Всеволод Багно: Я хочу, чтобы Россию любили больше. Она этого стоит

Директор Пушкинского дома или Института русской литературы Российской Академии наук Всеволод Евгеньевич Багно посетил нашу столицу в качестве дискуссанта на Международной конференции молодых филологов, которая проходит в эти дни в Таллиннском университете. Но, как ни странно, наш разговор пошел не то чтобы совсем о литературе.

В своей вступительной лекции известнейший литературовед и переводчик, подаривший русскому читателю своего Борхеса и Кортасара, говорил в том числе о том, что невозможно узнать себя, не зная, как видят тебя другие. И компаративистика, т.е. сравнительное литературоведение, позволяет восполнить этот пробел. С этого и начался наш разговор.

- Насколько востребована сейчас компаративистика в России, насколько Россия хочет увидеть себя через Другого?

- Компаративистика направлена в обе стороны: как мы видим их, так и они видят нас. В школе Михаила Павловича Алексеева под компаративистикой понималось взаимное ознакомление народов. Там изучалась не только литература, но и история, и перевод. Компаративистика позволяет в какой-то степени восстановить образ страны, т.е. представление одного народа и одной страны о другой. И в этом смысле она сейчас в высшей степени востребована. С положительным образом России сейчас все плохо, как известно. Именно поэтому я считаю, что я и мои коллеги – не из патриотических соображений, а правды ради – должны заниматься тем ценным, что у нас было, а это отчасти может когда-то пригодиться для создания положительного образа России.

- Вы говорили, кроме всего прочего, о зарубежной деятельности фонда «Русский мир». Не кажется ли Вам странным, что гуманитарный фонд возглавляет внук Вячеслава Молотова, политолог Вячеслав Никонов, известный своими едва ли не имперскими взглядами? Это ведь далеко не у всех создает положительный образ.

- Дело ведь не в том, кто возглавляет, а в том, толковые это люди или нет, и занимаются ли они реальными делами. Он хороший администратор. И даже если бы вместо Никонова открывать центры «Русского мира» посылали кого-то другого, кто-то все равно нашел бы повод сказать, что россияне утаивают, кто за всем этим стоит. А в целом тот путь, по которому пошел Фонд, верен.

Когда-то мои ближайшие испанские друзья создали аналогичный Фонд Сервантеса. Но они пошли другим путем, по уже известной модели, а у нас совершенно другая специфика. Мы вряд ли должны были пойти по пути создания центров, зданий с курсами русского языка за рубежом, как это организует Институт Сервантеса или Институт Гете. Это роковой для нашей коррупционной системы путь, потому что все деньги ушли бы на чиновников, которые оказались бы, прежде всего, в Западной Европе, в Америке, а не там, где это нужно. Большая часть денег ушла бы на эти центры в Западной Европе. А россияне решили потратить деньги на те центры, которые уже есть, на то, что осталось и не было разрушено, и это хорошо. Тому, что уже вертится само по себе, можно малыми усилиями придать мощное ускорение. Они поддерживают диаспору там, где она есть.

С Никоновым мы, кстати, открывали недавно Пушкинский центр в Национальной библиотеке Гаваны. Мы привезли им книги, и кубинцы нам сказали, что у них двадцать лет новых книг не было. И вот вопрос: есть здесь политика или нет? На Кубе все говорили, что Россия возвращается...

- Она действительно возвращается?

- Скорее всего. Я не знаю, насколько интенсивно она будет возвращаться с политической точки зрения. С экономической - надо возвращаться, потому что свято место пусто не бывает, там сейчас китайцы. Кроме того, мне просто обидно за тех людей, которых я вижу на улицах: я понимаю, что они все пропитаны русской культурой, а мы же помним, что если ты кого-то приручил, то ты за него и в ответе. Поэтому и культурно, и экономически Россия должна вернуться на Кубу. Это возвращение уже практически состоялось.

- А в Эстонию?

- Дело в том, что стратегия поведения с дружественными или не очень странами должна быть абсолютно разная. Точно так же, как при разговоре с разными людьми. Мы ведь даже сами с собой разговариваем на разных языках в зависимости от того, как мы себя чувствуем сегодня. И любой разговор зависит от того, как кто-то себя ведет, насколько он мне нужен и насколько ближе я с ним сошелся. И в общении со странами не может быть одной и той же модели.

Недавно меня пригласили в Совет по поддержке русской культуры при Совете Федерации. На его первом заседании я говорил о том, что нам не надо искать виноватых: либо плохого президента где-то в Ближнем Зарубежье, либо агрессивную политику мощной империалистической страны. Надо считать, что мы проигрываем, потому что ведем себя глупо. Мы не учимся побеждать. А политика – это рынок идей, и нам надо как можно быстрее научиться в этой идейной игре-борьбе быть победителем.

- И не надо быть катком.

- Совершенно верно. Если мы будем иначе подходить к имиджу России, мы добьемся большего. А сейчас мы не видим тех результатов, на которые Россия имеет право и которых она хочет добиться. И не нужно лукавить, как будто Франция, Англия или Германия не проводит определенную политику воздействия на ту или иную страну! Это нормально абсолютно для любого народа – маленького или большого, агрессивного или пассивного. Это абсолютно нормально, только эта политика должна быть доброй.

- На самом деле, международный конкурс переводчиков, который Вам удалось организовать, это ведь тоже одно из средств такого мягкого влияния...

- Разумеется, это тоже политика. Я хочу, чтобы о моей стране, о моем народе знали больше, чтобы Россию любили больше, потому что она этого стоит. Если будут больше знать о таких русских писателях, как скажем, Андрей Платонов, которого пока не удается перевести... Если бы его за рубежом знали и любили так, как люблю его я, Россию любили бы больше. Было бы как со Львом Толстым. В том смысле, что писатель может перевернуть отношение к своей стране тогда, когда политика и экономика не имеют этого шанса. Раз один пример был, значит, в принципе это возможно.

- Мы потихоньку пришли к тому, зачем нужны гуманитарные науки. У нас время от времени вокруг них разворачивается полемика...

- Дмитрий Сергеевич Лихачев, с которым я был в последние пять лет его жизни очень близок, говорил, что XXI век будет веком гуманитарных наук.

- Вы в это верите?

- Абсолютно. Только, может быть, это будет не совсем то, что мы сейчас под этим понимаем. Это будет человековедение, а не, собственно говоря, филология или история. Не науки, а широко понятая культура. Правда, XXI век только начался, а понять это смогут, может, только в XXIII.