Przekrój: Как вы узнали о том, что вам присудили «Нобеля»?
Андрей Гейм: Честно говоря, еще немного и я узнал бы об этом по радио. Мне позвонили за 25 минут до официального объявления имен лауреатов. Один из моих знакомых нобелевских лауреатов, который получил премию пять лет назад, говорил мне, что ему сообщили за четыре дня. Если бы я ехал в машине, где я не отвечаю на телефонные звонки, я мог бы стать первым лауреатом, который все узнал только после объявления результатов.
- Вы были удивлены?
- Если я скажу, что нет, то я покажусь надутым нахалом с манией величия. Но, честно говоря, я не был удивлен. Я удивился только, что так рано. Уже несколько лет на конференциях меня похлопывали по плечу со словами «Если ты поживешь еще лет 30-40, ты точно дождешься Нобелевки». Я также попадал в составляемый агентством Thomson Reuters перечень потенциальных кандидатов на премию и в 2008, и в прошлом году.
- Ну, хорошо, и как это было?
- Я просто поднял трубку и услышал женщину, которая сказала с иностранным акцентом: «Это очень важный звонок из Стокгольма, пожалуйста, оставайтесь на линии». Разумеется, я догадался. Я спросил: «Вы собираетесь мне сказать, что я получил Нобелевскую премию?». Этого вопроса, наверное, в ее сценарии не было, так что она только подчеркнуто повторила: «Пожалуйста, оставайтесь на линии, я соединю вас с очень важными лицами из Королевской академии в Стокгольме». Так это началось.
- Началось? То есть, после получения премии многое изменилось?
- Ой, многое. Слишком многое. Я уже говорил, что я ожидал получения премии, так что я даже не принял это слишком близко к сердцу. Я думал: не первая награда и не последняя. Я получил уже пять или шесть, и они мало что изменили в моей жизни. Это было приятно и не более того. Мне казалось, что похоже будет и с Нобелевской. Но теперь я уже знаю, что это не так. Ничего уже не будет, как раньше. Я свежеиспеченный лауреат, но я могу сказать уже сейчас, что это очень необычный опыт. Я должен научиться с ним жить, к тому, как все было раньше, вернуться уже невозможно.
- Почему?
- Я получаю приглашения на бесчисленные конференции, семинары, лекции. Когда-то я старался отвечать на каждый e-mail, а в последнее время я научился удалять их, не читая. Нобелевская премия влечет за собой много новых обязанностей. Я получаю письма с просьбой поставить подпись в поддержку то одного, то другого. Некоторые еще ок, например, призывы на тему финансирования британской науки, что меня напрямую касается. Другие же более политические, например, бойкот израильских академиков в мире. Нравятся они мне или нет, но я не могу игнорировать такие воззвания. Обязанности, обязанности, обязанности. Можно выразить это так: на моем пути появляются дон-кихотовские мельницы, которые долгое время мне удавалось обходить стороной. Теперь мне приходится меряться с ними силами. Но сейчас мой меч для сражения с ними лучше, чем раньше.
[...]
- Вы часто меняли не только поле исследований, но и место проживания. Кем вы себя ощущаете: немцем, русским, голландцем, евреем, или, может быть, британцем?
- Я родился и вырос в России, но мои родители были этническими немцами. Вероятно, моя прабабушка со стороны матери была еврейкой, но это не имеет никакого значения. Начнем с того, что в России меня никогда не называли русским.
- Немцем?
- В основном меня обзывали проклятым жидом, потому что так ассоциировалась моя фамилия, а русские – националисты. Те, кто видел мой советский паспорт, знали, что у меня немецкое происхождение (там это было написано). Но меня вовсе не называли «немцем», это бы меня не огорчало, меня называли нацистом или фашистом. Вы поверите, что меня впервые назвали русским, когда я приехал в Великобританию?
Тот, кто меня принимал, заметил при каком-то случае: «У нас тут российский гость». А я: «Кто это?» Оказалось, он имел в виду меня. Сейчас это уже изменилось, даже моя дочь называет меня русским. Мне все равно. Смотрите, мы живем на маленькой планете. Мы разделили ее на улицы, площади, дома, страны и так далее. Но все эти границы и барьеры искусственны, я могу быть европейцем или кем угодно другим. Есть такая русская пословица: «Хоть горшком назови, только в печку не ставь».
- Вы уехали из России из-за дискриминации?
- Нет, это не имело ничего общего с тем, как ко мне относились россияне. Я знал свое место. Я знал, что никогда не стану политиком или какой-то важной фигурой. Из-за национальности у меня в жизни был только один вариант: наука, и как раз в ней я чувствовал себя комфортно.
Я почувствовал дискриминацию только один раз, когда на рубеже 60-х и 70-х годов меня не взяли в хороший российский институт (МИФИ), т.к. я был немцем по национальности. Для меня это был шок. Но для меня все вышло к лучшему. Я попал в еще более хороший институт. После защиты кандидатской диссертации я вел спокойную жизнь ученого в институте Академии наук в Черноголовке. В 80-е годы каждый старался съездить на Запад: просто посмотреть, как выглядит жизнь за железным занавесом. Из-за проблем с паспортом и моей национальностью я был, пожалуй, последним с моего курса, кто получил разрешение на выезд за границу. Я поехал на шестимесячную стажировку в Великобританию, где я открыл совершенно другой мир. За три месяца я мог сделать там такое количество исследований, о каком я не мог бы мечтать в России за 10 лет.
У меня не было сомнений, что делать дальше. Я отчаянно хотел остаться на Западе в хорошо оборудованной лаборатории. Меня привели туда не экономические, социологические или политические мотивы, а возможность работать на соответствующем уровне.
- А если бы Путин или Медведев пообещали вам деньги, хорошо оборудованную лабораторию и так далее, вы бы вернулись в Россию?
- Деньги для меня не существенны. Еще до получения Нобелевской премии у меня не было времени, чтобы их тратить. У меня есть машина, дом, мне вообще не приходится беспокоиться о деньгах. То, чего мне не хватает – это время.
Несколько лет назад мне предложили очень хорошо оплачиваемый и интересный пост директора Института Макса Планка. Я серьезно над этим раздумывал: если бы я принял это предложение, мне были бы обеспечены средства на исследования до конца жизни. Но мне пришлось бы посвятить три-четыре года на создание лаборатории, комплектование команды. Я решил остаться в Манчестере.
Может ли Россия предложить мне профессиональную лабораторию? Наверняка, да. Готов ли я потерять от трех до пяти лет на ее организацию? Не думаю. Кроме того, в течение последних 200 лет Россия создала у себя столько ветряных мельниц, что в мире не хватит Дон-Кихотов, чтобы с ними всеми бороться. Меня одного будет мало.
- А звонили ли вам Путин или Медведев с поздравлениями?
- Я получил от них письма, хотя очень поздно, уже после поздравлений от королевы Нидерландов и британских министров, я получил раньше даже телеграмму из маленькой кавказской республики – Кабардино-Балкарии, где я окончил школу. Письмо от высших российских властей шло две недели, наверное, дипломатической почтой. Я пригласил их обоих в Стокгольм на церемонию вручения Нобелевской премии, но они не приехали.
- Смените ли вы снова область своих исследований и начнете ли работать над чем-нибудь другим?
- Но в течение последних пяти лет я уже неоднократно менял область работы. Мало кто это замечает, так как речь все время идет о графене, но сначала я изучал его электрические свойства, потом механические. Когда в этих областях стало кишеть исследователями, я это бросил и начал изучать его оптические свойства. А потом, о ужас, я даже начал заниматься химией, я углубился и в область биофизики, так как оказалось, что графен может служить для секвенирования ДНК. Пока у меня еще есть силы перескакивать с одной темы на другую, все не так плохо.
