Во время бесконечно длившегося коммунистического режима Советский Союз напоминал Рим времен императора Калигулы. Когда тирания всеобщая, во всем государстве есть только одни свободный человек: сам тиран. Простой гражданин, будь он русский или киргиз, латыш или казах, может только подчиняться. Вот почему, считая ужасным актом подавление революции в Будапеште в 1956 году, я сожалел о советских танкистах: они были посланы в бронемашинах сражаться против патриотов, вооруженных ружьями.
Режим повторил эту позорную акцию в 1968 году в Праге, и я должен был напоминать себе, что в России были Достоевский и Чайковский. Когда, наконец, позор прекратился, мое сердце вновь раскрылось в любви к русским: они снова стали европейскими братьями, белыми, христианами. Как я мог забыть мои первоначальные чувства? Как мог их оправдывать? Как мог оправдывать себя?
Проблема касается всех. Помня о прошлом, я никогда не перестану стыдиться за войну с Францией, объявленной в июне 1940 года, за расовые законы, за 8 сентября 1943 года и за объявление войны Германии. Когда француз считает мою страну «родиной трусов», я опускаю голову. Когда немец считает мою страну «родиной предателей», я опускаю голову. Это не потому, что я не знаю, как на это ответить, а потому что я считаю обвинения обоснованными. Может быть, это и абсурдно, но можно чувствовать ответственность за историю собственной страны.
Если эта вина уходит в прошлое, то есть вина теперешнего времени, которая заключается в легенде о победе Сопротивления над немцами, которую продолжают праздновать 25 апреля каждого года, точно англичане, американцы, марокканцы, новозеландцы, индийцы, южноафриканцы, австралийцы, поляки и многие другие с их пушками, танками и самолетами были просто сторонними наблюдателями.
Я не чувствовал бы себя лучше, если бы был немцем. Может быть, лично я невиновен, но не настолько, чтобы оправдать себя, потому что немцы в 1938 или 1941 годах гордились Гитлером и успехами Германии. Итальянцы, которые сегодня плюют при имени Муссолини, воздвигли бы ему десятки памятников, если бы они выиграли войну. В конце концов, в годы соглашательства такие знаменитые послевоенные интеллектуалы-антифашисты, как Скальфаро и Бокка, были ярыми фашистами и участвовали в студенческих фашистских культурных и спортивных манифестациях.
Трудно сводить счеты с прошлым собственной нации. Поэтому у нас есть право судить других, только поставив себя на их место. Только научившись стыдиться некоторых действий Италии, мы можем судить Германию Гитлера, и мы должны это делать, отправляясь от фундаментальной предпосылки «Wäre ich ein Deutscher...», если бы я был немцем...
Если бы я был немцем, то я краснел бы при упоминании обо всех этих арийских глупостях и о расе господ (Herrenvolk). Я краснел бы не только при воспоминании об уничтожении евреев, в котором активно и сознательно участвовало довольно значительное число немцев, но и за антисемитизм моих собственных соотечественников. Наконец, я краснел бы, вспоминая, что моя родина, когда война уже была проиграна месяцы и даже годы тому назад, продолжала безумно надеяться разрушить Германию, чтобы не оставить там камня на камне. Краснел бы за ту поддержку, которую годами получал безумный фюрер. Наконец, один раз, устав плакать при прослушивании чудесного гимна Гайдна, я спросил себя, как бы я судил Германию, если бы был немцем. С позиции размышляющего итальянца я положил бы руку на плечо этого понурого человека и сказал бы ему, что он должен простить себя. Тот факт, что мы стыдимся части прошлого своего народа, — это не только заслуга, но и долг. У всех есть что-то такое, чего следует стыдиться. Нужно признать это, покаянно ударив себя в грудь, и продолжать идти вперед, надеясь, что больше никогда наша нация не совершит такие ужасные поступки.
В тот момент, когда мы прощаем вину нашим соседям, понимая, что забвение невозможно, мы должны попросить их простить нам наши вины.
Мы европейцы можем плакать на плече друг друга. Мы можем только попробовать утешить себя тем, что нет плохих и хороших народов: есть человечество, способное на ужасные поступки.
