвой - он считал, что Брежнев ему доверяет: кто еще пользуется такой поддержкой народа и так любит русских?
Но на тех переговорах случился еще один примечательный инцидент. Московские партаппаратчики требовали "жертв", и на роль жертвы был намечен один из соратников Дубчека - Кригель. И в ответ на какую-то его реплику Шелест, глава украинских коммунистов, рубанул ему в лицо московскую правду-матку: "Галицийский еврей нам не партнер". В ответ Дубчек и вся чешская делегация встали и покинули зал. Брежнев потом что-то лопотал, делая вид, что извиняется, но главное для себя он уже уяснил: стоять перед Москвой навытяжку пражские товарищи не намерены, А такого в Кремле не прощали.
Приговор подписан
В отношениях Москвы и Праги тем временем появилась еще одна "болевая точка". Постоянно дислоцированных в Чехословакии советских войск еще не было, но иметь здесь свои военные базы Москве очень хотелось. Дубчек же при всех своих промосковских настроениях на такое не шел, понимая, что в этом случае Москва будет менять лидеров страны с легкостью кукловода.
Как утверждают специалисты, готовиться к военному вторжению в Москве начали еще до переговоров в Чьерной-над-Тисой. Прошедшие в июне в Чехословакии совместные учения армий стран Варшавского договора были этакой генеральной репетицией вторжения.
Окончательное решение, впрочем, было принято уже во второй половине августа. Но для его осуществления требовалось, чтобы советских интервентов, "разбавленных" армиями стран Варшавского договора, "пригласили" бы в страну местные лидеры, "обеспокоенные" происходящим - точно так же о "просьбе" азербайджанского руководства будут твердить представители военной комендатуры 20 января 1990 года.
Как утверждали потом многие, тайную встречу вышеупомянутого Шелеста с теми самыми сталинистами из окружения Дубчека КГБ организовал, простите, в сортире в здании КПЧ. По плану, за час до оккупации "представители здоровой части КПЧ" на заседании президиума ЦК КПЧ должны были зачитать свое приглашение и поставить его на голосование. Но организаторы не учли разницы во времени - высадка десанта началась до совещания, и спектакль оказался сорван. В кабинет Дубчека ворвались прямо во время заседания, арестовывали по списку.
Хроника расстрелянного города
"Передаем "Заявление ТАСС". ТАСС уполномочен заявить, что партийные и государственные деятели Чехословацкой Социалистической Республики обратились к Советскому Союзу и другим союзным государствам с просьбой об оказании братскому чехословацкому народу неотложной помощи, включая помощь вооруженными силами. Это обращение вызвано угрозой, которая возникла существующему в Чехословакии социалистическому строю и установленной конституцией государственности со стороны контрреволюционных сил, вступивших в сговор с враждебными социализму внешними силами". Так начиналось заявление ТАСС, переданное утром 21 августа 1968 года. На улицах Праги уже стояли танки с белыми полосами на броне (так отличали "своих") и грузовики с солдатами. В здании Центрального Комитета КПЧ, окруженном цепью автоматчиков, советские десантники крушили телефонные аппараты, не давая арестованным членам ЦК звонить даже послу СССР в Праге, рассказывал Йожеф Смрковский, находившийся тогда в здании ЦК. Председатель чехословацкого парламента, успевший посидеть в сталинские времена и арестованный в августе 1968 года во второй раз, описывает убийство студента - участника демонстрации. Он видел его собственными глазами. Пуля попала юноше в грудь, он упал навзничь. Тело унесли. Осталась лужа крови. Потом приехал танк и стал крутиться на этом месте, дробя гусеницами брусчатку, чтобы и следов крови не осталось. Это была не единственная жертва. В августе 1968 года в Чехословакии, по самым скромным подсчетам, погибло более семидесяти человек. Около двухсот пятидесяти были ранены. На Подольской набережной в Праге есть мемориальная доска с надписью: "В этом месте 24 августа 1968 года были злодейски застрелены советскими оккупантами Карел Паришек, 1953 года рождения, и Карел Немец, 1952 года рождения. Вечная им память".
23 августа, на третий день вторжения, закрыла двери, образно говоря, вся Прага. По призыву чрезвычайного съезда КПЧ и правительства страны была объявлена всеобщая однодневная забастовка. В полдень улицы города совершенно опустели. Оккупанты остались одни в городе, безмолвие которого нарушали только бессмысленные выстрелы: стрелять было не в кого.
А советское телевидение показывало вырванные из контекста кадры: возмущенные люди на площадях, горящие танки, баррикады... Эти кадры сопровождались таким комментарием: "На улицах Праги стали бесчинствовать нечесаные юнцы. Бандиты и контрреволюционеры провоцируют советских солдат выстрелами из-за угла".
На самом деле по оккупантам не было сделано ни одного выстрела. В СССР попытались создать "пиар" вокруг американского оружия, найденного в чешском городе Соколове: дескать, вот чем собирались воевать контрреволюционеры. Однако экспертиза, проведенная чехами, уже тогда установила, что смазка этого оружия была гэдээровского производства, а рюкзаки, в которых его нашли,- советскими.
Чехи и словаки не ответили насилием на насилие. Они сопротивлялись по-другому. "Чехословакия,- пишут в своей книге Вайль и Генис, - отказалась говорить на имперском языке, не выдвинув кровожадного лозунга "Родина или смерть". Единственным оружием оккупированного народа стала культура. Директор пражского ресторана "Москва" поменял в вывеске две буквы, и ресторан стал называться "Морава". Случайно обвалившийся мост немедленно переименовали в "Мост советско-чехословацкой дружбы". Бронзовому Яну Гусу милосердно надели повязку на глаза. На сгоревшем после попадания снаряда здании в центре Праги повесили огромный плакат с надписью по-русски: "Это - ваше дело". Граффити вообще были очень популярны в оккупированной Праге (и это, кстати, тоже сближает ее с Москвой времен августовского путча).
Но самое главное, "Пражская весна" продолжала говорить. Именно в первые дни и недели оккупации свобода слова пережила апофеоз. Выходили газеты и журналы, работало подпольное радио и телевидение... Директор Пражского Гостелерадио Иржи Пеликан, вынужденный позже эмигрировать из Чехословакии, рассказывал: "У нас было много студий в Праге, и все они были заняты советскими солдатами. Но наши техники творили чудеса: они оборудовали новые, импровизированные студии в новых местах. Конечно, мы не могли транслировать передачи на всю территорию Чехословакии, но люди знали: мы не сдались... Последняя студия была на самой чехословацко-австрийской границе, потом добрались и до нее..."
Но не менее грозным оружием оказалось граффити: "Ленин, вставай! Брежнев сошел с ума", "Не видим, не слышим, не говорим с оккупантами", "Пролетарии всех стран, уезжайте!" - писали на древних стенах Праги. Были и надписи на русском: "Войска Варшавского договора, вас здесь не надо. Возвращайтесь домой. Ваши отцы нас освободили. Вы - оккупанты", "Москва - ваше место", "Идите домой, ребята".
А затем на одном из заводов прошел тот самый съезд КПЧ, где была выражена полная поддержка реформам Дубчека. Но это уже ничего не изменило. Президент Чехословакии Людвиг Свобода сумел добиться освобождения арестованных лидеров страны, но, тем не менее, московские переговоры завершились для пражской делегации бесславно. Под жестким давлением Кремля лидеры "пражской весны" (все, кроме одного - того самого председателя Национального фронта Франтишека Кригеля) подписали так называемый Московский протокол, в котором определялись дальнейшие шаги по урегулированию ситуации в Чехословакии. А 18 октября Национальное собрание большинством голосов одобрило "Договор об условиях временного пребывания советских войск на территории ЧССР". Мужество проголосовать против имели лишь 4 из 242 присутствовавших депутатов (в их числе тот же Франтишек Кригель), 10 - воздержались. "Временное" пребывание советских войск в Чехословакии затянулось до 1991 года.
А затем наступил мрачный двадцатилетний период "нормализации". Члены чехословацкого руководства какое-то время оставались на своих местах. Но уже в 1969 году консервативное крыло в КПЧ при поддержке Москвы одержало окончательную победу: Дубчек, Смрковски, Шик и другие реформаторы были отстранены от должностей, а позднее и исключены из партии. Еще перед войной Александр Дубчек обучился слесарному делу. После войны он стал партработником (биография и убеждения этому помогли), но руки слесарного дела не забывали - когда в 1970-м его изгнали отовсюду (даже из профсоюза!), один словацкий леспромхоз взял его слесарем, и почти 20 лет Дубчек вкалывал в лесной глуши под неусыпным надзором госбезопасности...
Но если партийная элита была согласна на роль "калифов на комендантский час", то Прага продолжала сопротивляться. На ее улицах покончили жизнь самосожжением студенты Ян Палах и Ян Зайиц, и их похороны превратились во впечатляющую демонстрацию протеста.
Должно быть, в Москве пребывали в полной уверенности, что полностью контролируют страну и преподали непокорным чехам такой урок, который те запомнят навсегда. И они запомнили. Чтобы через 20 лет, в 1989 году, дать старт новой "бархатной революции", во главе которой стоял писатель и драматург Вацлав Гавел, репрессированный и сосланный в том же 1968-м. Из небытия возвращался Александр Дубчек, избранный спикером парламента новой страны. Страны, где уже никто не строил иллюзий относительно отношений с Москвой - в тогда еще единой Чехословакии требовали вывода советских войск и однозначно высказывались за членство в НАТО. А одновременно шел тот самый первый и пока единственный "бархатный развод" Чехии и Словакии.
А потом, уже в 2008 году, в Чехии развернутся дискуссии о радаре американской ПРО. И весьма показательной окажется реакция известного чешского музыканта Михаэля Коцаба, ныне баллотирующегося в верхнюю палату парламента от Партии зеленых: "Раньше я был против строительства радара. Но чем резче становилась реакция русских на возможное появление ПРО у нас и в Польше, тем сильнее я склонялся в пользу этих планов. Радар здесь будет символом того, что мы окончательно и бесповоротно ушли из сферы русского влияния". Характерно, что именно Михаэль Коцаб был одним из ведущих членов комиссии, которая в 1991 году вела переговоры с советской стороной об условиях вывода войск СССР из Чехословакии. Тех самых войск, которые появились там 40 лет назад.
И точно так же, как политический курс нынешней Чехии и Словакии был предопределен 21 августа 1968 года, точкой отсчета для Азербайджана останется 20 января 1990 года. День, когда не осталось иллюзий относительно того, как строится политика Москвы в отношении тех народов, которых она объявила своими "друзьями".
_________________________________
Это не 'возвращение истории' ("Newsweek", США)
Ярузельский, Петен, Квислинг: сравнение невозможно ("Corriere Della Sera", Италия)
Вспоминая пражскую весну ("Diena", Латвия)
'Освобождение' Эстонии аукнется России ("Газета по-Киевски", Украина)
Война социализма против социализма ("День", Украина)
* * * * * * * * * *
Михаил Касьянов: "Россия вошла в системный кризис" (Общественная палата читателей ИноСМИ)
Газовые Боги (Общественная палата читателей ИноСМИ)
Судебный балаган или Эксперимент над действенностью российского права (Общественная палата читателей ИноСМИ)
'Газпром', как Ленин всех живей (Общественная палата читателей ИноСМИ)
