Кровавая разменная монета

Помните Маастрихт? Это городок в голландской провинции Лимбург, в котором ровно двадцать лет назад, 10 декабря 1991 года, двенадцать стран тогдашнего Европейского сообщества договорились о создании Европейского Союза. В Маастрихте родился евро и общая внешняя политика и политика безопасности. В Маастрихте также была похоронена Югославия.

Для тех, кто забыл, это было время, когда Франция и Великобритания еще в какой-то мере поддерживали сербскую сторону в гражданской войне в Югославии. Две важные страны, союзницы Югославии во Второй мировой войне, по крайней мере, несколько месяцев, во второй половине 1991 года предоставляли поддержку, хотя она была вялой и нерешительной, и оказывали сопротивление немецкой готовности признать независимость отсоединившихся югославских республик Хорватии и Словении. И только в Маастрихте они полностью сложили оружие, но не раньше, чем получили от немцев кое-что взамен. Французы променяли нас на поддержку их концепции общей европейской внешней политики, а британцы - на возможность оставаться вне зоны евро и сохранить фунт.

Маастрихтский договор позволил еще некоторые исключения для тех, кто выгодно себя продал: датчане, например, получили исключительное право в новой Европе без границ запрещать немцам (и другим иностранцам) покупать дачи на их территории, а протокол о "некоторых положениях относительно Дании" официально стал частью Маастрихтского договора.

Нам, югославским журналистам, этот обмен политическими товарами напомнил метафору Андрича о Балканах как о «кровавой разменной монете» в торговле великих народов.

И учтите, что Германия тогда и близко не была той, что сейчас. К ней в то время еще применяли выражение «экономический гигант и политический карлик». Британская пресса высмеивала «тактику бульдозера», при помощи которой бывший министр иностранных дел Германии Ганс Дитрих Геншер добивался согласия своих европейских коллег поддержать инициативу Германии в признании независимости Хорватии и Словении.

Европа еще не привыкла, чтобы Германия указывала им что делать. Однако Германия, которой в 1991 году формально еще управляли в Бонне, ни на кого в Маастрихте не давила, вместо того, сочетанием принуждения и уступок фактически "купила" на свободном европейском политическом рынке признание независимости своих любимиц среди республик Югославии. Немцы яростно стремились вывести Хорватию и Словению из состава Югославии, и ради этого они были готовы предоставить «компенсации» тем членам Европейского Союза, которым эта идея не очень нравилась. Франция и Англия пытались вывернуться, но они и не думали жертвовать чем бы то ни было, чтобы навязать свое видение югославского конфликта, в котором было хоть немного понимания сербской стороны.

Позже, в разгар гражданской войны в Боснии, американцы заявили, что осенью 1991 года Германия "любой ценой настаивала", чтобы Европа признала отделившиеся республики Югославии, и что, следовательно, Германия ответственна за кровавые насилия, которые последовали (госсекретари Лоуренс Иглбергер и Уоррен Кристофер).

Что мешало Меркель позволить сербским властям хотя бы до выборов не разрушать миф, в которых успели поверить избиратели, что мы на правильном пути, и что нам отдадут северное Косово взамен на признание остальной части провинции? Это "творческая двусмысленность», которую в течение многих лет разрабатывали должностные лица Европейского Союза совместно с Тадичем, чтобы как можно дольше держать Сербию на "европейском пути" и в блаженном неведении.

Если у читателей возникнет ощущение дежа-вю, не забывайте, что сербам сегодня приходится иметь дело с совершенно иной, гораздо более мощной Германией, бесспорным лидером Европы, где Франция играет роль второй скрипки, и Великобритания имеет меньше влияния, чем когда-либо. Все три страны махом признали Косово, и разница между ними лишь в том, что у Германии есть канцлер, девиз которой гласит: «Прямота лучше, чем гармония», и которая считает, что непосредственность в выражении мнения никому не может причинить вреда, и не беспокоится по поводу того, что может оскорбить чьи-то чувства.

Во время августовского визита в Белград она дала понять своему собеседнику, что Сербия может войти в Европу без Косова - или не вступать в Европу, но снова без Косова. Напротив, французские и британские лидеры были готовы позволить Тадичу в течение некоторого времени кормить своих граждан историями о том, что Сербии не придется выбирать между Косовом и Европой, так как в ЕС якобы «нет единой позиции по Косову». Что мешало Меркель позволить сербским властям хотя бы до выборов не разрушать миф, в который успели поверить избиратели, что мы на правильном пути, и что нам отдадут северное Косово взамен на признание остальной части провинции?

Накануне последних выборов в Сербии комиссар по вопросам расширения Олли Рен успокаивал сербскую общественность заявлениями, что «никто не должен рассчитывать на то, что Сербия пойдет на уступки относительно Косова ради вступления в ЕС», подчеркнув, что это «отдельные процессы, которые должны быть отдельными».

К большому сожалению официального Белграда, такого рода «творческая двусмысленность» не соответствует ни темпераменту главы немецкого правительства, ни доминантной европейской позиции политического лидера страны, которой Польша недавно сделала комплимент, что это «наша незаменимая нация» («indispensable nation» -  выражение, которое когда-то придумала Мадлен Олбрайт, чтобы оправдать растущие планетарные амбиции единственной оставшейся сверхдержавы).

Судьба евро и кандидатуры Сербии решаются в Брюсселе одновременно, в момент, когда г-жа Меркель не снисходительна и не настроена на уступки. Один французский парламентарий, озабоченный судьбой евро, сравнил ее с Бисмарком и обвинил, что она «навязывает конфронтации, чтобы утвердить свое превалирование». Возможно, имеет место склонность французов к преувеличению, но это не сулит ничего хорошего и сербским стремлениям.