После 11 сентября в Южную и Центральную Азию пришли американские вооруженные силы. Вторжение США в Афганистан требовало вспомогательных действий как на юге – в Пакистане, – так и на севере – в бывших советских среднеазиатских республиках. Сегодня Пакистан вернулся к демократии, но определенно остается непростым союзником. Временное правительство Киргизии тем временем борется с насилием на этнической почве и угрожает закрыть американскую авиабазу в аэропорту «Манас» (при этом, что характерно, не трогая российскую базу в Канте). В самом Афганистане Америка фокусируется на двух направлениях – на разрекламированных «усиленных» наступательных операциях на юге и на политических реформах в общегосударственном масштабе, однако и на том, и на другом дело, с точки зрения скептиков из Конгресса и американских СМИ, продвигается недостаточно быстро. Интересы и влияние в регионе есть и у России, и у Китая, и у Индии, но что же в этой новой «Большой игре» стоит на кону для Америки. В Южной и Центральной Азии США приходится нелегко. Перевешивают ли преимущества нашего присутствия в ней (или риски ухода) издержки?
За почти девять последних лет консенсус относительно стратегических целей Америки в Афганистане и соседних странах так и не сложился. Присутствуем ли мы в Пакистане и Средней Азии только из-за войны в Афганистане? Или же мы ведем войну в Афганистане во имя стабильности и более широких интересов США в регионе? Для многих из тех, кого волнует в основном внутренняя политика, наша задача в том, чтобы «не повторилось 11 сентября», и эта кампания носит в первую очередь контртеррористический характер и направлена против «Аль-Каиды». Для многих из тех, кто внимательно относится к истории, задача в том, чтобы «не повторился 1989 год» - то есть крах американских интересов в Афганистане после того, как оттуда ушли советские войска, и страна соскользнула в нестабильность. Для тех, кого волнуют экономические проблемы, на кону стоят не только недавно попавшие в сферу внимания прессы афганские залежи полезных ископаемых, стоимостью в триллион долларов, которые исходно разведали русские, и в которые намерены инвестировать китайцы. Им важно также и местонахождения Афганистана, расположенного на потенциальном перекрестке между растущей индийской экономикой, которая нуждается в рынках и ресурсах, и богатыми нефтью и природным газом странами Средней Азии. Наконец для традиционалистов и сторонников «реальной политики» расположение Афганистана превращает его в стратегический форпост в окрестностях одновременно России и Ирана. Однако оправдывают ли эти предлоги – вместе или по отдельности – девять лет войны?
Комментарий читателя:
Майкл Бреннер (Michael Brenner)
Шелковый путь или дорога слез
Сидни поставил исключительно трудные вопросы, однако ими имеет смысл задаться, так как они неразрывно связаны с расширяющимся присутствием Соединенных Штатов в мусульманской Азии. Тем не менее, эти стратегические проблемы даже не были сформулированы – не говоря уже о том, чтобы дать на них серьезные ответы. Конечно говорить, что мы строим сферу влияния в состоянии беспамятства, было бы не совсем точно. Скорее, разумнее бы было сказать, что мы позволили себе стать участниками событий, происходящих в дальних странах, значение которых для наших ключевых национальных интересов неочевидно. При этом наша уязвимость намного превышает степень нашего влияния и контроля. Подобное рискованное положение дел стало результатом нелепого инкрементализма нашей внешней политики, которому невозможно придумать ни стратегического, ни теоретического обоснования.
Ноги американской внешней политике в последнее десятилетие подкосили две мании – одержимость проблемой терроризма и одержимость Ираном. Они стали поводом – крайне сомнительным – для бесконечной борьбы с реальными или воображаемыми демонами, заставившей нас направиться по следам Александра Македонского в земли, которые мы раньше знали только по красочным репортажам National Geographic. Как же нам разобраться во внешней политике, которая представляет собой постоянное движение с потенциально судьбоносными последствиями, при условии, что мы, в сущности, плохо представляем себе, что мы делаем и зачем, а также к каким неприятностям это может привести?
Начнем, как всегда с интересов. Помимо терроризма, у Америки есть в регионе два основных интереса: углеводороды и индо-пакистанские ядерные проблемы. Подчеркивать первый фактор, значит недооценивать два остальных, что мешает делать правильные стратегические выборы. Я принадлежу к той научной школе, которая считает наши масштабные военные и политические усилия по уничтожению любых террористических угроз непродуманными и контрпродуктивными. Я считаю, что опасность сильно преувеличена, а наши методы неэффективны и лишь усиливают те самые угрозы, от которых должны избавлять. Нацеленный на Соединенные Штаты исламский терроризм, как верно указывает Пат Лэнг (Pat Lang) и многие другие вместе с ним, - это, в сущности, проблема полиции и спецслужб. Что же касается Ирана, то даже в прошлом он всегда наносил удары по американцам на Ближнем Востоке, а не по Соединенным Штатам, а сейчас уже и этого не делает. Более того, с режимом мулл можно иметь дело гораздо лучшими способами – например, серьезно обсудить с ними весь спектр существующих у обеих сторон опасений по поводу безопасности.
Среднеазиатские углеводороды? Они, безусловно, ценны, однако должны ли мы накладывать на них руку, или пытаться контролировать правительства в производящих их странах? Нет. Насколько важно не дать сделать это России или Китаю? Отчасти. Надеяться, что любая из этих стран не будет оказывать непосредственного и сильного влияния на регион значит предавать очередным несбыточным мечтам. Более того, интеграция мирового нефтяного рынка делает любую нефть заменяемой. Геостратегические опасения, нередко озвучиваемые в определенных кругах, отличает до странности затхлый запах, который напоминает об интригах начала двадцатого века. Тем не менее, поддерживать внутреннюю стабильность и автономию Казахстана, Туркмении и Узбекистана, в той небольшой степени, в которой мы можем это делать, имеет смысл. Следует отметить, что относительная стабильность в первых двух из этих стран коррелирует с отсутствием осязаемого вмешательства со стороны Америки. Напротив, попытки Вашингтона вмешаться в бурную киргизскую политику, чтобы защитить свою авиабазу «Манас» (поддержка позднее свергнутого президента Бакиева), стали одним из факторов, которые привели к кровавым беспорядкам. Наш нынешний курс может только подорвать, а не укрепить остатки региональной стабильности.
Ядерное оружие? Если немного подумать над иранским вопросом, приходится сделать вывод, что продуктивным для нас может быть только один путь – путь диалога, какими бы одиозными ни были режим и его поведение. Привычка сыпать в адрес Тегерана бессмысленными обвинениями в том, что он подрывает результаты нашей великолепной работы в Ираке, а теперь и в Афганистане, только вредят делу, тем более, что ни одно из этих обвинений не было подтверждено документально. Впрочем, в любом случае, эти предполагаемые злодеяния меркнут на фоне вреда, который мы причиняем себе сами. Посылать спецназ возмущать белуджей на юго-востоке Ирана не только бесполезно, но и может ударить по нам же. Дело в том, что в пакистанском Белуджистане, и без того беспокойном и переполненном талибами, так же существует серьезное сепаратистское движение.
Перейдем к пакистанскому ядерному оружию. Здесь возникают три проблемы. Во-первых, риск того, что какая-нибудь ошибка или просчет может вызвать ядерную войну с Индией. Здесь могла бы помочь техническая помощь, а также внимание к кашмирскому вопросу. На мой взгляд, все, что мы сейчас делаем в остальных сферах абсолютно бесполезно в этом смысле. Во-вторых, былая склонность Пакистана торговать технологиями и оборудованием, имеющими отношение к ядерной программе. Сейчас ее, по-видимому, удалось взять под контроль – благодаря традиционным дипломатическим усилиям, не связанным с «войной с терроризмом». Наконец, остается вопрос безопасности пакистанских ядерных вооружений, которые могут попасть в руки исламистов или какой-нибудь местной хунты. Этот риск, по-видимому, преувеличен. В той степени, в которой он все-таки существует, он должен был бы заставлять нас вести политику, прямо противоположенную той, которую мы ведем. Если мы хотим вызвать в Пенджабе и в Северо-западной пограничной провинции всплеск радикального фундаментализма, который потом заразит военное руководство и спецслужбы, тогда нам стоит просто продолжать делать то, что мы делаем. Если мы этого не хотим, пора одуматься и прекратить продолжающиеся уже девять лет игры в мстителей. Праведный гнев и внешняя политика – все-таки разные вещи.
Наша маниакальная одержимость терроризмом заставляет нас тратить время, отвлекает мозги и энергию от процесса выработки стратегии и проведения ее в жизнь. Команде Обамы было бы непросто учитывать изменения в международном климате даже в самых удобных условиях, и она очевидным образом неспособна осмысливать эти вызовы (скажем, учитывать рост регионального присутствия и влияния Китая), одновременно пытаясь решить неразрешимые задачи в Афганистане и Пакистане и не упустить из виду электоральный календарь в Америке.
Возможно, умение осознавать абсурд и нелепость происходящего могло бы помочь нам вновь начать чувствовать перспективу и пропорции. Вероятно, нам стоит посмотреть на себя как на что-то вроде персонажей Шона Коннери и Майкла Кейна из экранизации киплинговского «Человека, который хотел стать королем», бредущих после своих горных злоключений, сжимая в одной руке сломанный GPS-приемник, а в другой потрепанный экземпляр эпохального труда корпорации Rand о противостоянии терроризму.
Майкл Бреннер – профессор международных отношений Питтсбургского университета.
