«У нас нет политической борьбы, у нас есть борьба спецслужб»

Пчеловод Валерий Костко уже десятилетие со снисходительной улыбкой наблюдает за политическими событиями в Минске из деревни Высокое Смолевичского района. Подполковник КГБ в запасе рассказал «Салідарнасци» почему, будучи в контрразведке, хотел уйти в подполье, как прикрывал Карпенко, зачем Лукашенко уговаривал его семью заняться фермерством и для чего российские спецслужбы участвуют в президентской кампании в Белоруссии.

Валерия Костко пригласили в военную контрразведку после службы в армии. Окончив курсы в Новосибирске, он вернулся в Белоруссию и служил в Станькове старшим опером. Затем сотруднику КГБ поступило новое предложение: перейти в разведку. На два года Костко уехал на учебу в Ташкент, где старательно изучал язык пушту – один из двух афганских языков.

– Учился, кстати, с нынешним министром МВД России Рашидом Нургалиевым. На одном курсе, в одной группе, но в разных подгруппах. Я изучал пушту, а Рашид изучал дари.

– Контакты сейчас как-то поддерживаете?

– Я телефон его знаю, но все-таки министр внутренних дел – должность высокая... Тем более уже 22 года прошло после окончания школы. А другие ребята, действующие полковники, приезжали ко мне на пасеку.

Ехать в Ташкент изучать язык пушту – означало отправится затем в Афганистан и подставлять свою башку под пули. Но нам повезло. Когда мы заканчивали учебу, уже начали выводить войска из Афганистана, и нам дали свободное распределение. Я вновь вернулся в Беларусь и стал служить в Молодечно в полку правительственной связи.

– Признайтесь: приходилось вам в КГБ работать с «политически неблагонадежными»?

– Я никого не прессовал за политические взгляды. Меня прессовали. В феврале 91-го я написал заявление о приостановлении своего членства в КПСС. Когда партия ляснулась, и я вошел в комиссию по ликвидацию политотделов, то читал секретные документы: начальник политотдела в Молодечно на меня доносы писал! Вроде как я на него должен был доносить, а тут оказалось, что он на меня! (смеется – Р.Г.)

Более того. Перед путчем всему западному погранокругу генерал Шевченко приказал получить автоматы. Я это сделать отказался. А тут еще 20 августа в СМИ вышло мое возвание к офицерам армии, КГБ, милиции, путч не поддерживать.

Генерал по телефону на меня наехал, назвал мудаком и политиканом, сказал, что отдаст под суд военного трибунала. Вечером, когда ехал домой, я уже размышлял, куда можно уйти в подполье. А на следующий день Крючкова арестовали. И пошел обратный откат. Мы с начальником штаба пошли ко мне, выпили, потом еще в кафе зашли, в ресторан. К часам двум ночи я пришел домой в очень возбужденном состоянии, позвонил подполковнику Пономареву в Минск и сказал: завтра генерал Шевченко должен мне позвонить, извиниться и написать рапорт об увольнении – он же фактически принимал участие в государственном перевороте.

Утром звонит генерал: Валерий Иванович, понимаете, по-моему мы вчера с вами погорячились, оба были не правы. Я говорю: кто вчера был не прав?! Вы были не правы! Но я не такой кровожадный как вы, пишите рапорт и увольтесь, на этом и разойдемся.

Через четыре дня генерал ушел на пенсию.

– Каким был ваш путь к демократическим взглядам?

– Они начали формироваться во время перестройки и гласности. И уже в 1992 году 8 сентября я вместе с Бородачом, Статкевичем и другими принимал на площади Независимости присягу на верность Беларуси. Василь Быков, который там присутствовал, подписал мне книгу.

Немного раньше, в 1990 году, я стал депутатом Минского областного Совета депутатов, где вошел во фракцию оппозиции. Познакомился в то время практически со всем Верховным Советом XII созыва, включая Александра Григорьевича Лукашенко. Я тогда его Сашей называл, он меня Валерой. В 1991 году, когда депутаты принимали закон о фермерстве, Лукашенко меня убеждал: скажи своему батьке, что нужно брать землю, мы должны показать, что в Беларуси люди потянулись к частной собственности, государство будет вам помогать. Говорил еще, что сам станет фермером.

В итоге мы с отцом пошли в фермеры, а он не пошел. Получается, Лукашенко – крестный батька моего фермерского хозяйства. (Смеется – Р.Г.).

– Белорусский язык когда выучили?

– Я же его еще в школе учил, но потом использовал редко… Но вот однажды выступал в Молодечно на собрании, и местные активисты БНФ во главе с Тимохиным спрашивают: кто вы понациональности? Отвечаю, что белорус – «А чаму вы размаўляеце на расейскай мове?»

– Как вы ушли из КГБ в 1993-м?

– Написал рапорт. Я тогда был старшим юрисконсультом у зампредседателя КГБ Валерия Кеза, и тот мне посоветовал: уходи, будешь нормальным человеком, иначе тебя сожрут. В рапорте я написал, что не согласен с политикой изгнания из органов военной контрразведки национальных кадров. В КГБ оставляли кого угодно – украинцев, татар, русских (я ничего против них не имею), но не белорусов. Посмотрите кто был и есть на ключевых должностях в КГБ: Урал Рамдракович Латыпов, Фарид Масхутович Канцеров, украинцы Жадобин, Зайцев.

Вторым мотивом увольнения, который я указал в раплорте, было отсуствие стремления реформировать КГБ (я в то время получал юридическое образование и вносил предложения по реформированию) и мое нежелание заниматься политическим сыском. КГБ привратили в «охранку». У нас спецслужбы в первую очередь защищают интересы государства и тех, кто им руководит, а защита обычного гражданина стоит на последнем месте.

Спецслужбам нравится доставать корки и показывать, что ты выше, чем все остальные. Это ненормально.

Перед тем, как уволиться, я подошел к Гене Карпенко, и он предложил мне должность управделами Молодеченского горисполкома.

– Как вы познакомились и сошлись с Карпенко?

– В 1990-м выборы в Верховный и областные советы были совмещенные. Мой областной округ совпадал с округом Карпенко. И я как кандидат в депутаты подстраивался под встречи Карпенко с избирателями, чтобы тоже выступить там с речью. Мы с ним сошлись. И выяснилось что: дядя Карпенко женат на моей родной тете. Т.е. у нас были далекие родственные отношения!

Это дело мы решили с ним не афишировать, что было правильно. Когда кэгэбисты пытались вбить в Молодеченском горисполкоме клин между мной и Карпенко, то не подозревали, какие у нас тесные связи. Карпенко подходил ко мне и говорил: ну пойдем, погуляем, расскажи родственничек – получается, ты против меня выступаешь? Я говорю: Гена, это подстава, давай сделаем эксперимент: разным людям дадим разную информацию и потом посмотрим, через какие каналы она выплывет.

В следующий раз Карп подходит: вопрос снят, этого уволим, он работает на других.

У меня была гербовая печать горисполкома, и я фактически Карпа прикрывал. Детально изучал все сомнительные документы. Когда он ушел из горисполкома, приезжало 17 проверок от Лукашенко, и нигде не смогли найти хоть что-то компрометирующее Карпенко.

– Когда Карпенко умер от инсульта, что вы чувствовали?

– Я был опустошен. Карпенко был надеждой и опорой моей политической деятельности. Я всегда шел в связке с ним, был в ближайшем его окружении, в горисполкоме – управделами, в Верховном совете XIII созыва – помощником зампредседателя.

– Почему после смерти Карпенко вы ушли из политики?

– Меня никто никуда работать не приглашал. А я по жизни никогда не шел туда, куда меня не звали. К тому же в тот год в моей жизни случилось еще одно несчастье: в автокатастрофе погиб отец. Пасека осталась без хозяина, и я решил сконцентрироваться на фермерстве.

– Неужели ни в 2001-м, ни в 2006-м никому не нужен был в штабе подполковник КГБ в запасе?

– В 2001-м меня некому было звать. Единственного приличного кандидата Домаша вырубили, поставили пенсионера Гончарика – заведомо проигрышную фигуру.

В 2006-м ни Козулин, ни Милинкевич меня не приглашали. Уже после выборов они приезжали ко мне на пасеку... Козулин изначально был для меня неприемлемой фигурой: когда мы работали с Карпенко, он был по другую сторону баррикад. А Милинкевич какие-то симпатии вызывает… Но что-то я не вижу целенаправленного движения, как у Карпенко.

Карпенко уже в марте 1999-го начинал работать на президентские выборы – за два года до них! Он ставил мне, как и другим, конкретные задачи: к 2001 году у меня должно было быть сто агитаторов в Смолевичах и триста в Молодечно.

Сегодня 2010-й, выборы, по всей видимости, будут в этом году, и никто палец о палец не ударит! Общие слова, какие-то собрания, какая-то рада… Хотя это все лишний раз подтверждает, что у нас нет политической борьбы, у нас есть борьба спецслужб.

– Что вы имеете в виду?

– Борьбу российской и белорусской спецслужб. Потому у нас и нет единого кандидата, что спецслужбы, стоящие за политиками, по определению не могут объединяться.

– Российские спецслужбы участвуют в Беларуси в президентской кампании?

– С августа прошлого года.

– Вы думаете, что они работают против Лукашенко?

– Да. Начальник отдела кадров в Кремле решил, что Лукашенко пора отдохнуть. Интрига этих выборов в чем: те считают, что Лукашенко пора заменить, а он не хочет, ведет сопротивление. Поэтому российские спецслужбы решают вопрос, как заменить главу Беларуси, а белорусские – как удержать Лукашенко. Но наши спецслужбы по профессионализму уступают российским.

– А политологи говорят, что сегодня у России нет в Беларуси ресурсов для замены Лукашенко.

– Какие политологи?! Какие ресурсы?! Какие ресурсы нужны были, чтобы заменить Амина в Афганистане? Тридцать человек спецназа. И еще создали видимость народной революции.

А как в Киргизии было: тридцать человек постреляло, до сих пор не знают кто, и началась революция. Если у нас на площадь выйдет триста тысяч человек, никакой ОМОН им не помешает.

– Страшные вещи вы говорите.

– Лукашенко убаюкивают, когда говорят, что у России нет ресурсов для его смены. В фильмах «Крестный батька» Россия фактически прировняла Лукашенко к вору, убийце, психически больному человеку. Такие аргументы выдвигаются только тогда, когда осуществляется сценарий отстранения политика от власти.

– Давайте оставим политику. Расскажите лучше о своем фермерском хозяйстве. Хорошо тут у вас.

– Когда мы с отцом в 1991-м все начинали, здесь было пастбище и свалка. Сейчас на этих 21 га пасека, сады, выкопанное нами озеро, хмызняк, из которого я хочу сделать парк. За эти одиннадцать лет, как я оставил политику, было всего несколько дней, когда здесь не работал.

– Жизнь в городе легко оставили?

– В городе нормальной жизни нету. Там работа, общение, но жизнь там, где природа – человек же вышел оттуда. Человек должен наслаждаться чистым воздухом, хорошей водой. А в городе – пыль, гарь, тяжелые металлы в воздухе. Все это отражается на здоровье, а мы созданы для чего – чтобы жить, а не бурно покипеть и умереть от цирроза печени.

Рано или поздно у нас будет как в Европе: рабочее время закончилось, и Минск плавно разъехался по округе.