Эту статью обнаружил и перевел наш читатель Александр Трибунский, за что мы ему крайне признательны
Какое сражение стало самой важной битвой конца ХХ века? Я бы назвал таковым столкновение, произошедшее 6 ноября 1975 года на южной границе Марокко. Конечно, это не было «вторым Сталинградом» — собственно, события того дня обычно даже не называют сражением. В истории они остались как «Зеленый марш». С одной стороны в нем участвовали 350 тыс. гражданских — марокканцев, шествующих под зелеными исламскими знаменами; с другой — забравшись на несколько миль вглубь обороняемой территории в надежде разминуться с этими гостями, — дрожала горстка деморализованных испанских солдат, оставленная для символической защиты Испанской Сахары, бывшей колонии Мадрида.
Испанская (она же Западная) Сахара протянулась к югу от Марокко, в том месте, где Атлантический океан натыкается на пустыню Сахара, как на крошащуюся кирпичную стену. Это был, возможно, самый никчемный клочок африканского побережья, с крохотным населением и совершенно без воды — именно поэтому испанцы и смогли его заполучить. К тому времени, когда европейские державы созрели для раздела Африки — в конце XIX века, — Испания уже давно успела подрастерять свое величие, и ей доставались все больше объедки да остатки.
Однако последние сто лет истории на нашей перенаселенной и вечно голодной планете учат, что никому не нужной земли не бывает. Западная Сахара — живое тому подтверждение: за те последние 30 лет, что она принадлежит Марокко, она принесла значительную прибыль в виде доходов от рыбной ловли в прибрежных водах и разработки огромного месторождения фосфатов в Бу-Краа, расположенного в ста милях от побережья.
Вот почему марокканский король Хасан Второй, лукавый старик со связями в ЦРУ, счел, что игра стоит того, чтобы перебросить к южной границе королевства толпу верноподданных, раздать им зеленые флажки (для фотосессии) и отправить против испанских пограничников.
Марокканское наступление было задумано вне рамок традиционной военной доктрины по той простой причине, что вооруженные силы Марокко — это анекдот. Единственный вклад этих горе-вояк в историю военного искусства относится к разделу курьезов. Как-то раз марокканский министр обороны решил убрать Хасана Второго, наведя на «Боинг-727» возвращавшегося из зарубежной поездки султана истребители королевских ВВС. У пилотов ничего не вышло. На полном серьезе: реактивные истребители не сумели перехватить большой, медленный, неповоротливый гражданский авиалайнер, даже точно зная его курс. При таких воителях бескровный захват видится как единственно верное решение, поскольку их шансы в честной схватке были бы равны нулю.
Конечно, преимущество марокканцев заключалось в том, что им противостояла слабеющая, безвольная Испания: аккурат к этому времени тамошний диктатор генерал Франко наконец-то собрался помирать. Те, кто смотрел ранние выпуски Saturday Night Live (юмористическое телешоу в США — прим. перев.), должны помнить повторяющуюся шутку Чеви Чейза: «Новость часа — генерал Франко все еще мертв». Тогда эта шутка была смешной, потому что старый генерал умирал довольно долго. Так что у молодых и напористых региональных держав вроде Марокко было достаточно времени, чтобы хорошенько обдумать, как половчее наложить руки на бывшие испанские колонии.
Для любителей военной истории это, возможно, не самая захватывающая операция, однако это было чрезвычайно эффективное вторжение. Испанские пограничники не сделали ни единого выстрела. Демонстранты прошествовали через границу, набрали полные ботинки песку, наорались, провозглашая этот плоский, безводный клочок пустыни «священной землей» и «неотъемлемой частью» королевства Марокко, — и пошли домой. С тех самых пор марокканцы так и хозяйничают в Западной Сахаре, хотя еще какое-то время им серьезно досаждали местные повстанцы из группировки «Полисарио».
Сей нелепый инцидент заслуживает, на мой взгляд, звания Самой значительной битвы нашего времени, поскольку тогда был опробован принципиально новый способ присвоения спорных территорий. Главный урок последних ста лет заключается в том, что традиционные завоевания силой оружия становятся все менее и менее действенными. Это один из самых неожиданных вывертов в мировой военной истории. На протяжении всего XIX века европейские державы во главе с британцами и французами захватывали любые приглянувшиеся им земли на основании своего превосходства по уровню военной техники, транспорта и организации. Те из аборигенов, кто оспаривал это преимущество, обычно исчезали, становясь неизбежными жертвами прогресса. И это было всего лишь осовремененной трактовкой сценария, который разыгрывался по всему свету на протяжении тысяч лет — большие племена всегда и везде сгоняли с места и пускали в расход более слабых. Это было нормой, даже в Северной Америке до прихода европейцев: индейцы навахо теснили племя юте на юго-западе континента задолго до того, как туда пожаловали бледнолицые.
А вот в наши дни, даже при том, что преимущество в обычных вооружениях как минимум продолжает склоняться в сторону стран первого мира, мы наблюдаем отступление технически развитых и высокоорганизованных государств, в то время как вчерашние колонии усиливают натиск, не только отвоевывая собственные территории, но и проникая вглубь бывших метрополий. Сейчас победу определяют боевой дух и национальное самосознание. Испанцы не могли этим похвастать, зато марокканцы — вполне. Вот почему испанцы, которые могли бы просто выкосить всех этих невооруженных демонстрантов, просто не смогли открыть огонь. А ведь оружие является оружием только при условии, что вы готовы его применить. Самая высоко оснащенная армия — не армия вовсе, если у нее нет решимости воевать.
Похоже, во всем мире только преданные своему делу военные «ботаники» вроде меня осознают, насколько странное и беспрецедентное для военной истории явление мы сейчас наблюдаем. Вплоть до ХХ века главная сложность для преобладающей военной силы обычно заключалась не в том, чтобы открыть огонь по более слабому противнику, а в том, чтобы вовремя остановиться, прежде чем враг будет истреблен до последнего человека. Я не знаю ни единого примера в истории до ХХ века, когда сильное в военном отношении государство или племя не нашло бы в себе решимости отстаивать свою территорию или, если на то пошло, прибрать к рукам земли более слабых соседей.
Двадцатый век стал временем крутого поворота. Новые державы вроде Германии или Японии попытались подражать старым колониальным грандам XIX века и потерпели полное, сокрушительное поражение, даже при том, что в бою сила обычно была на их стороне. В этом и заключается причудливая «мораль» двух мировых войн: военное преимущество в узком понимании больше не является решающим. Несмотря на абсолютное превосходство вермахта (и, в меньшей степени, войск императорской Японии) на поле битвы, немцы и японцы под конец войны не просто остались без территориальных приращений: их собственные страны лежали в руинах, национальная культура была оскоплена, а показатели рождаемости на долгие десятилетия оказались в числе самых низких в мире.
Даже старые колониальные державы, Великобритания с Францией, закончили ХХ век с большими трудностями, лишенные воли к сопротивлению против притока иммигрантов из некогда принадлежавших им колоний. Мы живем в очень интересный период с военно-исторической точки зрения: наше оружие все еще работает, а вот боевого духа уже нет.
Успешнее всех оказались те колонии, которые были раньше основаны. Например, северная часть Северной Америки, известная сегодня как США и Канада, полностью перешла в собственность европейских поселенцев — так, во всяком случае, казалось до недавнего времени. Это произошло в силу двух причин: во-первых, эти колонии были заложены в XVII—XVIII веках, еще до того, как в общественное сознание внедрилось понятие совести; во-вторых, коренное население здесь сводилось к малочисленным племенам охотников и собирателей. (Это относится и к Австралии, хотя тамошняя колония образовалась гораздо позднее.)
Во всех прочих частях света — в Латинской Америке, Африке или Азии — местное население последовательно выдавливало колонизаторов и колонистов, далеко не обладая при этом военным преимуществом в традиционном смысле слова. Именно это мы наблюдаем сегодня в Южной Африке и, меньшими темпами, в Европе и на юге США. А в некоторых заморских территориях, особенно там, где властвовали французы (им всегда было далеко в искусстве геноцида туземцев до настоящих мастеров — англичан), многочисленное белое население бывших колоний было полностью уничтожено народно-освободительными массами. Такая участь постигла миллион с лишним французских колонистов в Алжире.
В этом и заключается поразительный урок, который все еще не торопятся признать упертые военные аналитики старого склада: в наше время военное преимущество значит гораздо меньше, чем высокий уровень рождаемости и голая, беспощадная воля к борьбе.
Ах, рождаемость. Как смешно, что эта тема стала сейчас таким табу на Западе, как для правых сил, так и для левых. Левые ни за что не решатся сказать людям из стран третьего мира, что надо бы ограничивать свое детопроизводство, а большинство правых не заставят себя смириться с идеей контрацепции, даже если это могло бы замедлить крах их собственных стран.
Так что на сегодняшний день рождаемость является оружием, средства против которого пока не придумано. Поэтому победа, как правило, остается за ней. Марокканцы четко дали понять, что их «Зеленый марш» был целиком и полностью продиктован демографией: маршировать к границе были отправлены 350 тысяч «добровольцев» — ровно столько человек рождается в Марокко каждый год. По сути, марокканцами двигала та же логика “Lebensraum” (жизненного пространства), на которую еще раньше в том же веке поставили немцы.
Возможно, вы уже где-то слышали про это мероприятие — маленькую заварушку, известную как «Восточный фронт». И вы можете припомнить, что попытка нацистов силой отжать для себя чуток жизненного пространства у Сталина оказалась стопроцентно гиблой затеей. Все это так, вот только немцы осуществляли свою доктрину по старинке, путем военного вторжения. А в мире, сложившемся после Первой мировой войны по чертежам мечтателя Вудро Вильсона, где «малые нации» обладают правами, даже если они не в состоянии их защитить, — в таком мире для победы требуются долгоиграющие, не очевидно военные методы, вроде рождаемости и миграции.
Классическим примером подобного «медленного» завоевания служит Косово. Сербы всегда превосходили албанцев в бою, даже когда дрались в меньшинстве. Однако албанцы имели огромное преимущество в производстве важнейшего боеприпаса — младенцев. По данным Би-би-си, пятьдесят лет назад коэффициент рождаемости у косовских албанцев составлял 8,5 детей на женщину — невероятная цифра.
Конфликт между сербами и албанцами дает практически лабораторные условия для доказательства моего тезиса о превосходстве рождаемости над воинским мастерством в современную эпоху. На поле боя сербы неизменно побеждали албанцев, и все же они лишились своей исконной земли — края Косово. И в этом тоже можно винить Вудро Вильсона с его блажью о «правах наций». Там, где два племени ненавидят друг друга, племя, сумевшее больше нарожать, получает численное преимущество, даже если оно не умеет сражаться. Вот и албанцы из поколения в поколение отсиживались дома и стругали детей, предоставив воевать сербам — а потом стали, наконец, этническим большинством в Косово и, соответственно, оказались официально «хорошими», страдающими от притеснений со стороны официальных «злодеев» — сербов. Так, по крайней мере, видели ситуацию наивные последователи Вильсона в Вашингтоне — например, Билл Клинтон. И когда сербы оказали сопротивление албанским сепаратистам, да еще и посмели успешно бить их, Клинтон решил бомбардировками вынудить Сербию отказаться от Косово — исторической родины христианского народа, который несколько столетий большой кровью сдерживал здесь турецкий натиск.
Косовские албанцы доказали, что военное искусство не играет роли: они сперва попытались отвоевать край традиционным способом, подняв вооруженное восстание силами Освободительной армии Косово (ОАК) — и проиграли. Их разбили наголову: местное сербское ополчение, состоящее из немолодых резервистов и полицейских, просто раздавило ОАК. То, что произошло дальше — прекрасная иллюстрация того, как слабаки выигрывают войны в наше время. Албанцы собрали тела боевиков ОАК, погибших в ходе военных действий, сняли с них все оружие и амуницию и предъявили легковерным западным журналистам в качестве жертв «устроенной сербами резни». Собственно, избиение и вправду имело место, но только потому, что ОАК напрочь не умела сражаться. Живые и с оружием в руках эти боевики годились только в цирк, зато мертвые и без оружия они помогли завоевать Косово — представив свою сторону в роли жертв, что непосредственно повлекло за собой военное вмешательство США.
Чтобы выигрывать так, как албанцы в Косово, нужно рожать много детей. Все именно настолько просто. А чтобы понять, как это работает, необходимо отбросить сентиментальные представления либералов, будто люди рожают детей исключительно «по любви». Ведь во многих уголках земного шара деторождение служит одной из отраслей ВПК.
Кое-где на этом в открытую строится национальная политика. К примеру, в Палестине сейчас идет тотальная демографическая война между арабами и израильтянами. Причем для последних самое неприятное в этой борьбе то, что чем сильнее ты осложняешь жизнь населению оккупированных территорий, тем больше у них рождается детей. В Секторе Газа, например, коэффициент рождаемости один из самых высоких в мире (за вычетом Африки) — в среднем 5,6 детей на женщину.
В Израиле средний показатель по стране — 2,8 ребенка на женщину, что еще много для богатой страны. Но самый невероятный коэффициент рождаемости, даже выше, чем у палестинцев в Газе, зафиксирован в среде «харедим» — ультраортодоксального течения в иудаизме, сионистов самого крайнего толка. До недавнего времени у них рождалось по 8-9 детей на женщину. В прессе еврейских поселенцев даже разыгралась нешуточная паника, когда были опубликованы показатели рождаемости харедим, снизившиеся до «каких-то» 7,7 детей на женщину. А ведь это даже больше, чем в республике Мали (7,38), занимающей первое место среди государств мира по рождаемости.
Еврейские поселенцы не скрывают, что рожают как можно больше детей, дабы изменить в свою пользу демографическое соотношение на территории «Великого Израиля» — прежде всего, чтобы гарантировать, что палестинцы никогда не станут здесь большинством.
Любопытно, что в среде ультраортодоксального еврейства было предостаточно голосов, призывавших использовать военную мощь Израиля, дабы решить проблему традиционным путем — перебив или изгнав всех палестинцев. Это движение осталось в проигрыше. Его лидер Меир Кахане погиб в Нью-Йорке от руки таксиста-египтянина, однако он потерпел идеологическое поражение еще при жизни. В наши дни просто невозможно безнаказанно проповедовать подобные методы, даже если за тебя стоят горой все ревностные техасские баптисты из «Церкви Сиона».
Если хотите пример поближе к дому, возьмите Северную Ирландию, где протестантское большинство (ради которого и был образован этот анклав) неуклонно утрачивает свои позиции, а все потому, что у католиков выше рождаемость. В 2001 году католики уже составляли 46 процентов населения Ольстера (с 35 процентов в 1961-м).
Однако забавное дело: по мере приближения пугающего многих дня, когда католики станут в Северной Ирландии большинством, уровень рождаемости среди них снижается даже быстрее, чем у протестантов. И это всегда случается, когда какому-либо народу удается выбраться из трущоб и стать средним классом. Перед нами настоящий парадокс современной стратегии демографического противостояния: если ненавидишь другое племя, лучше всего сделать его богатым. У богатых не бывает много детей. Разумеется, существуют исключения вроде тех же израильских ультра-ортодоксов — довольно состоятельных и просто преданных завету «плодиться и размножаться», — но, в общем и целом, деньги отвлекают людей от создания больших семей.
Так что старые методы подавления и ослабления враждебного народа в наше время, как правило, оказываются контрпродуктивными. Если бы в правительстве Ольстера в свое время возобладали горячие протестантские головы вроде Яна Пейсли, и католики, по-прежнему, оставались бы в трущобах и в нищете, то их уровень рождаемости за последние 30 лет стал бы намного выше, чем сейчас. Тогда ольстерские католики вполне смогли бы устроить отделение «волею большинства» по косовскому сценарию. И чтобы ВВС США бомбили телебашни в Белфасте, как мы — чисто в педагогических целях — бомбили Белград: «Никакого телевизора, пока не отдадите младшему братику-албанцу Косово!»
Сделать противника богатым — это единственное средство против завоевания-посредством-миграции, которое мы наблюдаем сейчас в Европе и Северной Америке. Сколько нелегальных мигрантов проживают в настоящее время в США, никто даже честно сказать не отважится. Но, судя по тому, что я ежедневно наблюдаю по пути на работу, я склонен верить наиболее смелым оценкам: около 20 миллионов человек уже пробрались в Америку из Мексики и других лежащих южнее стран в поисках трудоустройства.
Насколько я знаю, никто пока не заподозрил латиноамериканских иммигрантов в намерении отвоевать у США Техас и Калифорнию (когда-то захваченные американцами у Мексики — прим. перев.), заселив их на манер израильских поселенцев. Латиноамериканская «Реконкиста», если она и состоится, станет всего лишь непредвиденным результатом повышения уровня рождаемости и снижения смертности в странах вроде Мексики, которые уже выросли из третьего мира, но еще не доросли до второго.
К началу 70-х годов ХХ века Мексика находилась на той опасной стадии развития, когда базовое здравоохранение в стране уже есть, так что уровень смертности резко снижается, однако народ все еще живет бедно и активно плодится. Между 1970-м и 2000-м годами население Мексики увеличилось вдвое, с 48 млн. до 98 млн. Таким образом, по одну сторону Рио-Гранде имелось множество неимущих молодых людей, а по другую — много денег и компаний, жадных до дешевой рабочей силы. И топкого ручья вроде Рио-Гранде было недостаточно, чтобы помешать двум этим силам слиться в экстазе.
По мере роста населения и повышения уровня жизни в Мексике темпы прироста неожиданно устремились вниз, так что на сегодняшний день эта страна имеет коэффициент рождаемости всего 2,39 ребенка на женщину и лишь на две позиции опережает Израиль (2,38). И единственная причина снижения уровня рождаемости у латиноамериканцев (в их собственных странах, не в эмиграции) заключается в том, что у тамошних крестьян появилось достаточно денег, чтобы они почувствовали себя потребителями, и перспектива покупки нового пикапа или телевизора с плоским экраном занимает их теперь гораздо больше, чем желание плодить маленьких Педро.
Такие процессы протекают медленно по сравнению с традиционными завоеваниями. Рождаемость начинает приносить плоды спустя десятилетия: победа албанцев в Косово стала результатом демографического подъема середины ХХ века. Кроме того, в ряде частей света, таких как Европа и Северная Америка, иммигранты традиционно более склонны ассимилироваться среди местного населения, нежели сохранять приверженность старой племенной вражде на манер Косово или Ближнего Востока. В конце концов, это вопрос не расовой, а культурной принадлежности. Исследования в среде испаноязычного населения США показывают, что спустя одно-два поколения большинство латиноамериканцев начинает брюзжать, что надо-де строже охранять границу и не пускать в страну «всех этих чертовых иммигрантов». Как человек, близко сталкивавшийся с латиноамериканцами с самого детства, могу свидетельствовать: когда иммигранты «заражаются» местной культурой, можно наблюдать интереснейшие феномены — например, мексиканцев, которые, пожив в США, отказываются от католицизма и становятся истовыми протестантами. Зайдите в любую из недавно выстроенных, «молодых» церквей вроде Церкви Назаретянина, и вы застанете там скопище мексиканцев с семьями, с кучей детей, распевающих старинные шотландские хоралы с характерным испанским акцентом. Недавно мне даже попалась на глаза препотешная статья одного американского баптиста, который переживал, что рождаемость у белых баптистов снижается, в то время как «назарейцы» рожают по три ребенка на женщину, а то и больше. Поэтому когда противники иммиграции расписывают апокалипсические сценарии, предрекая превращение США в одну большую Мексику, их прогноз может и стать реальностью — но только в узком расовом понимании. Да, классная фотография сегодняшнего школьника может на две трети состоять из латиноамериканских лиц — вот только их обладатели уже успели впитать и перенять то самое ревностно-американское мировоззрение, которое идет от шотландцев и ирландцев, основавших американский Юг несколько веков назад.
Именно в этой точке взгляды тех, кто видит в иммиграции медленное вторжение, расходятся в соответствии с их истинными страхами. Что вам на самом деле не нравится — чужие лица на вашей улице или же чужая культура, которую иммигранты привозят с собой? В наше время сама эта тема настолько выхолощена цензурой и абсолютной неискренностью с обеих сторон, что никто не осмелится высказаться начистоту. Подозреваю, для кого-то дело именно в лицах: люди хотели бы видеть на своей улице те же цвета кожи и волос, что и в годы их детства. Если вас заботит именно это (а значит, вы достаточно богаты, чтобы думать о таких вещах, а не о том, на какие деньги поужинать), то могу вас заверить: где бы вы ни проживали, причины для беспокойства у вас, несомненно, есть. Ведь люди во все времена тянулись туда, где есть пища, работа, деньги или просто хорошие пастбища. Германские племена, захлестнувшие Европу пару тысяч лет назад, спокойнее смотрели на вещи: они называли войну «движением народов». Сперва гунны вытеснили готов из степей, а потом — не успеешь оглянуться, и вот уже готы выносят римлян в битве при Адрианополе.
Лица вокруг переменятся. Мы живем в новую эру в военно-историческом смысле — в эпоху, когда воля к сопротивлению против медленного завоевания-через-миграцию осталась только у тоталитарных государств. Конечно, у последних не было с этим особых проблем: полагаю, не так много было желающих тайком переселиться в Северную Корею или сталинский СССР. И все же, столкнувшись с той или иной демографической угрозой, они были готовы открыть огонь. Извращенным примером этого является Берлинская стена, служившая не для того, чтобы не пускать чужаков, а для того, чтобы не дать уйти своим.
Вот только тоталитарные режимы в наше время представляют собой очевидно отживший бренд. А из либерально-демократических государств ни у одного не хватит духу стрелять в безоружных людей, пытающихся к ним просочиться (или выбраться, если на то пошло). Даже израильтяне, проводящие самую жесткую демографическую политику среди стран первого мира, не расстреливают бедных африканцев, которые приплывают в Беершебу за вожделенной работой официанта в кафе. Их просто отправляют назад в Судан, а уж там за расстрелом дело не встанет.
Вот почему все эти «движения народов», эти медленные демографические войны будут продолжаться. У нас просто нет никакой оборонительно стратегии — разве что сбрасывать на бедные страны мешки денег, чтобы удержать их жителей дома. В общем, где бы вы ни жили, цвет и черты лиц на вашей улице наверняка поменяются. Если это может как-то утешить «физиогномических» шовинистов, отмечу, что европейцы и сами много где потоптались. В США не так уж много негров чисто африканских кровей, а в Мексике не так уж много индейцев без примеси испанской крови. А теперь оттенки лиц просто пошли меняться в обратную сторону.
Для большинства же людей дело все-таки в культуре. Этого никто не смеет сказать вслух, но если вы француз, вам ведь не хочется, чтобы Париж превратился в Киншасу, потому что, будем откровенны, Киншаса — это помойка. Если вы англичанин, вы бы не хотели, чтобы Лондон стал вторым Карачи, потому что Карачи — это ад. А если вы американец, то зачем вам Хьюстон, похожий на… черт, о чем это я? Если вы хоть раз были в Хьюстоне, в этой жаркой, тошнотной душегубке, то знаете — лучше б его вообще не было.
Фокус же в том, что большинство «оккупантов», приезжающих к вам из подобных мест, настроены так же, как вы. Поэтому-то они, собственно, и иммигрировали. Никто лучше конголезцев не знает, какую кошмарную дыру представляет собой Конго. Я вычитал где-то, что в Конго существует своеобразный жаргон для обозначения различных палуб на речных пассажирских баркасах. Палубу первого класса там называют «Европа», второй класс — это «Китай» (в смысле не фонтан, но жить можно). Третий же класс называется «Конго», и попасть туда не рвется никто, в особенности из конголезцев.
Таким образом, чтобы оценить свое положение в свете этих новых завоеваний, нужно сначала определить, к какому типу ближе ваша страна: либо это «Косово», где разные племена по гроб жизни ненавидят друг друга и производят детей, как снаряды, либо это «конголезский баркас», где ни один пассажир не станет по доброй воле держаться за полную «самобытность» третьего класса. Конечно, оба этих варианта могут обладать нечеткими признаками или накладываться друг на друга. Возьмите ту же Северную Ирландию: много шума, много крикливой межплеменной вражды, и все же не годятся ирландцы на роль «второго Косова» — слишком они увлечены новыми автомобилями и телевизорами.
Ирония нынешней полемики об иммиграции заключается в том, что в то время как правые радикалы в США и Европе мечтают перекрыть границы и сетуют, что не хватает нам для этого прежней безжалостной силы воли, так называемая «слабость» высокоразвитых стран как раз довольно эффективно способствует тому, чтобы вчерашние иммигранты за одно-два поколения становились местными и начинали ненавидеть иммигрантов. Старая модель – штыки на границе – даже не рассматривается как вариант. Это факт, а фактам надо смотреть в лицо. Так что лица вокруг вас переменятся.
Если вы сможете свыкнуться с этими новыми лицами, то со временем вам доведется наблюдать (полагаю, с удивлением), как ваша «слабая» западная культура медленно, исподволь, но неуклонно завоевывает приезжих. И в один прекрасный день вы сможете лицезреть на своей улице целый выводок шоколадных батончиков, по виду только что из Киншасы или Карачи; но если подойти поближе, то вы услышите, как они ворчат, что пора-де выгнать уже взашей всех этих чертовых иммигрантов.
