Казалось бы, что такого нового. Опять какой то чужак пронесся стрелой по нашей "загадочной стране" и все про нее понял.
А этот еще вдобавок и писатель, и читатель. Он читал Достоевского и Виктора Ерофеева. И Тарковского он смотрел. Они все ему про нас объяснили.
Он ехал много дней, он смотрел в окно. Он видел Сибирь. Она непростительно большая. И оказывается в ней летом жарко, и люди даже живут.
А еще у него есть воспоминания детства и молодости о социалистической Польше. И о тяжелой ледяной руке, которая давила с Востока.
Чужая и неприятная встает моя страна в этом сумеречном тумане, ну и что? Мало ли их, этих иностранцев, болтается по нашей стране и познает ее загадочную душу?
Но почему в этот раз вместо привычной иронии - в сердце злость и досада? И Печаль?
Почему такая Злость, Боль и Печаль сквозит в его словах?
Почему такие сильные чувства?
Что такое произошло между нашими мирами, почему все так больно и трудно?
Почему мы с таким вниманием вглядываемся друг в друга? Они откликаются на малейшие события в нашей стране. Мы читаем эти их форумы, комментируем.
Мы очень пристрастны и несправедливы. Полоумный Зигзаур и здравая Ева 15 стали почти что нашими приятелями. А теперь еще и этот писатель со своей больной душой, как его там зовут, не помню. Мы с ним почти ровесники. А что я-то знаю о Польше?
***
...Нежная пронзающая душу мелодия "Прощания с Родиной" Огинского - одна из любимых музык детства. Я опять ставлю маленькую пластинку на проигрыватель и смотрю в открытое окно. Там ясный день, светит солнце. Летают голуби. Мальчишки гоняют мяч.
Скрипки плачут и зовут куда-то в небо. Почему такая печальная музыка, мам?
- Ну, он уезжает с Родины..
- А где его Родина?
- Польша. Он поляк.
Польша - страна на окраине сознания, где-то далеко на Западе.
Для нас, на Урале, это другой конец света...
Польша - братская страна. как Болгария, как ГДР, как Вьетнам. Там живут друзья. Они помогают нам, мы им. С поляками мы вместе воевали против немцев.
Раньше, когда они входили в состав Российской империи, они часто восставали. Но сейчас у них коммунизм, как и у нас. В Российской империи они были угнетенными, а сейчас нет. Они братья.
Польские товары есть в наших магазинах. Они неплохие, правда не такие практичные как немецкие. Но в них есть некий особый шик. Дома у нас висит польская люстра с оранжевым абажуром, очень изящная и уютная.
Одна из любимых книг подростка "Чудо-Юдо, Агнешка и апельсин" Ганны Ожеговской - о послевоенной Варшаве. В коммунальной квартире чудом уцелевшего дома как обломки кораблекрушения сбились разные люди и разные судьбы. Каждая комната это отдельный мир.
Подростки Агнешка, Михал, Витек, старый пан Шафранец и его жена ворчливая Леонтина, электрик пан Черняк, семья Петровских, медсестра пани Алина и учительница пани Толлочко - все они были реальными людьми для меня, как мои собственные соседи по дому. Жизнь трудная, бедная и не слишком счастливая, но очень человечная. Люди как могут, помогают друг другу.
Еще была прочитанная чья-то чужая, поразившая глубоко - книга о девочках из католического приюта, о Польше довоенной. Само словосочетание - "католический" и "приют" невыразимо чужие. Католический собор я видела в Риге, там как раз проходила "конфирмация" (еще одно жутковатое слово).
Девочки моего возраста, в странных длинных темных платьях со слепящими воротниками, бледные и чинные идут парами, глядя себе под ноги. Плавная лента из девочек и мальчиков медленно плывет вверх по ступеням и втягивается в огромный проем сводчатого входа. А над всем этим - острая громада Собора, мрачная и торжественная.
Католический собор. Католический приют... Как странно и старинно это звучит.
У нас - детдома, а не "приюты". А церкви - православные. Я их много видела, когда мы с мамой ездили в туристической группе по Золотому Кольцу. Псков, Старая Русса, Ярославль, Владимир. Церкви и монастыри - беленые, нарядные. Золотые купола, колокольный звон. Внутри - золото, иконы, свечки. Батюшка с бородой. А тут детей встречает бритый и тоже очень бледный строгий дядька в черном. 'Это ксендз', - говорит мама.
Очень трудно этих бледных и строгих девочек и мальчиков представить пионерами, на сборах, с горнами и флагами, освещенными солнцем. Они как будто и не ровесники мне, а из какого-то раньшего времени...
Еще любимая книга детства - "Мой волшебный фонарь" Кристины Сещицкой. О Польше 60-х. Это уже другая страна. Польша современная, очень самостоятельная и достойная. Там есть харцеры (пионеры, по-нашему). Есть пронзительный эпизод, как мальчик не уходит с харцерского поста у Памятника Павшим Героям, несмотря на начавшийся дождь. Приятель, убегая в укрытие, ему говорит - 'Дурак, не мокни, какая разница?'
'Тут погибали люди, их поливал дождь из свинца, а ты боишься воды!' - кричит он в ответ и остается на посту, а дождь льет на него...
Но почему во всех этих - таких, казалось бы, разных книгах - есть какая-то общая непонятная мне чуждость и печаль? Как и в полонезе Огинского... Туман, дымка, приглушенность, усталость. Почему так мало солнца? Наши книги, даже о подростках - другие. И взрослые у нас другие, другие, и музыка у нас другая, другая.
Ну и что? У нас все разные. Вот мы в Башкирии живем. Башкиры - они вообще другие, даже язык у них другой, а татары, которых тоже здесь много - отличаются и от русских и от башкир.. У нас все разные. Вот и гэдеэровские немцы тоже наши братья, и вьетнамцы, и кубинцы..
Поэтому известия о 'Солидарности' и польских 'Событиях' начала 80-х застали врасплох. ОНИ не хотят быть с нами... Утром, еще темно, я собираюсь в школу. Мама слушает по радио Голос Америки. Наш старинный ламповый приемник запросто ловит вражьи голоса, несмотря на все глушилки. Радио напряженной скороговоркой вполголоса нам докладывает - в Польше военное положение, Ярузельский, Гданьские судоверфи...
"В Польше Военное положение..." - с ужасом повторяет моя мама. А что это, 'военное положение', мам?
- Это очень плохо. Там стреляют, убивают людей. Бедные поляки...
***
Как раз тогда же, в 80-м, пришлось увидеть Польшу своими глазами. Из окна поезда.
И первого поляка, молодого польского журналиста.
Это 80 год, лето. Я учусь в школе с углубленным изучением иностранного языка, каждое лето из нашей школы едет делегация в ГДР, в дружественный город Галле, город-побратим Уфы. На поезде мы едем два дня до Москвы, потом через Польшу и Германию.
И вот мы едем из Москвы в Берлин. Два десятка подростков 13-14 лет среди взрослых всех национальностей.
Провинциальные уфимские ребята. Как мышки бегаем по шикарному международному вагону, выглядываем любопытно из купе. Больше всего наша внимание привлекает эта компания - троица стоит в коридоре, немка, немец и поляк. Все трое молодые и красивые.
Они журналисты, познакомились только что. Все едут из Москвы в Берлин. Это мы услышали из их разговоров, они говорят на международном сленге - сочетание английского, немецкого и русского.
Они все трое постоянно курят. И пьют! Пустые бутылки выстраиваются в ряд около стенки и мелодично звенят в такт ходу поезда. Коньяк, водка, пиво. Они, шатаясь, ходят в вагон-ресторан и обратно на свое любимое место в тамбуре у туалета. Вежливо пропускают других пассажиров, отстраняясь и убирая руку.
Они говорят всю ночь.
Вокруг них стоит аура единомышленников и какое-то зримое ощущение секса, хотя они просто разговаривают. Ощущение какой-то странной свободы, до сих пор не виданной мной.
Теперь, когда я уже знаю и природу этой свободы и цену ее, у меня противоречивые чувства. Польша была голосом с Запада, да. Польские журналы мод, польские рок-группы, польская косметика. Но каким же поэтичным, манящим и прекрасным выглядел Запад, преломленный Польшей. И каким же бездушным и унылым он оказался со своим скучно-регламентированным протестантским развратом - без этой поэтичной дымки католического мрачноватого ханжества.
А тогда мы ехали мимо этих стран - Польши, Германии.. Смотрели в окна. Маленькие домики, маленькие поля - все немного игрушечное, не совсем настоящее, такое нарядное и чистенькое. И города. Как декорации. Неужели люди действительно живут в таких домах?
***
...Еще один поляк, запавший в душу. Из фильма 'Был месяц Май'.
Май 1945. Германия. Молодой советский лейтенант со своим взводом стоит на отдыхе в богатой крестьянской немецкой усадьбе. Бойцы приходит в себя после боев. Отсыпаются, привыкают жить мирной жизнью. Война закончилась. Тишина.
Но следы войны повсюду - в брошенном авто на дороге, в пустом концлагере, куда подвыпившие наши военные приезжают случайно и не могут понять, что там было. Они бродят по опустевшим огромным помещениям, читают надписи на немецком - 'тишина в блоке', 'чистота должна соблюдаться'. Что это? Склад? Казармы?
Бывшие узники этого лагеря прибредают ночью в усадьбу. Три тени людей, поддерживающие друг друга и бредущие сами не зная куда.
Один из них - поляк, Стефан. Изможденный и горящий мщением. Ему предлагают сала - он отказывается, хотя он истощен до крайности. Его воротит от этой свинины. Он рассказывает страшное. Эти свиньи, свиньи этого немца Рашке погубили его жену и сына. 'Пшекленты свиньи!'
Он, Стефан, и его жена, Катаржина, были рабами с Востока. Работали на Рашке, смотрели за свиньями. У них "родився хлопчик". Сын. Катаржина не могла работать, и Рашке отправил ее в концлагерь, "до лагеру". Каторжина погибла и ребенок погиб. Их убили газом и сожгли, они превратились в пепел. А пепел, 'попел', рассеивали по полям, как удобрение.
Все в ужасе слушают его. Это новая, совсем неизвестная для наших сторона войны...
Пронзительна сцена когда уходит Стефан. Уже утро, наши бойцы потерянно стоят во дворе, им не удалось найти этого Рашке. Они обшарили всю округу, но нигде его не нашли. Он, чуя опасность, как сквозь землю провалился.
По двору между солдатами ходят свиньи, жирные огромные племенные свиньи. Хозяева не пришли кормить их утром, и они сломали загородку, ищут еду.
Большой двор немецкой крестьянской усадьбы, молча стоят солдаты, свиньи роют землю между ними.
А Стефан, хромая, бредет за ворота. Он понял, что этому убийце, герру Рашке, удалось сбежать и он не ответит за свое преступление. Его окликают товарищи по концлагерю: - Стефан, Стефан, ты куда?
Но он не слышит.
Он уходит за ворота, идет по дороге, он идет по полю, сгорбленный, потерявший все. Он плачет и гладит траву, в которую превратились его жена и сын...
Бесчеловечный, сверхрентабельный мир - где женщину убивают за то что она родила ребенка и не может работать. А человеческий пепел используют как удобрение, ничего не должно пропадать в хорошем хозяйстве.
Мы в этой войне были вместе с поляками по ЭТУ сторону.
Наша страна бывала жестокой, и Польша тоже умела быть жестокой. Но никогда мы не делали друг из друга удобрение. Мы бывали врагами, но честными врагами. Они для нас были чужаками, и мы для них тоже. Но мы оставались друг для друга людьми. И сейчас остаемся. Сейчас мы ненавидим друг друга - но ведь это человеческое чувство, в нем нет ничего от равнодушия, от расчета...
***
Да, сейчас мы не любим их. Поляки добились своего своей иррациональной, на наш взгляд, ненавистью к нам. Мы открывали эту ИХ ненависть - постепенно. Удивление сменялось возмущением, возмущение неприязнью.
В нашем постсоветском мировоззрении 'Польша' стала именем нарицательным. Самое частое обвинение: Польша - Проститутка. Раньше обслуживала нас, теперь вот американцев.
Но разве они справедливы, эти обвинения?
Разве Польша проститутка, спросим себя честно? Разве к проститутке испытываешь такую родственную заинтересованность и искренние чувства?
Нет, Польша не проститутка. Она дура, она предательница, она легкомысленная и тщеславная. Но правит ее душой не корысть. Ее принимают в новом ее окружении за проститутку - там такие нравы. Они не ценят эту чудачку, эту постаревшую красавицу, эту непрактичную крэйзи, которая никогда не умеет действовать в своих интересах.
Ее ценили мы, восточные варвары. Мы понимали ее. Мы и сейчас ревниво следим за ее судьбой и нам обидно, что с ней так обращаются. Она нежная и гордая, с ней нельзя так!!!
Она не любила нас, но нам было все равно. Нам не нужна была ее любовь.
МЫ ее любили. Мы ее ценили такой какая она есть. Империя-неудачница, осколок былой роскоши. Но не потерявшая своего блеска, и полета, и мечты.
Прощай, Польша, эта немолодая красавица. Странная чудачка, артистка и позерка. Шипящая и немножко пьяная, в нелепой шляпке и непременно на высоких каблуках.
Как нам обидно, что твой новый возлюбленный не любит тебя, пани. Он совсем не понимает тебя. Он думает, что не позвонить тебе на прощание - это ерунда. Он думает, что купил тебя с потрохами. Что даст тебе немножко денег и ты будешь счастлива. Ты, которая может отказаться от трубопроводов через свою территорию ради 'дружбы' и 'союзнических обязательств'!!! Твои дерзкие мечты о всемирном влиянии он использует как пошлые интриги, твой костел и распятие ему кажутся пустыми декорациями. Твой бигос для него нездоровая тяжелая крестьянская еда, а водку пьют только алкоголики.
Да, сейчас любовь сменилась ненавистью. Но пусть навсегда останется с нами, на память о любви к этой нашей ненормальной славянской сестрице - НАША Польша с ее костелом по воскресениям, с ее мечтами о мировом господстве, с ее пшпшпш-языком, с ее позерами вроде Пилсудского и Андерса и настоящими патриотами и героями, такими как Ярузельский или бойцы Армии Крайовой.
Навсегда останутся с нами - мрачноватая красавица Барбара Брыльская и веселая красавица Марыля Родович, вдохновенное и тщеславное лицо Даниэля Ольбрыхского, парадоксы Ежи Леца и фантазии Станислава Лема, детективы Хмелевской, фильм 'Ва-Банк' и вор-медвежатник, играющий на трубе. Вечное твое, Польша, сожаление по утраченному и неумение радоваться тому, что есть.
Прекрасное и страшное наше общее прошлое. Трагическое бессмысленное Варшавское восстание, страшные ЛЯХИ, убивающие Тараса Бульбу. Пушкинское - 'оставьте вечный спор славян между собою'. Нежные и пронзительные звуки "Прощания с Родиной" в моих наушниках.
Этой ярмарки краски, разноцветные маски... Как все запуталось. Ракеты и газ, интернет, кровь и дождь на варшавской мостовой... Прощай, Польша.
Мониторинг и публикация: Большой Брат (с).
