Иван Крастев - директор софийского Центра либеральных стратегий (Centre for Liberal Strategies), главный редактор болгарского издания журнала Foreign Policy. Он является соавтором статьи "The Anti-American Century" (2007 г.).
Пытаясь объяснить суть русской революции для леди Оттолин Моррел (Ottoline Morrell), британский философ Бертран Рассел (Bertrand Russell) заметил, что деспотизм большевиков хоть и вызывает отвращение, но является правильной формой правления для России. "Если вы спросите себя, как следует управлять героями Достоевского, вы поймете", - таково было его не слишком-то утонченное замечание. Объясняя недавнее возрождение авторитаризма в России, большинство политических теоретиков старается не упоминать рассказы Достоевского об авторитарной политической традиции в России. У них есть объяснение получше. Дело не в "русской душе", дело в русской нефти. "Нефтяное проклятие" пришло на смену "проклятию души", став самым популярным объяснением нынешнего состояния дел в России. Высокие нефтяные цены были названы в качестве причины провала демократии и консолидации авторитарной власти Владимира Путина. Факты под такое объяснение подходят. Когда Путин с 2000 по 2008 годы был президентом, российские нефтяные и газовые компании заработали на экспорте на 650 миллиардов долларов с лишним больше, чем за восемь предыдущих лет правления Ельцина. Головокружительные темпы экономического роста дали Путину полную свободу действий в политическом плане, и он воспользовался ею безо всяких угрызений совести для укрепления режима личной власти и власти своего ближайшего окружения, не встречая на своем пути никаких препятствий со стороны слабых и не укоренившихся пока демократических институтов.
Таким образом, возникло представление о России как о классическом "нефтегосударстве" - сильном и одновременно слабом, до жестокости самоуверенном, но потенциально уязвимом, а также враждебно настроенном по отношению к демократии. Такая картина путинской России как авторитарного "нефтегосударства" привлекает многих западных аналитиков, потому что в ней скрывается надежда на то, что падение цен на нефть приведет к смене режима. Российские либералы просто молились о том, чтобы наступил экономический кризис и упали нефтяные цены. Путинскому режиму, рассуждали они, никто не будет бросать вызов до тех пор, пока он раздает нефтедоллары и повышает благосостояние народа. Но с наступлением трудных времен он будет обречен. Централизованная авторитарная система Путина не в состоянии обеспечить надлежащее государственное управление и в целом неспособна эффективно бороться с кризисами. Таким образом, многие были уверены в том, что крупный экономический кризис заставит Кремль пойти на открытость системы правления, обеспечив больше плюрализма и соревновательности, либо вынудит его сделать шаг назад в направлении открытых репрессий - и такая стратегия в долгосрочной перспективе окажется обреченной на провал.
И вот Бог услышал молитвы либералов. Во второй половине 2008 года цены на нефть стали снижаться, а Россия вошла в идеальный экономический шторм. Единственный вопрос заключается в том, означает ли падение цен на нефть падение путинского режима. Покончит ли нынешний кризис с путинизмом? Для кого этот кризис более опасен: для нового российского авторитаризма или для новых европейских демократий?
Первые показатели деятельности правительства Путина в ответ на снижение нефтяных цен подтверждают предположения о неэффективности режима, о его уязвимости и неготовности должным образом отреагировать на возникший вызов. Нет никаких сомнений в том, что кризис нанес по России исключительно мощный удар. За второе полугодие 2008 года объем промышленного производства упал почти на 20 процентов (1). Ликвидные когда-то активы стали полностью неликвидными. Удар по российской экономике совпал по времени с крахом российского фондового рынка, с резким снижением цен на сырьевые товары и с увеличением оттока капитала в более безопасные инвестиции за пределами России. Финансовые резервы страны тают подобно весеннему снегу.
Социальные и политические последствия кризиса весьма драматичны. Мы уже различаем трещины раскола внутри правящей элиты, когда некоторые околокремлевские олигархи истекают кровью, а другие хлопают в ладоши. Растет безработица, а вместе с ней увеличивается опасность массовых протестов, которые очень сильно пугают власть. О степени этого страха можно судить по решению Кремля направить отряды ОМОН из министерства внутренних дел на разгон демонстраций во Владивостоке в декабре 2008 года, когда тысячи людей собрались на акции протеста, чтобы осудить решение правительства увеличить пошлины на бывшие в употреблении иномарки. Кризис также усилил напряженность в отношениях между Москвой и различными органами власти в регионах. Теперь остается лишь догадываться о том, как в условиях новых экономических реалий Кремль сможет покупать себе лояльность своих вассалов, таких как президент Чечни Рамзан Кадыров. Спад в строительной отрасли может оставить без работы миллионы рабочих-мигрантов, а это порождает страх перед ростом преступности и ксенофобии. Первая реакция российского правительства на кризис напомнила о том, как нервно переставляли стулья на палубе "Титаника". Тот самый Кремль, который на протяжении почти десятилетия привык к стабильности и экономическому росту, не сумел найти слов для описания этого кризиса, а также тех шагов, которые планируется предпринять для встречи с ним. Первая реакция власти состояла в том, чтобы запретить слово "кризис" к использованию в государственных средствах массовой информации, а затем сосредоточить все усилия на борьбе с "паникой", вместо того чтобы бороться с основополагающими экономическими условиями, породившими этот кризис. Результатом стало снижение доверия к основным СМИ. Независимый Левада-Центр провел в январе 2009 года опрос, который показал, что большинство россиян сомневается в способности своего правительства справиться с начавшимся кризисом.
И тем не менее, на момент написания этой статьи, то есть на конец февраля 2009 года, доверие к премьер-министру Путину и к его преемнику Дмитрию Медведеву, отобранному им на президентский пост, сохраняется на очень высоком уровне. Короче говоря, режим Путина в глубоком кризисе, но по крайней мере, пока пропутинское большинство сохраняется, а поддержка народа не вызывает никаких сомнений. Здесь стоит задать вопрос о том, почему ситуация складывается именно таким образом, хотя большинство россиян прекрасно осведомлено о коррумпированности режима и его неспособности модернизировать Россию. Это заставляет нас проанализировать другие факторы, способствующие сохранению популярности власти - кроме нефтяного. Сегодня, когда нефтяное благосостояние сокращается, данные факторы вполне могут оказаться определяющими для выживания режима.
Сказка о двух кризисах
У многих аналитиков возникает соблазн провести аналогию между сегодняшним кризисом и финансовым дефолтом в России в 1998 году, который уничтожил ельцинский средний класс и подписал смертный приговор той несовершенной демократии, которой он руководил. Может ли случиться так, что 2008-й год разрушит путинский проект точно так же, как год 1998-й разрушил проект Ельцина? Такое сравнение весьма соблазнительно, но оно обманчиво. То, что случилось в 1998-м, было кризисом российского капитализма и российской формы поддельной демократии. Пока Россия падала вниз, западные демократии благоденствовали. Это был кризис не модели, а ее имитации. В отличие от того времени, нынешний кризис не является исключительно российским, это кризис глобальный. Российское общество видит в нем кризис американской модели капитализма, модели, которую завезли в Россию. Десять лет назад большая часть россиян считала ельцинский Кремль соучастником преступления и виновником катастрофы; сегодня большинство полагает, что путинский Кремль это жертва. Если в 1998 году кризис убедил россиян, что они плывут со своей элитой в разных лодках, то нынешние трудности усиливают сигнал режима о том, что России надо постараться взять под контроль воздействие глобализации на ее экономику и общество. Короче говоря, нынешний кризис хоть и размывает экономическую базу и материальные основы власти режима, но он укрепляет его идеологическую основу. Во главу угла соглашения Путина и российского народа поставлен суверенитет - а не процветание. И в настоящее время россияне осуждают Путина не за его стремление построить "государство-крепость Россию", а за то, что он не построил ее достаточно быстро.
По мнению американского политолога Кена Джовитта (Ken Jowitt), Путин и его когорта пытаются сформулировать и консолидировать новое политическое самосознание России, а не просто укрепить и стабилизировать государственную власть страны и свою собственную власть. Они делают попытки построить "крепость", фундаментом которой должны стать управляемый государством меркантилизм и национализм (2). Эта крепость должна оградить Россию от посягательств враждебных сил глобализации. В этом проекте нет ничего такого, что было бы иррационально или уникально для России. Российский неомеркантилизм иметь целью дать стране возможность интегрироваться в глобализованный мир, и в то же время, не дать этому миру ее проглотить. Кремль хочет сохранить территориальную и культурную целостность России, несмотря на то, что с точки зрения россиян, это является насильственной модернизацией.
Та поддержка, которую данный проект находит в России, служит объяснением популярности путинского режима. И в той же мере этим объясняется слабость либеральной альтернативы. Россияне опасаются, что подлинная демократизация приведет к хаосу и территориальному распаду их огромной страны. А путинский Кремль манипулирует этим страхом, основывая на нем собственную легитимность.
Привлекательность путинизма объясняется коллективным опытом россиян, полученным в 1990-е годы. В основе данного опыта лежит распад Советского Союза и тот кризис, который был вызван данным распадом. Путинское поколение не испытывает ностальгии по коммунизму, однако оно считает Советский Союз своим отечеством. Когда распался СССР, его крах породил в российском обществе неизбывное ощущение хрупкости и уязвимости нашего мира. А таким чувством незащищенности в значительной мере объясняется не только жажда власти, которая появилась при Путине, но и весьма любопытные в своей двойственности взаимоотношения режима с авторитаризмом и демократией. Россия на собственном опыте испытала недостатки и слабости авторитаризма и демократии и то, к чему они приводят, причем пережить все это ей пришлось за очень короткий промежуток времени. Поэтому не удивительно, что Кремль хоть и не стесняется применять авторитарные методы правления, но и полностью им доверять он тоже не хочет. Премьер-министр и его люди знают, что в конце концов их не спасет даже тайная полиция. Ведь это они сами были тайной полицией, и это они не сумели предотвратить развал советской системы и распад СССР. Отношение путинского поколения к идеологии также весьма поучительно. Это циничное и неидеологизированное поколение, но оно ценит роль идеологии как элемента силовой политики.
Концепция "суверенной демократии", которую состряпал Кремль, это типичная "неидеологическая идеология". В ней отсутствует харизматичная привлекательность. Она не зовет людей на вдохновляющие свершения. Она не пользуется особой популярностью за рубежом. Но это не просто упражнение в "паблик рилейшнз". Как весьма вдумчиво подметил Пьер Аснер (Pierre Hassner) на страницах этого журнала, "одна из самых потрясающих черт политики Путина состоит в его попытке претендовать на преемственность по отношению к царскому и советскому прошлому". (3)
В своей повседневной деятельности путинский Кремль готов импровизировать. Но он не столь прагматичен, как утверждают некоторые из его сторонников. Мышление Кремля в огромной мере определяется его параноидальным толкованием эпохи 90-х и его отчаянной решимостью никогда больше не допустить, чтобы Россию снова "поставили на колени". Многочисленные аналитики думают, будто авторитаризм путинского режима является причиной его агрессивного поведения во внешней политике. Однако они не осознают тот факт, что общественная поддержка напористой внешней политики Путина на самом деле жизненно важна для его легитимности. Российское общество в данный момент не мыслит категориями демократии в ее противопоставлении авторитаризму. Оно мыслит категориями суверенитета в его противопоставлении зависимости. Проблема Путина в плане демократии заключается в том, что эта демократия не внесла никакого вклада в величие России.
Опыт путинской России напоминает о том, что строительство демократии не может заменить собой государственное строительство, и что самоопределяющееся политическое сообщество является не результатом, а предварительным условием успешной демократизации. Тот урок, который извлекла путинская элита из неудач демократии и авторитаризма в России за последние два десятилетия, заключается в том, что суверенитет имеет абсолютный приоритет во внешней политике. По мнению Кремля, суверенитет это не право; его значение не в том, что страна занимает свое место в Организации Объединенных Наций. Для Кремля суверенитет это потенциал. Он подразумевает экономическую независимость, военную мощь, а также сплоченное культурное самосознание. В интерпретации Путина, российское государство может выжить только в качестве одной из великих мировых держав. Экономическое процветание это не самоцель, а одно из требований для выживания и существования российского государства. Центральное положение суверенного государства это связующая и скрепляющая нить в представлении Кремля и российского общества в целом. В этом смысле путинский режим представляет не интересы и ценности большинства россиян, а их основные страхи. Этот режим легитимен, и он, скорее всего, переживет нынешний экономический кризис, потому что сумел сформулировать концепцию российского общества в деле создания собственного самосознания и идентичности. Демографическая катастрофа, экономическая неопределенность, страх перед территориальной дезинтеграцией России - все это делает Путина приемлемой фигурой для россиян. Именно видением роли России в мире - как великой и уважаемой страны - видением, которое разделяет с Путиным большинство его соотечественников, можно в значительной мере объяснить то, как его коррумпированный и неэффективный кэгэбэшный режим сумел на протяжении последнего десятилетия сохранить поддержку общества.
Для либеральных демократов вывод из этого анализа звучит весьма мрачно. Либералы не в том положении, чтобы выиграть в результате нынешнего кризиса. Дело в том, что хотя кризис дестабилизирует экономику, он также усиливает те самые страхи, на которых базируется путинский режим. Вопрос о том, укрепит ли нынешний экономический кризис геополитическое положение России, также заставляет дать пессимистический ответ. Россия может проявить немного больше готовности к сотрудничеству с Западом, или занять немного более конфронтационную позицию, но ее внешняя политика будет по-прежнему похожа на "разгневанного мужчину на костылях". Москва не утратит аппетит к "небольшим победоносным войнам", таким как война в Грузии. Она также не умерит свой пыл и стремление использовать нефть и газ в качестве инструментов политического давления. В итоге отношения между Россией и Западом будут и дальше характеризоваться сближением образа жизни и расхождением мировоззрения.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Андрей Илларионов "Это даже не катастрофа", www.
gazeta.ru/comments/2009/01/29_x_2933104.shtml.
2. Ken Jowitt, "Rus United", Journal of Communist Studies and Transition Politics, номер 24 (декабрь 2008 г.), стр 480-511.
3. Pierre Hassner, "Russia's Transition to Autocracy", Journal of Democracy, номер 19 (апрель 2008 г.), стр. 6
