Алина Лебедева, которую прозвали "цветочной террористкой", хочет изменить политику властей

Без малого 9 лет назад имя 16–летней даугавпилсчанки Алины узнал весь мир — она отхлестала букетом гвоздик принца Чарльза у памятника Свободы в Риге. Потом были другие громкие и не очень акции. Ей с друзьями–нацболами инкриминировали поджог дверей Министерства образования (во время протестов против школьной реформы). Затем был захват 14 декабря 2004 года приемной президента РФ (против так называемой "монетизации льгот" и отдачи нескольких островов в Хабаровском крае Китаю) и 2 года заключения.

Баллотирование в Европарламент в 2009 году и приковывание себя наручниками к воротам "Замка света". Активное участие в регистрации партии "Движение 13 января" (Алина одна из членов ее правления). А сейчас 24–летняя девушка постигает педагогику и психологию на 3–м курсе одноименного факультета Латвийского университета. Замечу, на бюджетном отделении…

Сожалеет ли Алина о прошлых поступках, что думает о жизни, предназначении женщины — об этом и о многом другом в интервью "Вестям".

Раз — колечко, два — колечко…

— Вы стараетесь не пропускать в университете ни одного занятия? Вот ведь и нашу встречу попросили перенести…

— Сегодняшние практические занятия не были обязательными. Это — предмет, который я выбрала сама: дизайн по металлу. Вот я сделала сегодня себе кольцо из мельхиора. Оно из трех колец, пришлось сидеть с двух часов до семи, — Алина, по моей просьбе, снимает украшение с пальца, чтобы я мог его получше разглядеть и сфотографировать. Никогда бы не подумал, что столь изящная вещица сделана "цветочной террористкой". Алина явно довольна произведенным эффектом и поэтому с удовольствием объясняет, как она создавала эту красоту…

— Педагогика плюс психология и вдруг поделки из металла…

— Иногда хочется что–то сделать своими руками. А с металлом работать интересно. Но, к сожалению, эти занятия продлятся всего два месяца.

— Зато вы теперь в случае чего кольца сможете изготавливать…

— Для этого нужны специальные станки, инструменты, материалы… Да у меня и цели такой нет. Меня заинтересовал сам процесс. Основное, конечно же, учеба: лекции, семинары, практика. Практика для меня уже третья по счету. В этот раз можно было выбирать: работа в полиции, в центре пробации (адаптирование бывших заключенных к жизни на воле. — Авт.) или в инспекции по защите прав детей. В полицию меня бы не взяли из–за особенностей личного дела, меня даже преподаватели об этом предупреждали. Но я бы в полицию и сама не пошла — мне за свою жизнь ее хватило. Я хотела в инспекцию по защите прав детей, в нее и попала.

А в прошлом году была практика в интернатах и детских домах. Выбрала интернат, где были русскоязычные дети, мне проще с ними общаться (несмотря на то, что Алина прекрасно владеет латышским, на котором проходит обучение и в университете — Авт.).

— То есть после окончания университета будет заниматься с не самыми счастливыми детьми. Это — осознанное желание?

— Естественно. Я учусь на социального педагога. И моя будущая деятельность как раз связана в том числе и с трудными подростками.

Нет у революции начала,
Нет у революции конца…

— А с партийной жизнью закончено? Или революция продолжается?

— Ну, естественно, продолжается! Революция, может быть, меняет свои очертания и внешнюю атрибутику, но все равно остается революцией.

— Вы читали труды классиков марксизма–ленинизма?

— Нет, мне это не близко и не столь интересно. Потому что революция начинается не с книжек.

— С чего же?

— Наверное, из души, — вновь улыбается Алина, а потом переходит на серьезный лад. — Не представляю себе, что люди, прочитавшие Маркса или еще кого–то, пошли после этого делать революцию. Революция изначально рождается в самом человеке, а не привносится снаружи из каких–то книг и чужих теорий.

— Хорошо, вы не теоретик, а практик. А женские романы вам близки или нет?

— Никогда в жизни не читала женских романов.

— А Донцову, Маринину, еще каких–нибудь современных российских писательниц?

— Это сарказм? Я разве похожа на читательницу Донцовой? Впрочем, в последнее время вообще мало удается читать, кроме литературы по университетской программе…

— 15–летней вы пришли к нацболам. Зачем?

— Я видела в этом смысл. И считаю, что не ошиблась. Мой приход именно в эту партию закономерен. А вот если бы я не пришла в партию, это было бы очень странно. Какая я — такая и партия, какая партия — такая и я.

— А какая вы?

— Сейчас попробую подобрать определение, — на мгновение задумывается Алина, а потом со смехом замечает,
— неспокойная!

— Не лучше ли было ходить на дискотеки?

— Я не из дискотечной молодежи. Моими приятелями как раз таки были ребята из партии. Все они были постарше — так уж повелось с детства. Из всего моего огромного количества даугавпилсских знакомых они мне казались наиболее интересными. И мне нравились отношения между ними. Принципиальность, неспособность предать, взаимовыручка. Некоторый элемент сектантства в хорошем смысле этого слова, какого–то братства. И этот костяк людей, которые 5–10 лет назад пришли в партию, остается.

— А вас не звали тогда с вашей–то внешностью в фотомодели, вы не хотели стать звездой подиума?

— Мне и в голову не могла прийти такая мысль. Это примерно то же самое, как если бы я взяла ту же книжку Донцовой. Но если кто–то хочет стать фотомоделью — на здоровье! Торговля своей внешностью — еще не самое худшее. У каждого человека должен быть выбор, и профессии в том числе. Тем более, в нашем мире у каждого отдельного человека выбор зачастую невелик. В более развитом обществе профессия фотомодели, конечно, будет не нужна, и я надеюсь, что когда–нибудь человечество дойдет до той стадии своего развития, когда не будет всякой этой бессмыслицы в виде подиумов, моделей, брендов и прочего…

— С какими оценками вы окончили школу?

— В старших классах — в 10–11–12–м, я посещала школу не очень часто, но, тем не менее, закончила ее хорошо. Спасибо за это большое моей классной руководительнице, которая постоянно защищала меня от других учителей и администрации, когда я куда–то не приходила или что–то вовремя не делала. Тем не менее, централизованные экзамены сдала лучше всех в потоке и поступила в университет.

— Вы окончили музыкальную школу по классу фортепиано. Играете?

— Нет, это осталось далеко в прошлом. И чтобы играть на уровне, нужна постоянная практика.

— А песни какие предпочитаете? "Милая моя — солнышко лесное" подойдет?

— Нет. Меня вообще ужасно раздражает вся эта лирическая тоска с ее солнышками и лучиками. Никогда не понимала, как это может кому–то нравиться. Я воспринимаю только те песни, текст которых заставляет о чем–то задуматься. Либо композиции с просто интересным звучанием. Это может быть и классика, и "индастриал". В любом стиле музыки есть свои вершины и те, кто эти вершины покорил.

— Чем заняты ваши родители?

— Папа у меня барабанщик, в оркестре играл, но сейчас на пенсии. А мама преподает в музыкальной школе.

— Вы не сожалеете, что 9 лет назад ударили гвоздиками по лицу принца Чарльза в знак протеста против оккупации Афганистана?

— Нет. Почему я об этом должна сожалеть?

— Хотя бы потому, что это был своего рода подростковый эпатаж?

— Акция носила символический характер.

— Но принц–то тут при чем?

— Принц как олицетворение вины. И, заметьте, я использовала гвоздики, а не автомат Калашникова. Вот если бы я стреляла в принца, это было бы, по меньшей мере, странно. Но так как я его ударила гвоздиками, ничего странного я в этом не вижу.

— Оккупация продолжается, а вы себе могли жизнь сломать — против вас ведь возбудили статью, по которой светило 15 лет. Если бы не письмо принцу ваших родителей и ответное письмо принца, чтобы вас простили, то…

— Да какие 15 лет! Статью потом изменили, а меня отпустили буквально через трое или четверо суток…

На зоне…

— А зачем было захватывать приемную президента России?

— А что в России еще захватывать, если не приемную президента? Глупый вопрос, — смеется Алина, верная своей, партийной, логике.

— Чем вы занимались в тюрьме? Как когда–то русские революционеры — самообразованием? Не рукодельничали же?

— Кстати, однажды и рукоделием занялась. Одна девчонка помогла вспомнить еще школьные занятия, соорудила мне из пластмассовой вилки крючок. Я связала себе яркую полосатую сумку со смешными такими большими пуговицами. Их делали из колпачков пластмассовых бутылок — обрезали и обвязывали нитками. Через какое–то время я от этой сумки отпорола ремень, и она у меня превратилась в чумовую шапку. Потом я ее подарила одной из подельниц. Все это было еще в московском СИЗО "Печатники".

Ну а большую часть времени читала книги, газеты, письма. И не могу сказать, что время в тюрьме протекало как–то бессмысленно. Всегда находилось, чем его заполнить…

— Камера на сколько человек была? К вам нормально относились?

— Нормально. Женская тюрьма делилась на камеры так называемых "первоходов" и "многоходов" или "краток", т. е. многократно судимых. Камер с заключенными с первой судимостью было много, а для краток — сначала одна 40–местная и 12–местная. Нас, по делу, было 9 подельниц, которых, естественно, раскидали по разным камерам, чтобы мы были как можно дальше друг от друга. Вначале меня посадили в 12–местку, в которую если и сажали людей с первой судимостью, то таких, скажем, как генерал–майор юстиции, замминистра юстиции, которая погорячилась с распределением государственных средств. В той же камере, например, сидела девушка с целым букетом статей, начиная от бандитизма, разбоя, грабежа и вымогательства — до перебивки номеров, хранении оружия и еще пары мелких статей… А я изначально проходила по статьям о попытке захвата власти, вандализме и порче имущества.

— Прописка в женской тюрьме существует?

— Нет, это какие–то народные стереотипы. Мне кажется, что и в мужской тюрьме ее давно уже нет.

— А потом куда вас перевели?

— Под Питер, в колонию.

— Строгого режима?

— Нет, женщинам не дают строгий режим. В колонии — не камеры, а не закрывающиеся комнаты с двухъярусными кроватями. Можно свободно перемещаться, выходить на улицу, загорать, играть в волейбол.

— Работали?

— Нет.

— Принципиально?

— Так получилось. Хотя ехала с мыслью о том, чтобы не работать из принципа.

— Как это называется?

— Отрицалово. Но это тоже слово из анекдотов. Я в тюрьме его не слышала. Во всяком случае, на воле его произносят чаще. Но мне в колонии не пришлось даже отказываться от работы, потому что мне ее не предложили. Ко мне, надо сказать, там отнеслись трепетно. Когда я прибыла в колонию и вместе с другими заключенными еще находилась в карантине (до распределения по отрядам), пришел начальник и попросил меня пройти вместе с ним в отдельный кабинет. Там он стал допытываться, не собираюсь ли я устроить в колонии массовые беспорядки.

— Вам тогда сколько лет–то было?

— Двадцатый год шел. Я ему намекнула, что мне 6 месяцев осталось, поэтому ладно, не буду заморачиваться, досижу спокойно свой срок. Он на всякий случай меня постращал ужасными последствиями, если я все же на что–то решусь. Мне это было дико смешно слушать. Ситуация была комична. Я сидела перед ним в кабинете с двумя косичками, перехваченными цветными резинками, в каких–то полосатых зелено–красных носках до колен, в сандалиях. Не представляю, как можно с человеком, так выглядевшим, говорить на столь серьезную тему…

Но тем не менее после карантина меня направили в хозобслугу. Это считается самый козырный на зоне отряд, хотя я так и не поняла, почему. Там мне дали бирку, что я как бы официально временно безработная. Освободился бы кто–то из строителей или сантехников, меня могли бы направить на их место. Но никто меня никуда не брал. Это и логично: чему бы я за оставшиеся месяцы научилась?

— То есть профессию никакую не освоили?

— Зато заново научилась играть в шахматы (подзабыла немного с детства). Участвовала даже в соревнованиях, победила три отряда, но остальные шесть не успела — освободилась.

— Не буду говорить, что еще успеется. Разрушьте, возможно, еще один стереотип. КОблы на зоне были?

— КоблЫ? — ставит ударение на последний слог Алина. — Мужики, которые бабы? Да, были, но немного. Эти девушки, которые, скажем так, имеют романтические отношения с другими девушками, в большей части, не строят из себя мужчин. Они в основном не являются даже лесби в полном смысле этого слова: на воле они как бы нормальные женщины, а тут — извините… Но есть исключения. Когда женщины пытаются полностью имитировать мужчин, выглядит, признаться, комично.

— К вам не приставали?

— Нет, это только у мужиков может быть. У женщин наоборот — очень романтично: всякие там писульки друг другу, ласковые обращения "кисуля, зайка". Все это тоже очень смешно наблюдать…

Женское равноправие — химера…

— Как вы относитесь к известным женщинам–революционеркам — Арманд, Крупская, Цеткин… Благодаря последней и 8 марта отмечают. Не кажется ли вам, что они были несчастны в личной жизни?

— Почему вы думаете, что женщина, которая идет в революцию, обязательно несчастна в личной жизни?

— Примеры из истории доказывают…

— Личная жизнь названных вами фигур меня интересует в равной мере, как жизнь Бритни Спирс. Мне вот неинтересно, сколько у Клары Цеткин было мужчин, насколько она была с ними счастлива или несчастна.

— А у вас есть молодой человек?

— Есть.

— Соратник по партии?

— Конечно. Еще бы он не разделял моих взглядов…

— Не думаете ли вы, что предназначение женщин все же в ином — семейный очаг, дети. Или библейские заповеди устарели и я тут несу старомодную ахинею?

— Семейный очаг, детей и предназначение женщины никто не отменяет. Женщина, по сути своей, существо слабое. Но есть исключения — я так считаю.

— А вы о создании традиционной семьи задумывались?

— Меня вообще тошнит от одного слова "семья". Может быть любимый человек, любимый ребенок. Но когда это называется семьей, это уже плохо, мне так кажется. Я против всех этих ярлыков. Это делает нас несчастными.

— А вы считаете себя счастливой?

— Да. У меня вообще счастливая жизнь. И детство, и сейчас, и потом, думаю, будет не хуже.

— Если вы считаете все же большинство женщин слабыми, то как вы расцениваете попытки женских партий добиться пресловутого полного равноправия с мужчинами? Нагрузить ее так же, как мужика, чтобы она жила на 10 лет меньше, сравнявшись и в этом с мужчинами?

— Да, с этой борьбой за равноправие некоторые хитрят. Хорошо, женщина хочет получать такую же зарплату, и это все понятно, но почему она тогда не хочет сидеть в строгом режиме, а не на общем, почему она не хочет получать пожизненное заключение? Никто ведь не ходит из женщин на демонстрации: хочу сидеть на строгаче…

— Борьба за равноправие превращается в борьбу за привилегии…

— Да. Женщина самой природой устроена слабее мужчин. Законы природы оспаривать глупо. Это ведь не статьи конституции или Уголовного кодекса менять…

— Какие цели вы перед собой ставите?

— Я не очень люблю говорить о целях. Настоящая цель — она всегда недостижима. Я не рассчитываю: вот я должна получить диплом, потом найти работу, получать столько–то денег, купить квартиру, машину. В моей жизни важно, на самом деле, совсем не это. Я вообще живу не по плану, но это не значит, что без цели.

— Ваша партия будет с кем–то кооперироваться, чтобы участвовать в выборах в Сейм?

— Уже потихоньку кооперируемся. Важен принцип, по которому строится политика в государстве. Он должен быть справедливым и соблюдаться во всем. А беда Латвии, как и многих других государств, в том, что в политику идут люди, которые за счет этого пытаются выжать какие–то бонусы лично для себя, а не для людей. Я бы, например, получила удовольствие, если бы мне удалось что–то улучшить, сделать чуть более справедливым мир хотя бы на такой небольшой территории как Латвия. От этого я бы испытала настоящий кайф. А люди, которые сейчас находятся во власти, удовольствие испытывают совсем от другого…

— Ради этого не будете больше себя наручниками к чему–то приковывать или занимать чьи–то приемные?

— Все может быть. Если возникнет такая необходимость, то займем и приемные, и прикуемся. Дело в том, что у организации, у которой нет ни денег, ни спонсоров, ни иных ресурсов, очень ограничены возможности влиять на ситуацию. Ведь у нас даже нет помещения, где мы могли бы собираться, не говоря уже о компьютерах и факсах–шмаксах…