Конец холодной войны 20 лет спустя

Двадцатая годовщина падения Берлинской стены и окончания холодной войны вызвала множество комментариев. В некоторых кругах она стала поводом для триумфалистских настроений— ведь уже целых 20 лет место, которое раньше занимал коммунизм остается вакантным, и ни одна идеология не представляет больше глобальной угрозы для либеральных демократий и их идеалов. Многие, тем не менее, встретили годовщину скептицизмом и сомнениями.

Частично это веяние времени. Годовщина наступила в тот исторический момент, когда западные державы совсем не выглядят всесильными. Мировой финансовый кризис – результат жадности и недостатка правительственного контроля – заставил многих вновь усомниться в идее саморегулирующегося рынка и в стабильности процветания тех стран, которые полагались в основном на спекуляции и хитроумные механизмы инвестирования. Более того, кризис дополнительно подчеркнул структурные риски, связанные с хищническими инстинктами, которые являются неотъемлемой частью капиталистической системы.

На фоне разваливающегося капитализма правительства Запада, которые не смогли ни вовремя заметить проблему, ни ее решить, просто напрашивались на трепку. Китайский режим, которому Запад десятилетиями читал лекции, разумеется, не остался в долгу, и Пекин незамедлительно начал менторским тоном укорять Вашингтон за опасную экономическую политику и привычку к неограниченному потреблению. Тем временем, континентальный Китай продолжал наращивать темпы экономического роста. Глобальная нестабильность сказалась на нем относительно слабо.

Все это несколько подкосило триумфалистские настроения по поводу смерти коммунизма и «конца истории», выражаясь словами Френсиса Фукуямы (Francis Fukuyama), статья которого под этим названием пользовалась большой популярностью после распада Советского Союза. Фукуяма доказывал, что после смерти коммунизма ни одна идеология не сможет больше всерьез конкурировать с демократией. При этом он не говорил, что демократиями станут все страны мира – нелиберальные режимы могут сохраниться, но граждане будут мечтать от них избавиться.

Сейчас, спустя 20 лет, на фоне финансового кризиса, поставившего под сомнение преимущества капитализма, политический либерализм также оказался под ударом. Вместо того, чтобы наслаждаться плодами победы в холодной войне, либеральные демократии опять оказались втянуты в борьбу с идеологией, отрицающей капитализм и демократию. Радикальный ислам привлекает на Западе несоразмерно много внимания, а противостояние ему отвлекает ценные ресурсы. Однако сможет ли радикальный ислам или любая другая идеология с религиозными корнями всерьез бросить вызов международной системе?

Фукуяма рассматривал этот вопрос в своей статье и решил, что радикальный ислам не сможет стать альтернативной идеологией просто потому, что он не слишком привлекателен для неверующих. Как бы долго либеральным обществам и умеренным мусульманским странам ни пришлось бороться с сетями не связанных ни с одним государством воинствующих фанатиков, этот феномен рано или поздно все равно исчерпает себя. В частности этому будет способствовать абсолютно негативная идеология радикального ислама и ограниченность его социальной базы.

Гораздо интереснее вызов, который бросает либерализму материковый Китай, в последнее время злорадно называющий свой режим разумной альтернативой западному либерализму. Пекин в отличие от радикального ислама несклонен к отрицательному настрою. Он принимает международные правила игры и использует капитализм, чтобы укреплять собственный авторитарный строй. Сейчас он начал играть заметно большую, чем раньше, роль в мировом сообществе.

Оптимизм континентального Китая заставил многих аналитиков задуматься над проблемой эффективности авторитарного режима при действенной рыночной экономике. Теперь они задаются вопросом о том, не сможет ли Китай повторить успех Сингапура, причем в масштабе, при котором Дальний Восток станет влиятельней Запада? В этом случае китайский режим станет серьезной альтернативой западным демократиям.

Кое-кто без особых причин уже списывает Запад со счетов. В своей недавней книге, озаглавленной «Когда Китай будет править миром» («When China Rules the World»), журналист и преподаватель Лондонской школы экономики Мартин Жак (Martin Jacques) доказывает, что континентальный Китай вернет себе исторически принадлежавшую ему роль самой могущественной страны мира, вытеснит Запад и начнет новую главу в истории, о которой Фукуяма даже и не думал.

Возможно, деловая активность, действительно, отчасти переместилась в Азию, но вот в то, что примером континентального Китая будут вдохновляться другие страны, поверить трудно. Япония, Южная Корея, Тайвань и прочие демократические государства Азии сумели добиться процветания, и демократия с ее хаотичностью им в этом не помешала. Что вероятнее – что эти страны будут восторгаться растущим влиянием Китая, или что они будут бояться его авторитарных замашек?

А что будет происходить с самим континентальным Китаем? Как долго его жители будут удовлетворяться бытовой электроникой и новым жильем? Сможет ли восторг от обладания некогда недоступными потребительскими товарами перевесить недовольство, вызванное загрязнением окружающей среды и ростом неравенства между богатыми и бедными?

Каждый день Тайваньский пролив пересекают авиарейсы, экономическое сотрудничество между Тайванем и континентальным Китаем продолжает расти, и это заставляет задуматься, не начнут ли жители последнего постепенно завидовать тайваньцам, у которых есть не только экономическое процветание, но и живая пресса и свободная политическая атмосфера.

Фукуяма, кстати, частично приписывал переход континентального Китая к капитализму влиянию Тайваня. «На население континентального Китая сильно повлияли процветание и динамизм его островных соплеменников, - пишет он. - Это парадоксально, но, в конечном счете, Тайвань победил». Легко представить себе, что и жители континентального Китая, как бы они ни гордились растущим влиянием своей страны, когда-нибудь захотят избавиться от своего авторитарного режима.