О честной журналистике

Я столько раз говорил о Лори Пенни, что даже не уверен, что она нуждается в представлении. Британская активистка и журналистка, работающая в газетах, книгах и на ТВ. На настоящий момент, кажется, она пишет репортажы в The Independent, а до этого долго трудилась в The New Statesman. Я писал предисловие для ее недавно вышедшей книги "PENNY RED: Notes From The New Age Of Dissent". Сейчас она в Америке, освещает протестное движение и политику в преддверии выборов. Когда я попросил ее описать то, что у нее сейчас в голове, получилось вот что:

Чуть более года назад, до начала Occupy Wall Street, но значительно позже того, как первая волна студенческих протестов сделала политическое сопротивление чем-то большим, чем фантазией британских умников, я обнаружила себя на собрании активистов и анархистов. Поводом было открытие "семинара" в пустом пабе в Лондоне, и журналистам вход был строжайше воспрещен. Меня пустили при условии, что я сдам все свое записывающее оборудование до того, как начну пить, что жестоко, когда ты живешь на доходы от написания статей.

Тем не менее, сразу после наступления полуночи мужчина с дредами, которого я ранее никогда не встречала, начал тыкать мне в лицо своим нетрезвым пальцем, называть меня мразью и спрашивать, как смею я говорить от лица других, а затем попытался слегка задавить меня ржавым велосипедом. Я была тронута своеобразием этой атаки, но гораздо более меня взволновал тот факт, что пять или шесть товарищей, людей, с которыми я бок о бок стояла, когда полиция наступала на ряды протестующих на Парламентской площади, люди, за которых я готова была ручаться если не своей жизнью, до своим достоинством, - отвернулись и делали вид, что ничего не замечают.

Я была огорчена и озадачена. Более всех остальных печатных журналистов, работающих на тот момент на основные британские СМИ, я понимала, что эти люди пытаются сделать. Я была одного с ними возраста, читала те же книги, ходила на те же встречи, я отказывалась называть имена, если это бы поставило под угрозу активистов, я отступала от своих служебных обязанностей с целью честно доложить о протестах и случаях насилия со стороны полиции, которые остальные СМИ игнорировали. Ни за что из перечисленного я не рассчитывала получить каких-то особенных ништяков - но я полагала, что этого будет достаточно, чтобы меня не выкинули с вечеринки какие-то пьяные хиппи.

Я ошибалась. Внезапное осознание того, что солидарность не распространяется на представителей мэйнстримовой прессы было менее болезненным, чем осознание того, что на это есть совершенно веские причины. Имена и истории некоторых членов коллектива, который выдворил меня из паба, уже были весьма отвратительным образом обсосаны в таблоидах, и когда мне сообщили, что все журналисты сволочи, я была не в том положении, чтобы спорить о нюансах.

Я думала, что пошла в журналистику, чтобы говорить правду и рассуждать о том, что хорошо, а что плохо, а также от случая к случаю попадать на вечеринки, на которые в обычном случае я бы не проникнуть смогла. Однако сейчас, за редкими исключениями, журналистика редко воспринимается как действия с целью призвать власть к ответственности. Справедливо или нет, СМИ, в особенности, но не только мэйнстримовые, контролируемая корпорациями пресса, стали восприниматься скорее как враг лишенных голоса, чем как борец за их права. Справедливо это или нет, мало кто теперь верит тому, что они прочитали в газетах, потому что доверие перестало быть таким же важным, как причастность, когда речь идет о таких изданиях как Daily Mail, Daily Post или News International. На улицах Афин и Мадрида, так же, как и во время лондонских протестов августа 2011 года, журналистам угрожали и на журналистов нападали отчаянные молодые люди, устраивающие бедлам на улицах. Почему? Не потому что эта молодежь не хочет быть увиденной, а потому что они не хотят быть увиденными через наполовину открытые глаза.

Журналисты проигрывают все иски по обвинениям в предвзятости. Более молодое поколение аборигенов цифровых джунглей не видит, почему оно должно с почтением относиться к кому-то, кто пришел на протест с телефоном, который имеет выход в интернет и тысячную аудиторию: это можешь быть ты сам и сотни других, и пока полиция не даст тебе особую привилегию писать лишь то, что они хотят и ничего иного, твоя пресс-карта все меньше и меньше гарантирует тебе безопасность от ареста.

По мере того, как все больше и больше обычных мужчин, женщин и детей без степеней в журналистике приобретают навыки и технологии для транслирования текстов и видео, СМИ становятся еще одной культурной территорией, которую постепенно отвоевывают. Тому, кто на месте событий, не надо ждать, пока BBC и MSNBC включат свои камеры: они сами делают новости, а репортеры за ними следуют. Они выросли в мире брэндинга, они знают, как создать лихорадку и определять повестку дня. Они оккупируют СМИ. И СМИ начинают волноваться.

Не будем однако наивными: у профессиональной прессы есть власть, причем ее много. Если бы ее не было, активисты бы не писали, с одной стороны, неистовых пресс-релизов и не били бы операторов ночных новостей, с другой. Успех или провал любой политической акции вне кабинки для голосования зависит от участия прессы, и это представляет собой одновременно источник разочарования и подозрения. Большинство журналистов заняты производством новостей, которые будут продаваться. Если мы пишем для желтых СМИ, нас побуждают симулировать тот род объективности, которая зачастую предполагает придавать одинаковый вес голосам одного процента населения, которое полагает, что все миллиардеры были посланы Адамом Смитом, чтобы спасти мир от социализма, и должны быть награждены корзинами с фруктами, налоговыми послаблениями и самыми хорошенькими из наших первенцев. Лучшее, что я могу сделать, это то, что я делаю всегда: писать о том, что я вижу и считаю реальным, и быть готовой нести ответственность с обеих сторон.

Отношения между политической активностью, журналистикой и правдой всегда были сложными. Если делать все по-честному, будьте готовы, что вы можете стать жертвой нападок практически каждого, потому что бесстрашное писательство не может сосуществовать с традиционностью любого сорта. Джордж Оруэлл (George Orwell), идеальный хулитель вранья как левого, так и правого толка, мало с кем был дружен, и пассаж из его эссе "Подавление литературы" (Prevention of literature) стоит того, чтобы его процитировать целиком:

"Любой писатель или журналист, желающий оставаться честным, обнаруживает, что ему мешают не столько прямые преследования, сколько общественные тенденции. Против него работают такие явления, как концентрация печати в руках горстки богачей; монополия на радио и в кинематографе; нежелание публики тратить деньги на книги, что вынуждает едва ли не всех писателей зарабатывать на хлеб еще и литературной поденщиной; расширение деятельности официальных организаций вроде министерства информации и Британского Совета, которые помогают писателю держаться на плаву, но зато отнимают у него время и диктуют, что ему думать; военная обстановка долгого последнего десятилетия, разлагающего воздействия которой никто не смог избежать. В наш век все направлено на то, чтобы писателя, да, впрочем, и любого другого художника, превратить в мелкого служащего — пусть его разрабатывает спущенные «сверху» темы и никогда не говорит всей правды, как он ее понимает".

Читаешь это семьдесят лет спустя и думаешь, что это чудо, что бесстрашная журналистика выжила, что новости и комментарии не производятся полностью машинами, как Оруэлл это представлял в "1984". Хотя, вероятно, не такое уж это и чудо. Человеческие существа склонны к занятной тенденции искать правду и совершенство перед лицом ужасающих препятствий - и на каждого профессионального писаку, который отдает себя на то, чтобы служить смазанным винтиком на корпоративном заводе прессы, находится еще один, которого задача достать с неба Луну ради честного, безжалостного репортажа и  вдохновляющего, образного слога побуждает с утра проснуться и поставить вариться кофе.

Не то чтобы это было всегда жуть как просто. Всякий может писать, но писать хорошо, часто и за деньги может быть тяжелым и одиноким делом, потому что чтобы делать это честно, нужно, как минимум в начале, некоторое количество скучающего самоанализа, в результате которого профессиональный и экзистенциальный кризис изнуряюще подпитывают друг друга. Быть честным политическим аналитиком или журналистом сегодня означает постоянно рассматривать и пересматривать сложные отношения между убеждениями и традиционностью, между критическим репортажем и "политической активностью как журналистикой".

Отношения эти никогда еще не были такими нагруженными как сейчас, потому что черта между гражданской позицией и производством журналистского продукта размылась до точки бесполезности. Всякий, у кого есть телефон с камерой и интернет, может вести трансляцию с протеста; всякий имеющий блог может написать комментарий на тему изъятия банками недвижимости за неуплату по ипотеке или финансового феодализма. Однако есть некая линия на песке, и ты ее пересекаешь, когда начинаешь жить на доходы от написания материалов про политику. Потому что как только ты решаешь, что всегда будешь говорить правду, которую видишь перед собой, неважно, что говорит твое начальство, тебе следует определить, что важнее: твоя карьера или твоя совесть.

В журналистику попасть крайне сложно. Даже до того, как кризис и дурацкий переход на интернет-публикации сделали так, что получить место репортера стало сложнее, чем удостоверение нью-йоркской полиции,  школы журналистики постоянно выпускали во много раз больше талантливых, энергичных, безнадежно принципиальных молодых людей, чем было штатных должностей даже в самых мелких газетах. Столь многие хотят зарабатывать на жизнь писательством, что мы вынуждены соглашаться на крошечные зарплаты и чудовищные условия работы, и для того, чтобы прорваться в отрасль, зачастую надо много лет бесплатно или почти бесплатно стажироваться - что блокирует выход на престижные должности практически для всех, за исключением немногих состоятельных. Мы должны быть благодарны за любые возможности, которые нам представляются, и вдохновляться, представляя себя будущими представителями общественной элиты, а не работниками, которые едва зарабатывают себе на жизнь и при этом много пашут. В США, где медицинская страховка зависит от работы на твердом окладе, еще сложнее зарабатывать фрилансом, так что больше молодых людей ощущают давление самоцензуры и необходимости производить такой текст или съемку, которые, по мнению их боссов, подыграют предрассудкам аудитории.

Вы, наверное, уже решили, что я без должного уважения отношусь к понятию "объективной" журналистики - идея о том, что нечто такое существует в мире, где Fox News и Daily Mail считаются серьезными СМИ, кажется мне слишком нелепой, чтобы серьезно ее допускать. На мой взгляд, лучшее, что можно сделать, будучи пишущим журналистом - это быть честным в смысле своей биографии и своих убеждений и попытаться понять, как они влияют на ваше мировоззрение, бороться со своими собственными клише, практиковать сопереживание вместо карикатуры.

Именно это я и пыталась делать, пока обучалась профессии, где практические навыки - как верно оформлять цитаты, как обходить закон о клевете - имеют не больше, или даже меньше значения, чем эмоциональные навыки, такие как вымарывание черты между пропагандой и малодушием, по которой можно передвигаться с чистой совестью, и затем, какими бы оскорблениями, угрозами и клеветой вас бы ни забрасывали с той или иной стороны, продолжать ставить одну чертову ногу перед другой. Лучшие журналисты из тех, кого я знаю, нашли способ идти своей собственной линией. Однако некоторым из нас это положение дорого обходится. Моя подруга Наташа Леннард (Natasha Lennard) потеряла должность внештатного корреспондента в New York Times просто потому, что была честна насчет своей политических предпочтений, и она отреагировала на это смело, заявив, что такого рода объективная журналистика ее в любом случае не интересует.

Так что вопрос таков: если любой угол зрения пристрастен, если традиционная пресса безнадежно подорвана рекламой, самоцензурой и интригами с  полицией, если каждый с камерой в телефоне может родить медийную сенсацию, зачем тогда нужна журналистика? Почему тогда в Лондоне, Нью-Йорке, Египте и по всему миру именно молодых журналистов отождествляют, в отсутствие названных лидеров, как номинальных предводителей этих новых движений? Почему не ораторов, организаторов, художников, музыкантой, певцов и композиторов? Почему именно журналисты?

Потому что людей достало, что им врут. Потому что молодежь хочет, чтобы ей говорили правду, - вот почему они становятся частью движений, которые в основе своей, более всего остального, имеют как раз стремление говорить власти правду. Потому что в мире 24-часового новостного цикла и Instagram хорошие тексты и хорошее, чистое, оригинальное мышление по-прежнему имеют значение и по-прежнему чего-то стоят. По крайней мере, себе я говорю именно это, потому что мне еще предстоит лет пятьдесят оплачивать аренду.

У меня нет ответов на все. Я не знаю, действительно ли в долгосрочной перспективе то, что пытаюсь делать я, и что пытаются делать некоторые из самых бесстрашных и вдохновляющих людей, которые мне встречались за последние два года, действительно того стоит. Ведь всегда есть шанс, не так ли, что моя симпатия к моим друзьям и коллегам делает наши усилия бОльшими в моем сердце, чем их конечная значимость того стоит. Хотя лично я в этом сомневаюсь. Я верю в бесстрашную журналистику, я верю, что она сохранится, и я видела, как она изменяла мир самым отважным и сокровенным образом. Я все еще вдохновляюсь смелыми репортерами и полемистами, которые проложили путь, которым мы идем, я все еще набираюсь храбрости от своих коллег, и я все еще просыпаюсь в ночи, потому что мне привиделся идеальный абзац, - который еще не написан. Когда-нибудь я постарею, но я не думаю, что устареет честная журналистика.