Литературный прием путешествия на поезде из Парижа в Рим Матиас Энар использовал в своем романе «Зона», который критики назвали «самым дерзким событием осени 2008 года». Воодушевит ли писателя на новое дерзкое произведение путешествие на литературном поезде «Блез Сандрар» по транссибирской магистрали, в рамках года России во Франции и Франции в России? Об этом пока рано говорить, правда, в интервью РФИ писатель был крайне дипломатичен в оценках современной России. Зато с воодушевлением говорил о русской классической литературе. Сейчас в России готовится к выходу перевод одного из его романов «Вверх по Ориноко». Первый вопрос, который мы задали Матиасу Энару:
- Что заставило его совершить такое долгое путешествие, пересечь Россию на поезде?
- Я русофил до глубины души. Многие годы я читал русскую литературу, пытался неоднократно выучить русский язык, мне он дается очень нелегко. Я очень хорошо знаю географию России по описанию путешественников, названия городов, районов, областей. При этом я никогда не был в России, потому что когда я был молодым, это было очень трудно реализовать, а потом так случилось, что жил я в другой части света.
Я знаю Россию благодаря десяткам русских писателей. Я думаю, что я прочитал 60–70% всей переведенной на французский язык русской литературы. Это немало. Я похож на любителя американских сериалов, который едет в Нью-Йорк в первый раз и восклицает: «Я узнаю эти места!» Конечно то, что я вижу, на меня производит сильнейшее впечатление. Это как будто бы видеть рельефно, в большом масштабе, в реальности все то, что я раньше себе только представлял, но что было уже частью меня.
Например, сегодня мы остановились в Казани и проплыли по Волге. Это было точно так, как я себе представлял. Только в реальности она оказалась еще более красивой и большой. Я знал, что Волга – это огромная, величественная река, что когда плывешь по ней, видишь, как вдоль берегов проплывают церкви, монастыри, и течение убаюкивает тебя, унося к Каспийскому морю. Сейчас я увидел, что это так и есть на самом деле, только в реальности Волга в тысячу раз больше, чем я мог представить своим французским воображением. Ведь французские реки, ни Луара, ни Сена, ни Рона, не могут никоим образом помочь представить себе Волгу. У нас во Франции нет инструментов, чтобы воссоздать в воображении Россию.
В повести Николая Лескова «Леди Макбет Мценского уезда» в финале героиня переплывает Волгу на пароме. История принимает неожиданный поворот во время этой переправы. Раньше я думал, что эта переправа должна быть похожа на переправу через французскую реку, которая занимает пару минут. А тут я осознал, что значит переправа через русскую реку, ведь она занимает не меньше получаса. Это меняет масштаб литературного повествования. Теперь я понимаю, что мне нужно перечесть тысячи русских текстов, чтобы действительно их понять, потому что они связаны с этой землей. С одной стороны, литература дала мне любовь к этой земле, а с другой стороны, теперь, когда я узнал эту землю, я вынужден буду все читать снова.
- Какое ваше любимое произведение? Что-то из Николая Лескова?
- Да, это повесть Лескова «Очарованный странник», в которой автор использует гоголевский прием: герой – странник, путешествующий по России, и его путешествие – повод рассказать о России. То, как это делает Лесков, мне очень близко. Герои повести путешествуют из одного место в другое. И один из путешественников не совсем обыкновенный. Он странноватый. Его попутчики просят его рассказать свою историю. Спрашивают его, откуда он, что он там делает. И тот начинает рассказывать. Он рассказывает одну историю, вторую, потом третью, четвертую. Я пишу романы, используя такой же прием. Этот же прием часто использовался в персидской литературе, в арабской. В русской, да и во французской тоже. Для того чтобы рассказать историю, нужен лишь предлог.
- Ваши представления о Росси основаны исключительно на классической литературе?
- Знаете, я долгое время жил на Ближнем Востоке. На Ближнем Востоке вы не можете сделать и шага без того, чтобы не натолкнуться на русское изобретение, получившее колоссальный успех: автоматическое огнестрельное оружие калибра 7,62 мм – автомат Калашникова. Одно это значит для меня быть причастным к России. Я жил с этим оружием. Я видел его каждый день. Сотни, тысячи… Танки, пулеметы, автоматы, пистолеты… Все это тоже формирует отношения с Россией, не только литература и музыка. Вся продукция российских заводов, все эти модели оружия, которые они продавали по всей планете. Нравится нам это или нет, но это реальность.
- Расскажите о ваших первых впечатлениях от того, что вы увидели в современной России?
- Когда я приехал в Москву, это был незабываемый момент. Возьмите хоть путь из аэропорта Шереметьево до центра Москвы. Проезжаешь мимо такого количества интересных вещей! Я знал, что я их увижу.
Я ждал, что увижу мемориал, отмечающий рубеж, до которого дошли немцы во время Второй мировой войны. Я хотел посмотреть, как он выглядит, я ведь никогда его не видел. Я знал, что такси, на котором я ехал, должно было обязательно проехать мимо этих огромных противотанковых ежей. И я то и дело смотрел в окно по правую сторону дороги, говорил себе, что они вот-вот появятся. Тогда шофер такси стал меня спрашивать, что я ищу. Я ему сказал, что здесь где-то должен быть мемориал, отмечающий рубеж, до которого дошли немцы. Он мне сказал: «Да нет, вот сейчас будет магазин Икея, потом Карфур...» Потом еще что-то. Тогда я стал настаивать, что здесь все-таки должен быть этот мемориал. И что мы его увидим, когда будем проезжать мимо.
И действительно, мы проехали мимо монумента, воспроизводящего в огромном размере противотанковые ежи. И когда я это увидел, я сказал: «Да вот же он!» Тогда таксист воскликнул: «Да нет! Какой же это монумент, это просто стоит тут на обочине дороги. Не может быть, чтобы это был монумент». Я ему сказал, что точно, так оно и есть, это монумент. Тогда он разозлился, остановил машину посередине шоссе, свернул направо возле моста, и, действительно, увидел мемориальную табличку с объяснениями. Он сказал мне: «Невероятно! Не знал, что это мемориал».
Это была случайность. Я думаю, большинство москвичей знают, что этот монумент отмечает рубеж, до которого дошли немцы в 1941 году. И мне даже стало немножко стыдно. Стыдно того, что я, который так плохо говорит по-русски и почти ничего не знает о Москве, знаю об этом монументе. Вот в этом и заключаются мои отношения с Россией. Я знаю, что найду что-то в определенном месте, но пока не знаю, на что это похоже.
- Ваши представления о России основаны на литературных и исторических событиях. Но ведь с тех пор страна сильно изменилась?
- Знаете, в Нижнем Новгороде я посетил дом детства Максима Горького. Я читал повесть Горького «Детство». И там было описание этого наводящего ужас дома, который рождал ощущение клаустрофобии, где Горького били розгами. Этого ребенка били в этом темном доме. И при этом все смотрели на него, наблюдают за ним: и отец, и дед. В этой повести передано чувство крайней клаустрофобии. И от этого невозможно избавиться. Невозможно избежать чужих взглядов, чужих рук, чужих тел. Вы будто пленник в этом крошечном аду. И когда я увидел дом, он оказался точь в точь таким, как описан у Горького.
Но было там кое-что, что необычайным образом наводило на мысли о пространстве. Это помещение, где до сих пор хранятся двое саней, и есть место для лошади. Когда я это увидел, я представил себе, какое чрезвычайное удовольствие должно было это быть – ехать на запряженных лошадью санях по огромному зимнему русскому полю. Это должно было быть необычайное чувство свободы и дыхания, скольжение, звук снега под полозьями саней. Когда я увидел эти сани, я сразу же представил себе это скольжение по снежной равнине. Конечно, это осталось в прошлом, это уже никто не переживет, теперь ездят не на санях, а на машинах, грузовиках, мотоциклах.
- Вы узнаете места, о которых читали еще будучи во Франции, а как с героями этих произведений? Встретились ли вам, например, гоголевские персонажи в современной России?
- Я был очень удивлен, что некоторые вещи кое-где прекрасно сохранились, а мы-то думали, что они остались в прошлом. С одной стороны, можно встретить типичных советских чиновников, которые продолжают такими оставаться, несмотря на то, что сейчас они в предпенсионном возрасте. Их отношение к подчиненным пропитано чувством превосходства и презрения.
А с другой стороны, сохранилось это моментальное дружеское расположение по отношению к иностранцу: «Этот иностранец привез мне что-то, чего у меня нет». Даже если сегодня это уже не так. Все еще сохраняется эта двойственность.
Но это касается всех больших стран. Всех стран, в которых исторически администрация имела вес, например, в Иране вы найдете тоже самое, в России, даже во Франции, хотя Франция крохотная страна по сравнению с Россией. Это спесь империи, которая говорит: «Ты всего лишь бедный подданный империи, к тому же ты не более чем иностранец, и по определению я тебя презираю».
- Матиас, вы рисуете картину страны, которая ни во что не ставит своих граждан, империи XIX века. Но сегодня XXI век, изменилось отношение к человеческой жизни. Появилось понятие права человека. А Россия осталась в позапрошлом веке?
- Так говорят враги России. Те, кто хочет показать, что демократия в России не развивается. Но это ведь очень сложный вопрос. Я бы лично не хотел очутиться во главе такой империи, таких размеров, с таким разнообразным населением, с такими геополитическими проблемами, которые затрагивают одновременно и Японию, и Европу. Демократия в России – это реальность. В России проходят свободные выборы.
- Как раз выборы в России можно назвать свободными только по форме. По содержанию же, все голосуют за одного, заранее известного кандидата, потому что других просто нет.
- Я не знаю… Нет… Думаю, надо подождать. Надеюсь, что Россия движется в правильном направлении. Я думаю, что иностранцы, в частности француз, который провел в России несколько дней, как я, не должны читать России нравоучений. Россия имела влияние в доброй половине мира. И до сих пор имеет. Россияне не нуждаются в советах, которые мог бы дать какой-то французский писатель.
