Отказ Германии от голосования по Ливии поднимает тревожные вопросы

Когда Совет Безопасности ООН принял Резолюцию 1973, санкционирующую военные действия в Ливии, первые жертвы были понесены не в окруженном Бенгази и не в оплоте Каддафи Триполи, но в самом сердце трансатлантического альянса. Решение Германии воздержаться от голосования и, по сути, встать на сторону России и Китая, а также Бразилии и Индии, стало отходом от внешнеполитических традиций, превалировавших десятилетиями – с момента основания Федеративной Республики Германии в 1949 году.

В качестве эпизода современной политической истории, отказ Германии от голосования по Ливии имеет множество значений. Он проливает свет на линии разлома в западном альянсе. Он преподает урок о важности американского лидерства (и последствиях его отсутствия). И он дарит важное понимание аспектов политической культуры Германии, которые будут продолжать оказывать влияние и после ливийской войны.

Отказ от голосования вызвал громогласную критику в Германии, как от консерваторов, приверженных Westpolitik, так и от левых, приверженных правам человека. Однако опросы общественного мнения по поводу этого голосования показывают смешанные результаты, и нет никаких сомнений в том, что общественность не готова поддержать прямое германское участие в Ливии. Таким образом, воздержание от голосования стало значимым политическим заявлением, отказом встать на сторону США. И это заслуживает внимательного рассмотрения.

Германия и раньше расходилась с США во мнениях; наиболее значимой стала ее оппозиция войне в Ираке. Однако, когда тогдашний канцлер Германии Герхард Шредер раскритиковал иракскую политику администрации Буша, он сделал это, стоя рядом с президентом Франции Жаком Шираком – два лидера того, что Дональд Рамсфельд назвал «старой Европой». По контрасту, в ходе голосования по Ливии Германия порвала не только с США, но и с крупнейшими европейскими державами, Францией и Великобританией. С точки зрения послевоенной политики Германии это стало чрезвычайным шагом. Голосование оставило Германию в изоляции на Западе и определило ее в весьма своеобразную международную компанию.

Отказ Германии от участия в голосовании вызывает обеспокоенность по поводу согласованности западного альянса. Могут ли США рассчитывать на Германию? Насколько Германия привержена защите прав человека и распространению демократии? Двадцать лет назад, наблюдая за взрывом общественного несогласия с Войной в Заливе, немецкий культурный критик Карл Хайнц Борер (Karl Heinz Bohrer) заявил, что в момент кризиса Германия, скорее всего, не сможет быть Западу надежным партнером. Его предсказание, похоже, оказалось верным. Комментируя отсутствие немецкого голоса по Ливии, британский комментатор по вопросам европейской политики Тимоти Гартон Эш (Timothy Garton Ash) обвинил немцев в Dolchstoss, «ударе в спину». В немецком языке у этого термина исторически перегруженное значение, выражающее вероломство и предательство эпохи Веймарской республики.

Однако послевоенная Германия, ставшая успешной либеральной демократией, стремилась лишь к надежности и стабильности западного миропорядка. Как же могла эта лучшая из «хороших европейских» стран повернуться спиной к Франции и Англии, не говоря уже о США, и вместо этого встать на сторону России и Китая?

Частично ответ лежит в особой ситуации, сложившейся на международной арене на момент ливийского кризиса. Хотя франко-германский альянс десятилетиями являлся центральным элементом западноевропейской политики, в данной ситуации у немцев были некоторые оправданные сомнения по поводу мотивов страстной пропаганды военного вмешательства в Ливии со стороны Николя Саркози. Как бы французский президент не взывал к общественной солидарности с повстанцами и их оппозицией диктатуре Каддафи, это не отменяет того факта, что, в преддверии решающего предвыборного сезона, он также стремился представить себя в роли решительного международного лидера. Немцы обоснованно могут не хотеть быть втянутыми в ливийский конфликт для того, чтобы обеспечить Саркози переизбрание.

Но более важным аспектом международного контекста, внесшим свой вклад в поразительную готовность Германии порвать с традициями Westpolitik и воздержаться от голосования по Ливии, несомненно, были смешанные сигналы, поступавшие из Вашингтона. Со временем президент Барак Обама все же решил выступить в защиту ливийских повстанцев, но он чрезвычайно долго шел к этому решению и по пути демонстрировал отсутствие интереса и приверженности. Более того, после принятия резолюции ООН он подчеркнул, насколько быстро США постараются выйти из этой ситуации: это не та борьба, которой он хочет придерживаться.

Короче говоря, позиция США по Ливии не была убедительной. В то время как Вашингтон хотел избежать обвинений в поощрении массового убийства, обещанного Каддафи обитателям Бенгази, он также хотел, чтобы его участие было минимально возможным. Для Германии сигнал из Вашингтона мог означать лишь то, что Ливия не является настоящими приоритетом для Америки: тогда почему она должна была стать приоритетом для Германии? Отказ Германии от участия в голосовании и последовавший за этим разрыв внутри западного альянса являются прямым результатом решения администрации Обамы избежать роли лидера. Вашингтон дал Берлину достаточно поводов спрятаться.

Неучастие Германии в голосовании стало решением, равным, если не большим образом обусловленным внутренними предрасположенностями и тревогами, а не международной политикой. В свете роли Германии в двух мировых войнах двадцатого века, в немецкой политической культуре наблюдается всем известная склонность к пацифизму. В конечном счете, немецкий пацифизм предпочтительнее немецкой воинственности. Однако в голосовании по Ливии, вопрос был не в том, будет ли Германия принимать участие в военных действиях по защите повстанцев, но в том, проголосует ли Германия, чтобы санкционировать подобную кампанию. В какой-то момент пацифизм превращается в апатию и равнодушие, желание избегать конфликтов любой ценой. Немцы могут достигнуть этой точки очень быстро.
 
Этот пацифизм является стойким элементом послевоенной германской политики, и он особенно важен в этом случае, так как голосование ООН произошло непосредственно перед важными региональными выборами. В некотором смысле вся политика – это политика местная, но в этом случае Германия приняла значительное внешнеполитическое решение на узком внутриполитическом основании. Коалиционное правительство Германии под руководством канцлера-консерватора Ангелы Меркель и представителя Свободных демократов, министра иностранных дел Гидо Вестервелле, по-видимому, посчитало, что поддержка резолюции по Ливии навредит ему при голосовании. Тем не менее, они все равно понесли значительные потери.

Важны здесь, однако, не сами результаты выборов, а то, что базирование столь важного внешнеполитического решения на региональных выборах олицетворяет то, что культурный критик Борер назвал немецким «провинциализмом». Эта политическая замкнутость всегда отдает приоритет местным делам, какой бы неотложной ни была международная проблема – как, например, в данном случае неминуемая бойня в Бенгази.

Были, однако, и некоторые значимые, хотя и едва различимые, международные последствия этого отказа от участия в голосовании: тот факт, что Германия решила встать на сторону России, а не Запада, это выдающийся поворот событий, учитывая недавнюю историю объединения Германии. Почему это Германия внезапно чувствует себя столь комфортно в тени Кремля? Частично ответ лежит в глубокой зависимости Германии от российского природного газа, особенно учитывая тот факт, что в последние годы Владимир Путин доказал свою готовность стратегически использовать свои энергетические козыри.

Другие бывшие коммунистические государства в Центральной и Восточной Европе, особенно Польша, обеспокоены появляющимися признаками сотрудничества Берлина и Москвы. Германия, скатывающаяся в сторону большего нейтралитета между Атлантическим альянсом и России, вызывает воспоминания о проблеме «финляндизации» времен холодной войны.

Россия также является значимым рынком для зависящей от экспорта немецкой экономики, и это же верно и для Китая, Бразилии и Индии, сформировавших блок воздержавшихся. Другими словами, отказ Германии от участия в голосовании стал не только отказом от традиции сотрудничества с внешней политикой либеральных западных демократий, но и, по сути, голосованием за новое сотрудничество с ключевыми партнерами в мировой экономике. Политические ценности некоторых (хотя и не всех) стран БРИК могут быть неприятны многим немцам, но экономические возможности бесспорны и противостоять им, по-видимому, невозможно. Таким образом, у Германии были очень правдоподобные причины не чувствовать себя слишком неловко в подобной компании во время голосования по Ливии.

Наконец, вместо того, чтобы рассматривать отказ от участия в голосовании как характерный для немецкой политики в общем, мы должны увидеть в нем особую ответственность министра иностранных дел Вестервелле (чья политическая звезда в роли лидера либеральной партии Свободных демократов неожиданно закатилась в результате крупных потерь, понесенных в ходе региональных выборов). Либерализм партии Вестервелле всегда объединял в себе несопоставимые вещи: индивидуальные гражданские свободы, рыночную экономику (с низкими налогами) и ориентированность Германии на мировую экономику. Последнее иногда включало в себя недвусмысленно проарабские наклонности. В таком случае неудивительно, что немецкий политик от партии Свободных демократов противостоит необходимости рекомендовать военные действия против арабской страны, даже если это и ведет к разрыву с Западом.

Удивительно в данном случае то, что если присмотреться к внешней политике Германии с момента объединения, обнаруживаешь, что левацкая коалиция социалистов и «зеленых» под руководством Герхарда Шредера присоединилась к США в войне в Косово в 1999 году, но правая коалиция консерваторов и либералов под руководством Ангелы Меркель решила воздержаться по ливийскому вопросу. Конечно, Косово и Ливия никоим образом не тождественны, но этот контраст подчеркивает, насколько неопределенной, скорее всего, будет роль Германии в западном альянсе будущего.

Рассел Берман, профессор гуманитарных наук Стэнфордского университета, является старшим научным сотрудником Гуверовского института (Hoover Institution) и членом Рабочей группы по исламизму и международному порядку