Эпилог, или Передний край в глубоком тылу

Радио Свобода завершает свой репортаж-путешествие по Северному Кавказу. Тема новой главы – как русские почти стали кавказским народом, как они им все-таки не стали и чем в связи с этим озабочено учрежденное полгода назад полномочное представительство президента в Северо-Кавказском федеральном округе под руководством Александра Хлопонина.

Татьяна Ивановна Козырева продает свой дом в карачаево-черкесской станице Сторожевая, хотя вполне могла бы и учредить в нем маленький этнографический музей. За два века существования станицы в ее казачьем доме будто и нечему было меняться: дотошно выбеленные стены, печка, из мебели кровать, на стене иконка. Больших денег она за свой дом не выручит, продаст она его, скорее всего, карачаевцам, с которыми обитателей русской станицы всегда связывали отношения непростые. Но рассказывает она о них без обиды и запальчивости, и я вспоминаю начало нашего кавказского путешествия в древнем дагестанском Дербенте, где русские, ведущие свою здешнюю историю с петровских времен, уже устали объяснять: мы здесь – другие, мы – кавказцы.

Бабка у Козыревой – черкешенка. О набегах нынешних горцев, которые нет-нет да уведут у кого-нибудь корову, она рассказывает как о продолжении истории, которую она знает от бабки. "Если они украдут у нас девушку – значит, все, отрезанный ломоть, если наши пленят горянку, то обращали в православие. Воевали жестоко, но и куначили сильно". Но горцы, пленившие казачью красавицу – это было полбеды, как говорит Козырева, "нормальное дело". Хуже, если никому не приглянувшуюся дочку надо было отдавать за "мужика" – за пришлого русского, волею судьбы сюда заброшенного, или вообще отправлять с глаз долой в большую империю, куда-нибудь, скажем, под Воронеж. Такую если и вспоминали, то лишь как печальный курьез, под сочувствующие взгляды соседей и кунаков-горцев. Татьяна Ивановна улыбается: в ее роду есть и такая.

В ее голосе чуть добавляется чеканности. "Была национальная политика. И при царе, и при Советах. А теперь нет..." Что за политика? Козырева задумывается. "Зачем здесь были нужны казаки? Чтобы проводить политику империи". Черкесов, живших в горах, для пущего контроля переселяли на равнину, а в предгорьях ставили станицы, Исправную или Сторожевую, чтобы окончательно отрезать горцев от гор. Империя шла на Кавказ, она воевала с Турцией, она расширялась, в ее обозе сюда ехали обрусевшие дети лояльных ей народов – армяне, греки, немцы, евреи. "А вы, значит, вместо того чтобы исполнять имперское предназначение, взяли да и стали таким же кавказским народом, как черкесы, даргинцы, чеченцы?" Козырева улыбается. Кажется, радоваться этой мысли ей мешают только неисчислимые мужики, которые сюда понаехали – и при царе, и при советах, в соответствии с той самой национальной политикой. Но она продолжает настаивать: Кавказ был передовой линией империи, ее вечным фронтом, который надо было защищать. "А когда этот смысл исчез, другого так и не появилось?" Козырева, председатель русского общества "Казачка", кивает. Она продает свой дом. И это вкратце вся история, теория и практика всех кавказских исканий большой страны.

Армия для счастливчика

Империя расширялась, и Кавказ был форпостом. Форпосту не отказывалось ни в чем, и даже ссылка сюда оборачивалась в итоге "Хаджи-Муратом" и "Героем нашего времени", по которым империя и изучала свою диковинную окраину. К ней по привычке относились как форпосту и потом, когда, в соответствии с доктриной, соседом в этих краях был враг и член агрессивного блока НАТО.

А потом выяснилось, что никакого врага больше нет, а есть огромное пространство, на котором люди с навязчивой частотой цитируют Расула Гамзатова, сформулировавшего кредо: мы в Россию добровольно не входили и добровольно из нее не выйдем.

Может быть, поэтому, не находя никаких ответов, власть с аналогичным упорством продолжает настаивать на мифе о великом стратегическом назначении Кавказа. Если не турки, которые уже двести лет мечтают о реванше, то хотя бы трубопроводы, хотя бы всемирное нашествие ваххабитов, с помощью которых мир пытается поставить страну на колени, и передний край этой битвы снова проходит по Кавказу. И большая страна верит, потому что для нее это единственный ответ на вопрос, зачем ей Кавказ.

А народ-покоритель, который бился и куначил с покоренными, действительно уходит. В Карачаево-Черкесии его численность уменьшилась на треть, и в русских станицах на самом деле  все больше карачаевцев, и в Черкесске мой русский собеседник, который из-за своего статуса госслужащего, увы, в нашем рассказе останется анонимом, дал на этот счет исчерпывающий ответ: "Да, русские уезжают. Но не потому, что их отсюда гонят или притесняют. Просто уничтожена их экономическая среда обитания". То, что можно было здесь делать, и то, ради чего сюда ехали советские "мужики",  исчезло, развалилось, растворилось в горных потоках, как деньги,  выделенные на укрепление береговой линии. А еще – им  есть куда и к кому ехать, в отличие от тех, кто, уезжая отсюда, становится лицом кавказской национальности, но все равно тоже уезжает, хоть и не в таком количестве.

И, наверное, прав коллега из Черкесска Мурад Гукемухов, сформулировавший  разницу между Северным Кавказом и всей остальной бескрайней страной: красноярскому, скажем, чиновнику достаточно из выделяемых из Москвы дотаций украсть процент, а северокавказскому для эквивалентного уровня благосостояния нужно украсть все. Только зря он, пожалуй, северокавказскому чиновнику при этом ехидно соболезнует. Потому что есть у этой разницы и другая, чрезвычайно выигрышная сторона: северокавказскому  чиновнику это всё украсть не просто позволено – это непреложное правило игры.

Все неповторимое своеобразие Кавказа связано не с горами, не с покоренностью и не с геополитикой, а с тем, что делало вообще все теплые советские края торжеством советской же коррупции. Секрет укладывался в скучную тогдашнюю формулу экономического процветания: завышенные цены на сельхозпродукцию и смешную цену на энергоносители. То, что наполняло счастьем Кавказ и, кстати,  Среднюю Азию, их и сгубило, когда было предложено жить по нормальным экономическим законам.

Однако то, что стало крахом для населения, вынужденного срочно осваивать турецкие и польские рынки, для чиновника стало счастьем даже покруче того, которым была осенена жизнь его советского предшественника. Тому даже для знаменитых приписок надо было хоть что-нибудь все-таки вырастить, выпустить или хотя бы перевезти. Теперь эта тягостная необходимость исчезла. Чиновник перестал нести ответственность даже за никому не нужные заводы. Первым и естественным шагом к спасению утопающих республик стали бюджетные дотации, и единственным назначением чиновника стало их распределение.

Но теперь и этим счастливцем-диспетчером мог стать любой из тех, кто был способен доказать свою силу, и только из-за чеченских фронтовых дымов никто как-то не заметил, что в соседнем Дагестане у каждого честолюбивого человека имеется своя небольшая армия. Вчерашний хасавюртский рэкетир стал главным дагестанским нефтяником, вчерашний заготовитель шерсти – мэром, вчерашний криминальный авторитет – председателем госкомитета. И в этом жизнерадостном ключе в той или иной степени со временем стали разворачиваться события везде. Просто на Северном Кавказе и советской власти всегда было не больше, чем у местного милицейского начальника – желания выйти из кабинета с намерением противопоставить местной традиции смешной советский закон.

"Наши" на Кавказе

И как в каждой северокавказской республике играют в одну и ту же игру в бюджетный распил, так в каждом здании местной власти обязательно найдется человек, который знает простое решение всех кавказских проблем. Один из высокопоставленных министров в Махачкале даже удивился нашим сомнениям. "Надо устранить из этой власти 10, ну 12 человек, и все станет на свои места. Необязательно убивать – просто отстранить от бизнеса и от власти". В Ингушетии правительство поменьше, поэтому один из чиновников доверительно ограничился пятью-шестью. В раскаленных Ессентуках, где резиденция полпредства встретила нас прохладой и безлюдьем, общего решения не знают, но программа-минимум формулируется примерно в тех же параметрах: "Как минимум в половине республик руководителей надо менять"

Да и вообще со всеми вопросами, которые у нас накопились за тысячу километров путешествия, в полпредстве нас встретили с полным пониманием. Мы ведь очень хотели наконец узнать, почему за полгода работы федеральные комиссары, направленные на Кавказ, первым  прорывом и революцией объявили знаменитый туристический кластер из пяти горнолыжных курортов, которые обязаны стать отечественной заменой Куршевелю? Когда властные люди в Махачкале, Владикавказе или Черкесске говорят про курорты официально, их уверенность в туристическом будущем может сравниться лишь с тем напряжением, которым они  сдерживают улыбку. Выключение камеры становится сигналом к расслаблению, и мы говорим на одном языке: помилуйте, какие курорты? Кто их будет строить? Какой дурак будет инвестировать? Я в ответ рассказываю про чеченский опыт, который учит: инвестировать совершенно необязательно в то, что может потом принести доход. Люди понимают. "Это другое дело…"

В полпредстве интрига затянулась еще туже. При упоминании курортов там улыбнулись уже знакомой нам смущенной улыбкой, которая должна была скрыть легкое и недоуменное раздражение:

– Ну что нас все донимают этими курортами?

– А есть что-нибудь еще?

– Если бы вы почитали проекты, которыми нас бомбят республиканские лидеры, вы бы над курортами не смеялись.

Нариман Гаджиев, коллега из Махачкалы, ведет на дагестанском телевидении передачу, один из героев которой, пародируя творчество власти, задался вопросом: "Зачем нам курорты? Давайте сразу создадим управление по аэронавтике и построим космодром". Собеседник из полпредства понимающе кивает. Проектов выделения бюджетного финансирования под производство вечных двигателей и маниловских беседок в полпредстве накопилось несколько папок. "А это все надо было читать. А кому читать?"

Генеральный штаб  президента на Северном Кавказе – как кадрированная дивизия: есть полпред, шесть замов, пара начальников управлений. Здание в Ессентуках – пристанище временное, потому что в Пятигорске, объявленном столицей округа, помещение нашли только через полгода после учреждения округа. В Пятигорск, впрочем, полпредство все равно не стремится – единичный опыт начальственного визита в сторону Машука парализовал город намертво, никаких симпатий федеральному начинанию не добавив.

А прошло более полугода. "Лагерь! – радостно вспоминают в полпредстве. – Молодежный лагерь для ребят с Северного Кавказа, где они могли бы нормально общаться". – "Что-то вроде Селигера?" – "Нет, никакой политики и никаких "Наших". Даже депутатов не надо".

Уже через несколько дней стало ясно, что курировать лагерь будет министерство по делам молодежи. То есть Василий Якеменко.

Полномочия для кризис-менеджера

Майя Аствацатурова, политолог из Пятигорска, к людям из полпредства относится с симпатией и хорошо понимает: за полгода полпредство не дало повода даже для критики. "А вы ждали немедленного прорыва? Вы же проехали весь Кавказ, все видели". "А что они вообще могут сделать?" – спросил я, поскольку успел увидеть и в самом деле достаточно. "Кое-что могут…"

"Что-то из этого может получиться, – без особого, как мне показалось, воодушевления предполагал во Владикавказе спикер североосетинского парламента Станислав Кесаев. – Нам уже присылали генерала, присылали чиновника. Может быть, здесь и в самом деле нужен менеджерский подход".

–  Топ-менеджер или кризис-менеджер?

–  Топ-менеджер, работающий в режиме кризис-менеджера.

Полномочия, которые у кризис-менеджера должны быть хоть сколь-нибудь диктаторскими, в нашем случае пока позволяют полпредству не столько наступать, сколько обороняться, и лучшим примером эффективности  этой обороны можно, кажется, считать его немноголюдность. Помимо проектов века, которыми республики принялись закидывать полпредство, каждый местный руководитель, естественно, счел делом чести продвинуть в новую структуру своих людей. Может быть, поэтому было сочтено полезным не набирать вообще никого, чем брать лоббистов. Слабину Ессентуки, как полагают наблюдатели, дали только один раз: после долгих борений одним из замов Хлопонина стал генерал Еделев – как уверены на Кавказе, большой друг Рамзана Кадырова.

Но если и так, то, надо полагать, это стало последней удачей чеченского президента. Он, говорят, вообще в хлопонинском кресле видел одно время себя или того же Еделева. И по всему Северному Кавказу таксисты и торговцы на рынках уже убеждены: Кадыров – заместитель Хлопонина, но это формально, потому что на самом деле это Хлопонин – заместитель у Кадырова. "Вот как? – совсем не удивились в полпредстве. – А про совещание по энергетике вы не слышали?" С этого совещания Кадыров со скандалом ушел, не добившись привычных преференций по оплате Чечней электроэнергии. Битва продолжается, и, говорят,  с учреждением полпредства Кадырову стало несколько труднее проникать в ту самую последнюю и самую высокую инстанцию, именем которой в Грозном назван центральный проспект. "Хлопонин должен помочь Путину немного дистанцироваться от своего  назойливого протеже", – предполагал в Грозном знакомый политолог. "Да, что-то в этом есть", – частично подтвердили версию в Ессентуках.

Перемирие

"Да, половину надо менять", – говорят в безлюдном полпредстве и тут же оговариваются: "Но как? Куда вы в одном случае денете ауру Беслана, в другом – ауру покушения, в третьем – еще что-то?"

На самом деле из всех вожделенных полномочий, как надеются в полпредстве, одно у них и в самом деле есть. "Мы можем в режиме капли, которая точит камень, влиять на кадровую политику на Кавказе". То есть будоражить Москву рассказами про очередное достижение кого-то из той половины, которую надо менять. И верить, что таким образом от них можно избавиться. И в то, что это хоть что-то изменит. И, может быть, удовольствоваться тем, что, глядишь, и уволят кого-то из каких-нибудь заместителей.

Впрочем, Майя Аствацатурова видит в учреждении нового округа и более глубокий смысл. "Это – сигнал к перемирию. К паузе. Если хотите, попытка выиграть время. Ведь сам факт учреждения полпредства заставил всех участников северокавказской игры по крайней мере затаиться. Посмотреть, что из этого выйдет. А для того, чтобы разобраться, им потребуется время". Сколько? Если даже ничего не выйдет, по мнению Аствацатуровой, у власти год-два появляется. В полпредстве эту версию тоже не оспаривают. Правда, насчет года-двух высказывают осторожный скепсис.

Здесь вообще не питают иллюзий. Здесь не рассказывают про стратегическое назначение Кавказа, про неуправляемых горцев, здесь даже не говорят о коррупции, клановости и ваххабитах. Здесь все понимают о том, что вторично. А о том, что первично, в приватных разговорах даже позволяют себе предположить: может быть, не стоит отдавать "Единой России" во всем контрольный пакет? Может быть, чуть ослабить хватку, чтоб появился интерес к нормальной политической борьбе, в том числе, может быть, и у тех, кто завтра-послезавтра уйдет в лес?

Им, кажется, даже довольно комфортно в теплом городе Ессентуки, в стильном здании, в своем кругу и в кадрированном состоянии. Они должны держать руку на пульсе, и пусть будет спокойно хоть год-два, лишь бы без Киргизии, остальное не страшно, а там будет видно. За эти год-два на деньги для курорта Мамисон в Северной Осетии, наверное, построят еще пару мостов через горные реки. В Хасавюрте взорвут несколько десятков машин и расстреляют несколько десятков милиционеров. В Итум-Кале, может быть, отменят режим КТО, но потом поймут, что погорячились, и введут его снова. В Грозном построят хоккейный дворец. Черкесы, видимо, проведут еще один съезд и еще раз призовут к разделению республики. А Татьяна Ивановна Козырева, наверное, продаст свой дом. Кажется, последний обитаемый дом на ее улице.