Журналист и правозащитник Зоя Светова и освободившаяся после восьми с половиной лет колонии Зара Муртазалиева приехали в Париж, чтобы представить книгу «Признать виновного виновным», посвященную историям двух невинно осужденных людей: ученого Игоря Сутягина и чеченской девушки Зары Муртазалиевой.
RFI: Как уже отметили некоторые французские СМИ, ваша книга посвящена «аду российского правосудия».
Зоя Светова: Эта книга была издана в России полтора года под названием «Признать виновного виновным». Она сейчас вышла в Париже под названием «Les innocents seront coupables». И я думаю, что это - более точное название книги, чем по-русски. В книге я рассказываю об историях двух невиновно осужденных на огромные сроки в России – это Игорь Сутягин, ученый, который был признан российским судом присяжных шпионом и осужден на 15 лет свободы, и Зара Муртазалиева – молодая чеченская девушка, которая была обвинена в попытке совершения террористического акта в торговом центре «Охотный ряд» и получила срок 9 лет. Позднее полгода ей отменил Верховный суд, и она отсидела 8,5 лет от звонка до звонка в мордовском лагере.
RFI: До последнего момента мы не были уверены, что Вы сможете приехать во Францию вместе с Зарой. Зара, легко ли вам удалось организовать эту поездку?
Зара Муртазалиева: Организовывала все Зоя вместе с теми людьми из издательства, в котором вышла книга. Поэтому подробностей я не знаю, это тайна за семью печатями. Но самое главное – я в Париже, здесь, с вами.
RFI: Вообще невероятно, что после 8,5 лет отсидки, тем более - по статье «терроризм», вдруг Зара может выехать из России. Это запредельно.
Зоя Светова: Знаете, я всегда мечтала, когда ездила к Заре в течение этих 8,5 лет – а я посещала ее в мордовском лагере в поселке Парца ВК-13 примерно 2-3 раза в год – я всегда мечтала, что однажды я вывезу ее за границу, в Париж, потому что я сама очень часто бываю во Франции. И я думаю, что это чудо, что она смогла выехать, и мы можем только благодарить Бога за то, что это произошло.
RFI: Когда вы вышли после 8,5 лет на свободу, что было в голове? Что поразило?
Зара Муртазалиева: Во-первых, это такое дурманящее, пьянящее чувство, когда ты выходишь и понимаешь, что даже воздух – дышится по-другому. Все другое. И первые минуты ты готов любить всех, все на белом свете, потому что понимаешь, что наступил тот день, который тебе снился на протяжение 8,5 лет… каждую ночь, каждый божий день, что бы ты ни делал. И когда он приходит, то с ним приходит совершенно невероятное ощущение, которое трудно передать и трудно описать.
RFI: Странно, что вы говорите о любви, которая вас переполняла. После того, что случилось, по идее, первая реакция – это, наверно, чувство ожесточения, озлобленности, обиды.
Зара Муртазалиева: Есть два варианта, когда попадаешь в колонию. Первый – это сидеть и перебирать: почему это случилось со мной, почему я? Начать в себе копаться, есть себя изнутри, грызть. Это приводит к тому, что вы на кого-то обижаетесь – на тех сотрудников, которые вас задержали, на людей, которые подставили. Это дорога в никуда. В этом нет смысла. Это путь саморазрушения. А есть второй путь: принять то, что с вами случилось, как неизбежное, как само собой разумеющееся и считать, что, значит, тебя Бог оградил от чего-то другого. Значит, от чего-то он хотел тебя спасти, и это должно было произойти. И что-то делать, как-то отвлекаться, читать, общаться. И я из этого вынесла очень много положительного.
RFI: Сколько времени вам понадобилось для того, чтобы принять это как неизбежность?
Зара Муртазалиева: Я думаю, я начала это осознавать, как только приехала в колонию. Даже когда получила приговор. Потому что до осознания того, что вы сядете, и надолго, еще не ушло то, что вы верите в правосудие, в суд, в систему Российской Федерации, вы верите еще каким-то сотрудникам, верите, что они разберутся, что появится такой замечательный благородный сотрудник, который решит все ваши проблемы. Вы в это верите. Потом вы осознаете, что это - фантазии, ваши розовые очки, что вас посадят. И, более того, у многих людей есть желание сделать это с вами. На этом строится статистика, «звездочки», чьи-то погоны, чья-то зарплата. И ко мне пришло это осознание, когда приехала в колонию или даже уже когда получила приговор.
RFI: Вас пытались сломать? Сколько соотечественниц с вами было? Что такое вообще прожить молодой девушке в неполных 21 год за решеткой?
Зара Муртазалиева: Проще всего сказать, что это просто тяжело. Нет – это драма каждого человека, который попадает в эту систему. Я очень часто видела, как девочки вскрывают вены, глотают таблетки…
RFI: У самой не было такого желания?
Зара Муртазалиева: Было. Я не буду врать – было. И не раз. Когда ты ложишься и понимаешь, что больше не можешь, что ты не в состоянии больше этого выносить. При этом, наверное, какая-то другая часть мозга тебе говорит… важно во что-то верить. Попав в эту систему, важно обязательно верить во что-то такое, что поможет выйти из этой ситуации. Неважно, что это будет – религия, человек, друг, письма, поддержка. В моем случае, этого было - более ,чем достаточно. Я верила, верю в Бога, я верю в судьбу. У меня было очень много людей, которые появились не тогда, когда вам хорошо, а именно в самый трудный момент. Люди, которые меня не знали и никогда не видели в своей жизни, вдруг стали мне писать, помогать, приезжать. Многие правозащитные организации – «Мемориал» «Совет солидарности с политзаключенными» - Зоя Светова, Ганнушкина, ребята из журнала «Дош», это абсолютно простые ребята, которые жили в Воронеже, в Питере, за границей в Италии. Мне приходило безумное количество телеграмм на каждый праздник. От людей – я до сих пор не знаю, кто они.
RFI: Рядом с вам оказались люди, не принадлежащие ни к вашему кругу, ни к вашей национальности, за исключением Шавхалова и Абдулы Дудуева, журналистов «Дош». Где остальные? Где были соотечественники?
Зара Муртазалиева: Я не знаю. Я не знаю, где были соотечественники. Из всех тех соотечественников, которых я знаю, это был Абдула Ихрапин, а после освобождения – Мурат Мусаев, адвокат в Москве. Во время следствия и процесса Рамзан Кадыров заявлял о моей невиновности и о том, что он берет меня под свою опеку.
RFI: Вам не кажется, что это все-таки, мягко говоря, была ложь со стороны главы республики Чечни? Всесильный Кадыров не может спасти 21-летнюю девочку от насилия, от избиения, от варварского отношения?
Зоя Светова: Когда я узнала о деле Зары Муртазалиевой, я ходила на все процессы и освещала их. И когда ей дали 9 лет лишения свободы, а потом Верховный суд снизил наказание только на полгода, я была в шоке. Мне было ужасно стыдно, что я, русский журналист, не смогла помочь этой девочке-чеченке, которая абсолютно невиновна. И я решила, что я должна все сделать, чтобы вытащить ее раньше срока. И я стала к ней ездить в лагерь, я стала с ней встречаться, на эти краткосрочные свидания меня туда пускали. Потому что, я думаю, и сотрудники, и администрация, и спецслужбы, которые, конечно, курировали это дело, хотели узнать, о чем мы будем говорить. Потом я пошла работать на французское телевидение, это был 2006 год. Я описываю это в книге – это был ноябрь 2006 года – я сказала корреспонденту бюро телевидения France 2 в Москве: «Давай поедем к Кадырову». Это было как раз через месяц после убийство Анны Политковской. «Давай возьмем у него интервью». Меня не интересовало это интервью, я хотела отвезти ему письмо мамы Зары Муртазалиевой. И мы поехали, и я передала ему письмо.
В этом письме была просьба, это была мольба Таиты Муртазалиевой, чтобы Рамзан Кадыров помог ее дочери. И он прочел это письмо и, надо сказать правду, он проникся этой темой. Он сказал: «Я бы очень хотел ей помочь, но я не знаю, что я могу сделать». Я сказала: «Но вы можете хотя бы перевести ее в Чечню, потому что в Мордовии, где она отбывает наказание, там ужасно, там не любят чеченцев». Как раз это был 2006 год, когда Чечня уже начала отстраиваться. Я говорю: «Ну, как это возможно? Молодые девушки у вас тут ходят по улицам. Почему она, абсолютно невиновная, должна сидеть там, в этой ужасной колонии?». Он сказал: «Я попробую». Потом прошло несколько месяцев, и вдруг я услышала по радио, что он объявил о том, что он будет переводить всех чеченцев, которые отбывают наказание в России, в Чечню. Я была счастлива. Я подумала: «Вот Зара Муртазалиева, что она сделала для своего народа, для своих чеченских заключенных!». Но моя наивная радость длилась недолго. Потому что, действительно, какие-то люди из российских регионов, лагерей были переведены в Чечню, один человек мне звонил и благодарил, до этого он был в Коми, и там его ужасно мучили в лагере. И потом выяснилось, что в Чечне нет колоний для женщин. То есть, Рамзан Кадыров, президент, тогда он был исполняющим обязанности президента, не знал, что нет колоний.
RFI: А Грозный-Сити выстроили за 2 года.
Зоя Светова: Да. И они начали строить эту колонию. И если бы я и хотела его упрекнуть, то в том, что прошло 6 лет с 2006 по 2012 год, а они так и не смогли построить эту колонию. И мне стыдно, что я ездила к Заре, что я говорила ей: «Тебя переведут в Чечню», и она очень радовалась, она хотела туда переехать, потому что ее мама смогла бы ее посещать там. И президент Чечни не смог найти денег, чтобы построить. Я часто звонила туда и говорила: «Ну, когда же вы построите эту женскую тюрьму?». И мне какие-то там представители ФСИН Чечни говорили: «Вы знаете, мы хотим сделать, чтобы это было просто по лучшим европейским меркам, но у нас кончились деньги» и т.д. И одновременно я видела, что строят проспект Путина. Я - журналист, простой журналист, не мне судить политиков и президентов, но президент Кадыров, пообещав перевести Зару в Чечню, так и не сделал этого.
RFI: Во Франции много говорят о судебной системе, о ее несовершенстве, благодаря делу Pussy Riot, которое до сих пор обсуждается. Когда эти люди прочитают вашу книгу, они поймут, что то, что случилось с девушками из панк-группы и то, что произошло с Сергеем Магнитским, то, что происходит с Михаилом Ходорковским, - все это повторяется от раза к разу. Они поймут, что только так эта система работает?
Зоя Светова: Да. Я думаю, что они поймут, и для этого я и написала свою книгу. За 10 лет, что я занимаюсь судебной журналистикой, я много писала про разные дела. Потому что моя тема – невиновный в тюрьме. Я пыталась как журналист добиться пересмотра дел этих людей и возбудить общественное мнение на защиту этих людей. Иногда мне удавалось, иногда бывали люди, которые после моих статей выходили на свободу или им давали меньший срок, или их освобождали по УДО. Но эта система непробиваема. Российская судебная система – это система беззакония, она непробиваема, и у тебя часто бывает ощущение отчаяния, чувство, что ты просто бьешься об стену.
RFI: Она меняется как-то? За эти 12 лет, что Путин находится у власти, вы были 8,5 лет в колонии. Что меняется?
Зоя Светова: Она становится только хуже, все больше и больше людей в эту орбиту засасывает. Эта судебная машина все больше и больше людей перемалывает.
Зара Муртазалиева: Еще 8,5 лет назад не было такого понятия как «политзаключенный». Их были единицы. Сегодня это уже становится тенденцией. Это становится уже нормой, и мы это наблюдаем. Раз за разом, раз за разом. Говорить о том, что что-то поменялось в лучшую сторону за путинские сроки, я бы не стала.
RFI: Мы часто спорили по одному вопросу. В России очень часто приходится сопрягать две профессии – журналист и правозащитник. Во Франции это две совершенно разные линии поведения, которые ни при каких обстоятельствах смешиваться не должны. Не шокированы ли французские журналисты, когда мы вас представляем как журналиста-правозащитника? Как они реагируют на это? Не режет ли им это ухо? Или они все же понимают, что система такова, что просто не остается выбора?
Зоя Светова: Мою книгу я посвятила Анне Политковской, потому что она для меня – пример именно такой правозащитницы-журналистики. И она научила меня состраданию и любви к людям. И пониманию, что людям нужно помогать. И во Франции очень хорошо знают Анну Политковскую, читали ее книги, и я думаю, что они это все понимают.
RFI: Зара, были ли вы за то время, которое прошло с момента вашего выхода из колонии, в Чечне, и собираетесь вы в ближайшее время туда ехать, если еще не были?
Зара Муртазалиева: Я была в Чечне. У нас обычай: когда человек возвращается, неважно откуда – из путешествия, в моем случае, из заключения – он обязательно должен вернуться на родину. Старикам поклониться, прийти на могилы.
Естественно, меня ждали, потому что у меня очень большая родня, семья, совсем немногие из них имели возможность приехать ко мне черт-те куда - в мордовскую колонию. Я приехала. И первое, скажу вам честно, это шок. Потому что я в Чечне не была больше 8-ми лет в связи с тем, что я училась в Пятигорске. И в последний раз, когда я видела город Грозный и свой Наурский район – это были руины. Это были руины, и больше ничего. И когда я приехала сначала в Наурский район – красивая мечеть, отстроенные улицы, новые дома - это было несравнимо с ощущениями по приезде в Грозный.
Понимаете, когда вас долго нет, и вы приезжаете домой и Там, где не было ничего, – просто отстроенный город, в нем кипит жизнь, и нет ни одного напоминания о том, что здесь происходило когда-то, буквально лет 10 назад, что здесь были военные действия. И я, конечно, была в шоке. Я просто шла по улицам, по проспектам, дошла до мечети возле фонтанов, обратно.
Можно долго рассуждать о том, о сем, но самое главное – это жизнь. Она бесценна. И дети, подрастающее поколение не знают о том, что такое бомбежки, не знают, что такое подвалы, блок-посты, военные, не видят всех этих ужасов, они играют в песочницах, они знают, что такое игровые площадки, что такое спокойно уйти в детский садик или в школу... Это важнее всего.
RFI: А эти иллюзии рассеялись, когда вас пригласили на разговор официальные лица Чечни? Вы, наверное, прекрасно понимаете, что вы находитесь под особым наблюдением силовых структур, спецслужб.
Зара Муртазалиева: Мне кажется, я уже, в какой-то степени, привыкла к спецслужбам.
RFI: Родные?
Зара Муртазалиева: (смеется) Понимаете, от них уже никуда не деться. Они посадили, они за мною следили, они меня «опекали» 8,5 лет, поэтому от них никуда не деться. Да, сам факт – это неприятно, это очень напрягает, с этим очень много проблем связано, которые я не хочу озвучивать. Но от этого никуда не деться, это часть той статьи, которую на меня повесили, дань тому, что я – осужденная по 205 статье «терроризм».
RFI: Вы упомянули, что отношение было другим, исходя из того, что вы – чеченка. Также вы говорили, что за последние годы появилось очень много политзаключенных, которых не было раньше. Как относились в колонии вообще к другим политзаключенным, как относились к вам лично?
Зара Муртазалиева: Ко мне лично… Очень многое в колонии зависит от того, как по прибытии в места лишения свободы вы поставите себя в первые дни. Если вы выдерживаете то давление, которое начинают на вас оказывать, помимо администрации, еще и осужденные, вы зарабатываете определенный авторитет. И дальше, в принципе, абсолютно наплевать – вы уже живете отдельной жизнью. Вас начинают уважать, к вам начинают относиться соответственно. В моем случае, помимо того, что я справилась с давлением, которое пытались оказать на меня осужденные, две такие работницы, которые работали на администрацию, был и другой вариант.
Очень много людей, которые были из Москвы, знали мою историю по слухам, знали то, что со мной произошло и, в принципе, очень много народу, когда я приехала в колонию, уже знали, что я - Зара Мартузалиева, которую посадили, обвинили в терроризме, и сидит она ни за что. Знали даже, как зовут девочек, которые меня посадили. Знали эту историю и по средствам массовой информации.
RFI: Вы говорили, что была ситуация, когда вы попали в больницу. Что это значит, момент солидарности?
Зара Муртазалиева: Это очень важно. Это очень помогает. Когда я приехала в колонию, нас было 11 человек. Неважно, какие были между нами отношения – мы тоже живые люди, могли поругаться, еще что-то. Мы были трех разных возрастных категорий, но мы знали четко и ясно одно: нас мало, всего 11 человек, и мы должны поддерживать друг друга. Когда меня повезли в мужскую колонию…
RFI: Что вы делали в мужской колонии?
Зара Муртазалиева: У меня была открытая черепно-мозговая травма…
RFI: Это после побоев?
Зара Муртазалиева: Это после общения с некоторыми оперативниками. На тот момент я сказала об этом только Зое, а от матери скрыла, мама бы этого не выдержала. Там тоже было много наших - ингушей, чеченцев, которые отбывали наказание. Это была больница, там лечились те, кто там отбывает наказание, там же и колония. Мне передавали огромные сумки с подарками, прислали телефон позвонить, предупредили всех врачей, когда я лежала в реанимации, что не дай Бог, ко мне кто-нибудь из мужчин подойдет ближе, чем на 100 метров. То есть, там был жесткий контроль. Это очень важно, это поддерживает. Эта солидарность - как второе дыхание.
RFI: Когда Вы вышли, думали ли Вы о том, как начать жизнь сначала? Как оставить этот девятилетний кошмар там, за спиной?
Зара Муртазалиева: Наверное, этого никогда не забудешь. Это же не 8-9 дней, это 8 с половиной лет твоей жизни. В 20 лет чья-то рука взяла и все перечеркнула: объявили приговор и отправили отбывать наказание в места лишения свободы. Сейчас я просто пытаюсь отойти от этого, жить новой жизнью, строить новую жизнь. Все те люди, которые были рядом со мной 8,5 лет, у меня было такое ощущение, когда я вышла, что они просто скинули лет 10 вместе со мной. Потому что это было ожиданием для всех нас, мы все знали друг друга заочно. Я знала только Зою. Ее я знала лично, так как она ездила ко мне все 8,5 лет. А всех остальных я знала заочно. Ни одного человека не видела, кроме как в зале суда – их было там очень много. Первое, конечно, когда я вышла, освободилась – это были встречи в «Мемориале». Мы отмечали мой день рождения. Потом встреча в «Гражданском содействии».
RFI: Вас выпустили 3 сентября, 4-го вам исполнилось…
Зара Муртазалиева: Да, 4-го мне исполнилось 29. Поэтому меня как забрали с вокзала – Зоя, мама с братом – и дальше мы пошли знакомиться со всеми теми людьми, которые меня опекали.
RFI: Есть ли другие люди, которые сидят по похожим, сфабрикованным обвинениям? Следите ли вы за этими историями, есть ли у вас желание и возможность им помогать, учитывая ваш опыт?
Зара Муртазалиева: Сейчас уже, наверное, не отойти от этой темы. И в дальнейшем, я думаю, уже никогда. Естественно, я слежу, вне зависимости от того, хочется мне или нет. Я вхожу в интернет и начинаю читать. Есть такие истории... Одну из этих историй Зоя опять скоро будет освещать – это история Игоря Соколова. За годы военных действий в Чечне появилось очень много ребят, из которых сделали «террористов», многие из них были вынуждены уехать из Чечни, многим же пришлось отбывать наказание в местах лишения свободы. Их очень много. Если поднять их дела, то больше половины из них никакого отношения к этому не имеют.
RFI: Ваш случай как-то помог пролить свет на остальные дела?
Зара Муртазалиева: Я думаю, да. Во-первых, этому помогли средства массовой информации, которые это освещали. Это очень важно, и я им очень благодарна. Потому что, не было бы средств массовой информации, я была бы еще одной из «террористов», осужденных за то или за это. Я думаю, этот случай помог показать не только в России, но и за рубежом, как работает наша система, как работают правоохранительные органы. И как на самом деле у нас расследуются, разбираются дела, связанные с терроризмом.
RFI: Когда мы говорим о судебной системе, неужели в этой самой судебной системе среди правоохранителей вам за все эти годы не встретился ну, хотя бы мало-мальски нормальный, порядочный человек, законник, который проявил хоть какое-то участие к вашей судьбе?
Зара Муртазалиева: Есть один такой человек. Я думаю, Зоя все-таки найдет сейчас его номер телефона, мы его найдем. Это следователь, сотрудник ФСБ, который, в свое время, отказался подписывать мое уголовное дело в связи с тем, что «он не будет спать, если он его подпишет». И сейчас мы заняты тем, что нам надо достать его номер, но даст ли он интервью и расскажет ли он, как это на самом деле было, и где он сейчас работает – для нас пока остается загадкой.
RFI: Как вы живете со всем этим?
Зоя Светова: Не знаю. Если уж начал, взялся за гуж, не говори, что не дюж.
Зара Муртазалиева: Перебью – я у Зои живу с тех пор, как освободилась, находясь в Москве. Этот человек просто уходит утром в 8 часов, и домой она приходит в 3-4 часа утра. Спит она по 3-4 часа в сутки, при этом у нее - два телефона, которые, не переставая, разрываются днем и ночью. И то, что она говорит «я не знаю»… Я приехала и просто наблюдала за этой картиной, и я у мужа Зои, у Вити, потом спрашиваю: «Объясните мне, пожалуйста, как этот человек умудрялся ко мне 8,5 лет ездить?». Ее комната просто забита делами осужденных, ей приходит безумное количество СМС из колоний, и она должна все успеть. Как она успевает, как она разрывается между всем этим, я не знаю.
Зоя Светова: Зара, конечно, преувеличивает: я ничего не успеваю. Иногда я чувствую себя просто, как Хлестаков, который всем обещает и ничего не делает. Конечно, иногда удается кому-то помочь. Но, слава Богу, что сейчас в России очень большой интерес к судебной системе и к тюремной системе среди журналистов. Очень много журналистов, которые хотят помогать этим людям, потому что невинно осужденных в России очень много. И это не только резонансные дела, как дело Pussy Riot, как арестованные после 6 мая.
9 лет назад, когда слушалось дело Зары, были журналисты – я и еще 2-3 человека - которые кричали об этом деле, о том, что она невиновна, что нужно что-то изменить, журналисты были равнодушны. Потому что, ну кто такая чеченская террористка? Когда у нас шла война с Чечней, это было непонятно. Но когда стали сажать всех подряд: уже и экономические заключенные после дела Ходорковского, потом пошли оппозиционеры, потом начались манифестации, демонстрации, стали сажать молодых людей. И это движение против зависимого суда и за освобождение невиновных в России сейчас набирает силу.
Мне кажется, что у каждого человека (я когда-то это для себя сформулировала) должна быть своя Зара. Каждый человек в своей жизни должен пытаться кому-то помочь, изменить несправедливость, которая существует в мире. Если получается, если ты хотя бы дашь повод улыбнуться этому человеку, если ты что-нибудь для него сделаешь, значит, ты свое время провел не зря в этом мире. Мне кажется, это очевидная вещь.
